Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крён

— Понимаю, — пробормотал Дудо. — Действительно, это единственная возможность исправить ситуацию.

Он явно успокоился, теперь на его лице отражалась задумчивость. Хотя Дудо часто посмеивался над ней, Гунноре нравилось проводить с ним время. Конечно, он слишком уж серьезно относился к своей вере, но оставался при этом умным человеком и очень внимательным. Неудивительно, что он так расстроился, узнав правду о союзе Ричарда и Гунноры. До сих пор их брак не был освящен Господом, хотя весь мир считал Гуннору герцогиней Нормандии.

— Нельзя терять время. Нужно заключить брак. Можете считать меня ханжой, но речь не идет о поддержании традиций. Даже если герцог Ричард признал твоего сына законным наследником, пока ты только его любовница, а не законная жена, наши соседи-франки могут ставить под сомнение законность правления твоего сына.

— Конечно, ты прав, — поспешно согласилась Гуннора.

Она не стала говорить Дудо, что никогда не стремилась выйти за Ричарда замуж. Он и так был ее мужем, что бы там ни думал об этом Господь. Намного важнее было удачно выдать замуж своих младших сестер. Не только Дювелине удалось заключить брак со столь уважаемым человеком, как Турульф, Вивея несколько лет назад стала супругой Осборна де Бальбека и родила ему двух сыновей, Вальтера и Готфрида. Гуннора любила племянников, как родных детей, но больше всего привязалась к Жоселине, дочери Сейнфреды. Как оказалось, Сейнфреда не была бесплодна и через полгода после смерти Агнарра забеременела. Может быть, думала Гуннора, Сейнфреде удалось понести из-за того, что умерла Гильда. Эта старуха, так ненавидевшая чары, могла сама наложить проклятье на невестку, не желая, чтобы ее кровь смешалась с кровью северян.

— Ты меня не слушаешь?

Задумавшись, Гуннора действительно отвлеклась, но сознаваться в этом не собиралась.

— Конечно, слушаю! Чтобы обеспечить законность престолонаследования, нам с Ричардом придется заключить брак. Достаточно будет, если мы подтвердим наш союз перед свидетелями?

Монах возмущенно покачал головой.

— О чем ты только думаешь! Нужно, чтобы этот брак благословил сам Господь!

— Ох! — Гуннора вздохнула. — Подобные тебе никогда не откажутся от повода провести богослужение, верно? Ты знаешь, что в Дании намного легче признать ребенка? Достаточно зарезать трехлетнего бычка и сделать из его кожи сапог. Этот сапог ставят в центре комнаты, где проходит церемония признания. Его надевает отец, потом ребенок, а затем и все остальные члены семьи, показывая этим, что признают законность этого ребенка.

Гуннора тепло относилась к Дудо, но если всем остальным она казалась набожной христианкой, при нем она пользовалась любой возможностью показать, что не забыла о своем происхождении.

— Речь идет о твоем сыне Ричарде, подумай об этом, — строго сказал Дудо.

Гуннора вновь вздохнула. Дудо узнал, что они с герцогом не женаты, потому что Роберт, ее второй сын, должен был стать архиепископом Руана, но клир возмутился, заявив, что Роберт — бастард. Капеллан пришел в ярость, прослышав об этом, но потом обвинение церковного совета оказалось не столь уж голословным, и Дудо пришлось смириться.

— Чтобы все твои дети считались законными, во время церемонии они должны накрыться плащом их отца.

— Конечно.

Гуннора старалась сохранять серьезность, но ее разбирал смех. Она указала в окно.

— Ты только посмотри на эту ораву! Как им всем поместиться под одним плащом?

— Ну, значит, нужно сшить плащ побольше.

— Такой плащ не так-то просто сделать. Понадобится время, — ухмыльнулась она. — А до тех пор я останусь любовницей Ричарда, а не женой.

— Твоя жизнь во грехе длится уже много лет — несколько недель погоды не сделают. Но только после свадьбы ты станешь истинной герцогиней Нормандии.

В день свадьбы при дворе царила суета. В покоях Гунноры толпилось множество женщин и девушек — как родни, так и прислуги. Каждой хотелось внести свою лепту и помочь герцогине, пока она наряжалась, подбирала украшения, расчесывалась. Все говорили, как она прекрасна, как, должно быть, счастлива!

Гуннора уже давно привыкла носить роскошную одежду и украшения, но тщеславие не входило в список ее грехов. Комплименты вскоре надоели ей, а любопытные взгляды лишь раздражали. «Разве вы не видите, — хотелось сказать ей, — что я слишком стара, чтобы становиться невестой? Я не из тех девиц, что ждут не дождутся дня свадьбы, ведь потом вся их жизнь изменится. О каких переменах может идти речь, о каком счастье?» Но хотя Гунноре и не удавалось прочувствовать особую прелесть этого дня, она не хотела разочаровывать девушек, мечтавших о свадьбе.

В какой-то момент вся эта суета и болтовня окончательно ей надоели.

— Мне нужно собраться с мыслями. Я хочу побыть одна.

Как и всегда, ей сразу же повиновались. Тишина целебным бальзамом пролилась на ее душу. Гуннора присела отдохнуть и закрыла глаза. На самом деле ей просто хотелось избавиться от болтушек, но теперь она была благодарна за представившуюся ей возможность вспомнить прошлое.

Она подумала о том дне, когда приехала в Нормандию. Не хотелось вспоминать смерть родителей, но сейчас перед внутренним взором Гунноры предстали их исполненные надежды лица. Да, им было тревожно очутиться на новых землях, но они были уверены, что обретут здесь лучшую жизнь.

Наверное, родители гордились бы, узнав, что она стала герцогиней Нормандии. И просто порадовались бы за нее, узнав, что дочь счастлива. «Да, — вдруг подумала Гуннора. — Это правда. Я счастлива».

Она гордилась своими детьми, гордилась тем, что стала правительницей этих земель, была благодарна за установившийся в Нормандии мир. А Ричард… что ж, не она выбрала его себе в мужья и за годы телесной близости не открывала ему душу, но со временем их судьбы сплелись, и они стали подобны двум сильным деревьям, чьи ветви соприкасаются на ветру. Их кормила одна почва, и почва эта была плодородна.

Стук в дверь отвлек Гуннору от ее мыслей. Вздохнув, женщина открыла глаза.

— Мне нужно еще время! — крикнула она. В тишине было так хорошо…

— Боюсь, времени нет.

Она оглянулась. На пороге ее комнаты стояли не взволнованные свадьбой девчонки, а монах. В его улыбке читались самодовольство и насмешка, подбородок был гордо вздернут, все в нем кричало о превосходстве.

Гуннора уже открыла рот, собираясь прогнать прочь наглеца, но монах, не спросив разрешения, вошел в комнату, достал из-под рясы свиток и протянул его герцогине.

Во рту у нее пересохло. Сейчас тишина казалась уже не столь желанной. Гуннора старалась держать себя в руках, но когда женщина прочла надпись на пергаменте, она побледнела и по довольной улыбке монаха поняла, что это не укрылось от его внимания.