Абель — Фишер - Николай Долгополов

На Выставке достижений народного хозяйства быстренько выставили У-2, точнее те обломки, что от него остались. Их собирали в Поварне специально присланные люди и особенно преуспевавшие в такого рода поисках местные пионеры. Кстати, уже в 2006-м некоторые осколочки от У-2 выставили на продажу через Интернет. Но, поди разбери, настоящие они или фальшивые.

А вот то, что образцы материалов, из которых сделан самолет-разведчик, передали в военные наши лаборатории, святая правда. Там они и хранились долгие годы.

ВДНХ же посещали летом 1960-го десятки тысяч людей. Как говорили в то время, «получился огромный пропагандистский эффект».

И с Пауэрсом хорошо поработали. Он охотно отвечал на вопросы, выдавая «признательные показания». Рассказывал то немногое, что ему было известно. Пленника возили на экскурсию по Москве, беседовали, втолковывали истины о преимуществах советского образа жизни. Накануне суда Пауэрс попозировал с макетом советского самолета в руках — снимок обошел весь мир.

17 августа 1960 года в Москве в Колонном зале Дома союзов разыгрался показательный открытый судебный процесс, по американской терминологии — «Советский Союз против Фрэнсиса Гарри Пауэрса». Судила Пауэрса Военная коллегия Верховного суда СССР.

О значимости события свидетельствовали громкие имена участников процесса. Так, государственное обвинение поддерживал сам Генеральный прокурор Союза ССР Руденко. Председательствовал глава Военной коллегии генерал-лейтенант юстиции Борисоглебский. В зале — дипломаты, юристы из разных стран, свыше двух с половиной сотен наших и зарубежных корреспондентов, по прежним меркам, количество огромное. Ну и, конечно, «представители общественности». Никогда не знаешь, кто эти люди и кого представляют.

Как и на процессе Абеля в США подсудимому был «выдан» адвокат. Если полковника защищал Донован, то Пауэрса — наш человек с пушкинской фамилией Гринев. Кстати, по общему мнению, защитник показал себя достойно.

В Москву прилетели родители пилота-шпиона. С американской практичностью они заключили небольшой контракт с журналом «Лайф»: их пребывание в СССР оплачивается в обмен на эксклюзивные интервью и комментарии. Приехала и жена Пауэрса Барбара.

Москва выдала визы нескольким вполне официальным сотрудникам ЦРУ — пусть наблюдают за погромом, который устраивается американской разведке.

А поражение было явным. 17 августа в ответ на вопрос председательствующего, признает ли он себя виновным в предъявленном обвинении, Пауэрс ответил: «Да, признаю себя виновным». Впрочем, он попытался прикинуться всего лишь наивным военным летчиком, нанятым для выполнения задания, и никак уж не шпионом. На допросе говорил немного, отвечал односложно. Защитник Гринев вытягивал признания, как-то смягчающие вину, Руденко был суров. Дали показания и четверо вызванных в Москву жителей деревеньки, где поймали Пауэрса.

Хладнокровие изменило пилоту, пожалуй, лишь перед заключительным словом. Пауэрсу грозила смертная казнь, и тут он спасался как мог:

— Сознаю, что совершил тягчайшее преступление и заслужил за него наказание. Но я человек и не являюсь врагом русского народа. Я глубоко осознал свою вину.

Впрочем, казнить Пауэрса указаний не было. К чему обострять и без того напряженные советско-американские отношения? В 12 часов 50 минут 19 августа суд удалился на совещание для вынесения приговора. Посовещавшись до половины шестого, судьи вынесли не слишком суровый по тем временам приговор: в соответствии со статьей 2 «Об уголовной ответственности за государственные преступления» — десять лет заключения с отбыванием первых трех в тюрьме.

Так в сентябре 1960 года произошло знакомство Пауэрса со знаменитым Владимирским централом. Вместе с Пауэрсом как раз в эти годы срок там отбывал один из непосредственных начальников Абеля — Павел Судоплатов. В отличие от летчика, который просидел вместо десяти лет до февраля 1962-го, Павел Анатольевич, арестованный в 1953-м и осужденный на 15 годков, был выпущен из тюрьмы лишь летом 1968 года.

«Владимирский узник» Пауэрс за свое пребывание в централе прибавил в весе четыре килограмма. Сначала, правда, загрустил, впал в депрессию, даже не ел ничего, но из душевного транса его вывели быстро. А дома жена Барбара и родители Пауэрса тут же схватились за перья, умоляя любимого президента Джона Кеннеди помочь их мужу и сыну: обменять, выкупить, сделать все, что только возможно… Кеннеди воспринял послание благосклонно.

Один из сопровождавших Пауэрса в Берлин, где на мосту Глинике и должен был произойти обмен, клялся мне, будто узнику Владимирского централа выдали новехонький костюм с рубашкой. Рассказчик также уверял, будто в чемодане — его тоже прикупили специально по такому случаю — лежала даже здоровенная банка с черной икрой плюс какие-то матрешки — сувениры. Не очень верится… Но все же, по-моему, Пауэрса в централе не слишком теребили, дали пожить в меру спокойно, относились с определенным, им не заслуженным уважением.

Однако нельзя сказать, чтобы возвращение «блудного сына» домой было встречено в Штатах фанфарами. Поначалу пресса и сограждане заклеймили его предателем. Он не смог уничтожить разведывательное оборудование на своем самолете. Долгое время не прощали, что сознался в шпионаже. «А что было делать? — оправдывался потом Пауэрс. — Хотели, чтобы я не сдался живым в руки русских и совершил самоубийство. Да, в потайном отверстии полой монеты у меня хранилась булавка со смертельным ядом. (Помните, «обыкновенная булавка»? — Н. Д.) Но мне приказывали употребить ее, если только я не смогу выдержать мучений при пытках. Однако чего не было, того не было». И Гарри, как и каждый нормальный человек, предпочел жизнь, пусть и героической, но смерти…

Не знаю, как в ЦРУ, а в уставе американских и британских военнослужащих четко прописано, что можно говорить попавшему в плен. Первый абсолютно стандартный вопрос пленному, задаваемый сразу после захвата: имя, фамилия, звание, личный номер и номер части? Далее фамилия командира, расположение части, иногда фамилия и звание старшего командира. Обычно, как показала война во Вьетнаме, американские пленные на все эти вопросы отвечали беспрекословно.

В армиях НАТО ценится спасение собственной жизни. Так, при возникновении угрозы пыток, насильственной смерти, расстрела пленный может пойти и на более серьезные откровения. Считается, что затраты на его содержание вражеской стороной, сохранение жизни, возможное возвращение из плена на службу в конечном итоге нанесут противнику больший урон, чем запирательство, которое может привести к физическому уничтожению.