Призраки Фортуны - Дмитрий Полетаев

Николай Петрович был поражен в не меньшей степени, чем его коллеги, которые теперь в разговоре с ним стали как-то незаметно пришептывать, приседать, заискивающе кланяться и от излишнего усердия прибавлять букву «с» к окончаниям слов, где надо и не надо, быстро надоев ему вопросами «не желают-с ли их высокоблагородие чего-с». Резанов «ничего-с» не желал, разве только чтобы его поскорей оставили в покое.

Он быстро прошел к своему столу, где нашел карточку, какие обычно рассылают с приглашениями на обед, суарэ [28]или бал, вложенную в сильно надушенный конверт. Красивым каллиграфическим, несомненно, женским почерком на карточке, адресованной лично ему, было написано всего лишь одно предложение с просьбой пожаловать сегодня вечером на «званый обед по адресу: Английская набережная, дом Ольги Александровны Жеребцовой».

Николай Петрович и сам не понимал, почему, но сердце его вдруг сильно забилось. Посидев некоторое время, бесцельно глядя в одну точку и пытаясь привести свои чувства в порядок, Резанов наконец встал, взял папку, с какой он обычно ходил на доклад к Державину, и, сунув туда несколько первых попавшихся писем, деловой походкой вышел из секретариата.

Утро оказалось настолько насыщенным событиями — вначале прошение фон Крузенштерна, возродившее в нем давнишние мечты и устремления, затем таинственное посещение их присутствия красавицей Жеребцовой, — что Николаю Петровичу стало совершенно ясно: заниматься делами сегодня он более не сможет. Поэтому, сделав вид, что отправляется на совещание с начальником, Николай Петрович решил, пройдя через дворцовую галерею, выйти из главного подъезда дворца и отправиться домой. Ему хотелось побыть одному, привести в порядок свои мысли и, главное, получше подготовиться к вечернему визиту.

Резанов шел гулкими анфиладами дворцовых зал, комнат и переходов. После взрыва утренней активности, вызванной в первую очередь ранним подъемом императрицы, беготня и суета многочисленных дворцовых служб постепенно утихала, чтобы к обеду вновь прийти в движение. Поэтому шепот Николай Петрович услышал сразу. Точнее, даже не шепот, а сдавленные стоны и приглушенные вскрикивания и пыхтение.

Резанов остановился и прислушался. Он находился в новой, только что отстроенной части дворца, которая называлась Эрмитаж и которую на зиму решено было использовать как зимний сад. Вдоль стен были расставлены гигантские кадушки с тропическими деревьями и цветами. Между ними — садовые лавки, чайные столики и кресла.

На одной из лавок, задвинутой в самый дальний угол, полулежал Платон Зубов, держа у себя на коленях вырывающуюся девушку. Николай Петрович несомненно бы ретировался, ибо ничего необычного или из ряда вон выходящего в этой сцене, как будто сошедшей с полотен Ватто или Пуссена, для повседневной жизни екатерининского двора не было. Если бы не ее участники. Платон — официальный фаворит императрицы, тискавший в углу прекрасную «пастушку», и… — именно в этот момент Резанов и замер на месте — …немецкая принцесса, невеста великого князя Александра! Когда «пастушка» подняла на Резанова свои голубые и огромные, как блюдца, полные слез глаза, Резанов узнал ее моментально — Луиза Мария Августа, принцесса Баденская! Портреты ее в связи с приближавшейся помолвкой были расклеены по всему городу.

Кринолин принцессы был задран чуть ли не до талии. Розовая попка, венчавшая прелестные ножки, затянутые в белый шелк, уже покоилась на оголенных ляжках Платона. Судя по ужасу в глазах принцессы, дело явно близилось к развязке. Платон крепко держал ее, одной рукой зажав рот, а другой схватив где-то под кринолином. Неожиданное появление нового лица, по-видимому, придало несчастной сил. Девушка изо всех сил рванулась вперед в очередной попытке соскочить с колен Зубова, и Платон увидел Резанова.

Если бы на его месте оказался кто-нибудь другой, кто-то из дворцовой стражи или слуг, Платона это даже не остановило бы. «Смельчак» был бы послан куда подальше, да еще и с самыми мрачными последствиями для своего будущего. Да и вряд ли кто на этом месте вообще мог бы оказаться. Все поспешно удалились бы, едва только завидев всемогущего фаворита в момент его «интимного досуга».

Появление же Резанова для Платона было подобно грому среди ясного неба.

Как призрак из прошлого, как немой укор, Резанов возвышался над развалившимся Зубовым. На секунду Платон ослабил свои объятия. Этого оказалась достаточно, чтобы девушка соскочила с его колен. Быстро одернув юбку и метнув полный благодарности взгляд на своего спасителя, принцесса, шмыгнув носом, вихрем вылетела из залы. Мужчины остались одни.

Платон медленно поднялся, оправляя и застегивая панталоны. Первые секунды неподдельного изумления стали уступать место напряженному поиску выхода из создавшейся ситуации. Резанов во все глаза следил за бурей эмоций, которые проносились по лицу Платона. Наконец отвел глаза и поклонился.

— Ваше сиятельство…

— Резанов! Как?! Здесь?!

Зубов тоже обрел дар речи. А вместе с речью к нему вернулось и осознание своего положения. Первый шок прошел. Зубов вспомнил, что он уже более не корнет конной гвардии, а Резанов — не командир охранной роты. Все совсем наоборот — он всемогущий фаворит императрицы, а этот… «Черт побери, откуда он здесь взялся? Когда? И Катька-то, гляди-ка ты, промолчала, стерва! Уж не заодно ли они?!»

Водоворот мыслей в голове Резанова был не менее стремителен и еще более мрачен. «Если Платон решит, что я за ним следил специально, — мне конец! Найдут однажды в канале… А может, и не найдут вовсе… Надо что-то придумать, и скорей! Чтобы он поверил…»

— Ваше сиятельство! Как бесконечный должник ваш, за спасение моей недостойной жизни прошу покорнейше простить меня за неуместное появление и заверить ваше сиятельство в моей бесконечной преданности и готовности бескорыстного служения вашему сиятельству!

Резанов еще ниже склонил голову. «Не много ли получилось „ваших сиятельств“? Да ладно! Много — не мало. Лишь бы поверил…»

От этой резановской тирады Платон немного расслабился. Было ясно, что он, по крайней мере, владеет ситуацией и на его статус вроде пока никто не покушается. «Врет, наверное… Да ладно… Если бабка узнает, мне конец!»

Платон взял себя в руки и, насколько мог, спокойным, но властным голосом повторил свой вопрос:

— Как ты здесь?

Резанов решил не обращать внимание на «ты» и доиграть свою роль «покорного смирения» до конца. «Лишь бы выбраться отсюда…»

— Третьего числа прошлого месяца был переведен из Адмиралтейств-коллегии, где имел честь служить секретарем у графа Чернышева, в дворцовую канцелярию к Державину, Гавриле Романовичу, ваше сиятельство!