Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг

— А прямо сейчас вы ВИДИТЕ?

— Нет, — ответил он. — Нужно приложить усилие, чтобы вызвать это состояние. Это похоже на транс, — холодное выражение промелькнуло на его лице. — В наиболее глубоком состоянии, это как второе видение. Один мир накладывается на другой. И я даже не полностью уверен, в каком из миров я нахожусь, а какой я ВИЖУ. Даже после стольких лет я полностью не приспособился к этой дезориентации, к этому смешению, — он содрогнулся, — обычно это не так интенсивно. Чему я благодарен.

— Не могли бы вы показать мне, как это происходит?

— Здесь? Сейчас?

— Если можете.

Он долго изучающе смотрел на меня. Он облизнул губы, сжал их, нахмурился, задумался. Вдруг его выражение изменилось. Глаза потускнели, остановились, как будто бы он смотрел кино из последнего ряда огромного зала или, возможно, он вошел в глубокую медитацию. Его зрачки расширились и, расширившись, перестали реагировать на изменение освещения, хотя мимо нашего столика ходили люди, перекрывая свет. Его лицо застыло в напряжении. Было слышно, как он медленно, ровно дышал. Он сидел абсолютно спокойно, казалось, что его здесь нет. Прошла, может быть, минута, показавшаяся мне невыносимо долгой, затем его напряженность стала таять. Он расслабился, плечи опустились, ссутулились, щеки порозовели, глаза увлажнились и погрустнели. Дрожащей рукой он взял стакан и залпом проглотил его содержимое. Он ничего не сказал. Я не решился заговорить.

Наконец, Карваджал спросил:

— Как долго я отсутствовал?

— Несколько секунд. Хотя мне показалось, что гораздо дольше.

— А для меня это было, по меньшей мере, полчаса.

— Что вы ВИДЕЛИ?

Он передернулся:

— Ничего нового. То же самое, виденное, пять, десять, двадцать раз. Как обычно вспоминают. Но память изменяет события, сцены же, которые я ВИЖУ, никогда не меняются.

— Вы не хотели бы рассказать о них?

— Ничего не было, — сказал он небрежно. — Кое-что, что должно случиться следующей весной. И вы там были. Неудивительно, неправда ли? Вам и мне придется много времени провести вместе в ближайшие месяцы.

— А что я делал?

— Наблюдали.

— За чем наблюдал?

— За мной, — сказал Карваджал. Он улыбнулся. Это была улыбка скелета, ужасная мрачная улыбка, которую я впервые увидел в кабинете Ломброзо. Та неожиданная для меня жизнерадостность, которая владела им еще двадцать минут назад, покинула его. Я пожалел о том, что попросил его продемонстрировать. Я чувствовал себя так, будто уговорил умирающего станцевать джигу. Но после небольшой паузы, пока мы смущенно молчали, он, похоже, пришел в себя.

Он судорожно затянулся сигарой, допил свой шерри и выпрямился.

— Теперь лучше, — сказал он. — Иногда это изнурительно. Может, теперь попросим меню, а?

— А вы действительно в порядке?

— Абсолютно.

— Извините, что я попросил вас…

— Не беспокойтесь об этом. Это не было так ужасно, как вам показалось.

— Вас напугало то, что вы ВИДЕЛИ?

— Напугало? Нет, нет не напугало. Я же говорил вам, что я уже ВИДЕЛ это. Когда-нибудь я вам расскажу об этом, — он подозвал официанта. — Я думаю, пора обедать, — сказал он.

На моем меню цен не было. Признак высокого класса. Предлагаемый список был бесподобен: печеный лосось, лобстеры с Майка, жареный филей, филе рыбы — «морской язык», полный список дефицита, все, кроме птичьего молока. Любой первоклассный нью-йоркский ресторан мог предложить вам один вид свежей рыбы и один сорт мяса, но найти девять-десять разных блюд в одном меню было свидетельством могущества и богатства членов клуба «Купцов и судовладельцев» и высоких связей его шефа. Вас меньше бы удивило меню, в котором было бы филе единорога, отбивная бройлерного сфинкса. Не представляя, что сколько стоит, я радостно заказал моллюсков и филей. Карваджал заказал креветочный коктейль и лосося. Он отказался от вина, но настоял на том, чтобы я заказал себе полбутылки. Список вин тоже не имел цен. Я выбрал Латор девяносто первого года, возможно, за двадцать пять долларов. Ни намека на скупость со стороны Карваджала не последовало. Я был его гостем, и он мог себе это позволить.

Карваджал внимательно наблюдал за мной. Он был более загадочен, чем обычно. Ему, определенно, было что-то от меня нужно, определенно, он хотел меня как-то использовать. Казалось, он добивался моего расположения в своей ненавязчивой, тихой, незаметной манере. Он ни на что не намекал. Я чувствовал себя, как человек, вслепую играющий в покер с партнером, который знает мои карты.

Демонстрация ВИДЕНИЯ, которую я вытянул из него, так нарушила наш разговор, что я не решался вернуться к теме, и какое-то время мы вели пустую дружелюбную беседу о вине, еде, бирже, национальной экономике, политике и тому подобных нейтральных вещах. Неизбежно мы подошли к вопросу о Полу Куинне. И атмосфера заметно сгустилась. Он сказал:

— Куинн хорошо справляется со своими обязанностями, не так ли?

— Думаю, да.

— Я думаю, что за последние десятилетия он самый популярный мэр. У него есть шарм. И огромная энергия. Иногда даже слишком много. Он часто кажется таким нетерпеливым, не желающим идти по обычным политическим каналам, чтобы достичь того, чего он хочет.

— Полагаю, — сказал я, — он определенно порывист. Недостатки молодости. Вспомните, ему нет сорока.

— Ему надо быть легче. Временами его нетерпение делает его слишком своевольным, властным. Мэр Готфрид тоже был властолюбив, а вы помните, к чему это привело.

— Готфрид был полным диктатором. Он старался превратить Нью-Йорк в полицейское государство, и… — я осекся, ужаснувшись. — Секундочку. Вы подозреваете, что Куинну грозит террористический акт?

— Не совсем. Не больше, чем другой крупной политической фигуре.

— Вы ВИДЕЛИ что-нибудь такое, что…

— Нет. Ничего.

— Я должен знать. Если у вас есть какие-либо данные, касающиеся покушения на жизнь мэра, не играйте с этим. Я хочу услышать от вас все.

Карваджал выглядел довольным.

— Вы не поняли. Куинну не грозит никакая опасность. Я точно знаю это. Я выбрал неправильные слова, если дал понять, что ему что-то грозит. Я имел ввиду, что тактика Готфрида рождала его врагов. Если бы его не убили, он встал бы перед проблемой переизбрания. Последнее время Куинн тоже создает себе врагов. Он все больше пренебрегает городским советом, он разочаровывает определенные группы избирателей.

— Негров, да, но…

— Не только негров. Особенно евреи не радуются ему.

— Я не знал об этом. Избиратели не…

— Нет, еще нет. Но через несколько месяцев это начнет выходить на поверхность. Его позиции по религиозному обучению в школах, например, уже почти принесли ему вред в еврейских районах, и его комментарии по поводу Израиля в речи, посвященной презентации банка Кувейта на Лесингтон-Авеню…

— Это посвящение состоится только через три недели, — заметил я.

Карваджал рассмеялся.

— Да? Я опять все перепутал! Я думал, что видел его речь по телевизору, но возможно…

— Вы не видели ее. Вы ВИДЕЛИ ее.

— Несомненно. Несомненно.

— Что же он собирается сказать по поводу Израиля?

— Несколько мелких саркастических замечаний. Но местные евреи очень чувствительны к таким замечаниям, и реакция не была (нет, не будет очень хорошей). Вы знаете, что нью-йоркские евреи традиционно не доверяют ирландским политикам. Особенно мэрам — ирландцам, они не так уж любили Кеннеди до того, как он был убит.

— Куинн не больше ирландец, чем вы — испанец, — сказал я.

— Для евреев любой по имени Куинн — ирландец, и его потомки в пятнадцатом колене будут ирландцами, а я — испанец. Им не нравится агрессивность Куинна. Скоро они начнут думать, что у него нет правильных взглядов на Израиль. Они будут ворчать по этому поводу все громче.

— Когда?

— К осени. «Таймс» даст большую стать на первой полосе об отчуждении еврейского контингента избирателей.

— Нет, — сказал я, — я пошлю Ломброзо выступать на посвящении Кувейта вместо Куинна. Это закроет Куинна и также напомнит всем, что у нас есть свой еврей на самом высоком уровне муниципальной администрации.

— О, нет, вы не можете этого сделать, — сказал Карваджал.

— Почему нет?

— Потому что Куинн будет держать речь. Я ВИДЕЛ его.

— А что, если мы устроим Куинну поездку на Аляску на той неделе?

— Пожалуйста, Лью. Верьте мне. Куинн не может быть нигде, кроме здания кувейтского банка в день презентации. Это невозможно.

— Полагаю также невозможно для него избежать острот но поводу Израиля, даже если предупредить его об этом?

— Да.

— Я не верю. Думаю, если я завтра зайду к нему и скажу: «Эй, Пол, я высчитал, что еврейские избиратели начинают волноваться», что он пропустит выступление у кувейтцев или сделает помягче свои замечания.