Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

Но Джалаль неторопливо сказал:

— Давайте пока отложим этот разговор о счастье, отец…

Он принялся действовать под влиянием воодушевления из-за своей силы и бессмертия: спланировал себе путь, бросил вызов главарям соседних кланов, дабы с пользой использовать избыток своей силы. Он одержал верх в кварталах Атуф, Дарраса, Кафр Аз-Загави, Хусейнийя и Булак. Каждый день трубы торжественно возвещали в переулке радостную весть об очередной победе. Он стал главарём над главарями, увенчав свою голову венцом славы и главенства, как Ашур и Шамс Ад-Дин.

Харафиши были счастливы, возлагая свои надежды на его известное благородство и врождённые похвальные качества, а знать волновалась и предвкушала жизнь, отравленную сдерживанием и тяготами.

Абдуррабих бродил гордо и с достоинством. В баре он объявил радостную весть о начале новой эпохи. Теперь его принимали с почётом и восхищением. Его плотно обступали другие пьяницы, стараясь разузнать от него новости. Он говорил:

— Ашур Ан-Наджи вернулся. Опорожнив целую калебасу хмельного напитка, он продолжал:

— Пусть теперь будут счастливы харафиши, и пусть будет счастлив всякий, любящий справедливость. Теперь у каждого бедняка будет вдоволь пропитания, а знать узнает, что Господь есть истина!

Санкар Аш-Шаммар, владелец бара, спросил его:

— Это пообещал сам мастер Джалаль?

И тот твёрдо и уверенно ответил:

— Только ради этого он и стремился стать главой клана!

Джалалю покорились и друзья, и враги. Больше не осталось ни одной силы, что бросила бы ему вызов, или проблемы, что занимала бы его мысли. В течение всего этого времени он наслаждался своим верховенством, высоким положением и богатством. Его окружила пустота, к нему подкрадывалась зевота, скука. Мысли его сосредоточились на себе самом. Его жизнь воплотилась в чётко выделяющемся образе, во всех чертах и красках, вплоть до резкого смехотворного окончания, начиная с раздробленной головы матери, пылких унижений и страданий в детстве, ироничной смерти Камар, хранящей его силы, не знающей преград, до могилы Шамс Ад-Дина, ждущей одну похоронную процессию за другой. К чему грусть, какая польза от радости? Каково значение силы, и что значила смерть? Почему существует невозможное?

Однажды утром отец спросил его:

— Люди спрашивают: когда будет установлена справедливость?

Джалаль с раздражением улыбнулся и пробормотал:

— А это так важно?

Абдуррабих изумлённо сказал:

— Это всё, сынок.

Джалаль с пренебрежением сказал:

— Они мрут каждый день, и несмотря на это, они вполне довольны.

— У смерти есть на нас право, а что касается бедности и унижений, то в твоих руках искоренить их.

Джалаль воскликнул:

— Да прокляты будут эти глупые идеи!

Абдуррабих с сожалением спросил его:

— Разве ты не хочешь последовать примеру Ашура Ан-Наджи?

— А где Ашур Ан-Наджи сейчас?

— В райских садах, сынок.

Джалаль раздражённо ответил:

— Тогда это бессмысленно.

— Да защитит нас Аллах от кощунства…

— Да защитит нас Аллах от ничего, — свирепым тоном заявил Джалаль.

— Вот уж никогда бы не подумал, что мой сын пойдёт по пути Самаки Ал-Иладжа…

— Самака Аль-Иладж закончил так же, как Ашур Ан-Наджи…

— Совсем нет. Оба они пришли и ушли разными путями…

Джалаль вызывающе вздохнул и сказал:

— Отец, не прибавляй мне ещё больше забот и не требуй от меня ничего. Пусть тебя не обманывает то, чего я достиг, просто знай: твой сын — несчастный человек.

Абдуррабих пришёл в отчаяние и прекратил разговоры об обещанном рае. Будучи в состоянии крайнего опьянения, он говорил:

— Воля Аллаха превыше всякой другой воли, а нам остаётся только довольствоваться ею.

Харафиши тоже были в отчаянии и задавались вопросом:

— Почему же мы раньше не испытывали сомнений — сейчас бы тогда мы могли быть спокойны?

Знатные особы предавались спокойствию и уверенности: они платили отчисления за свою защиту и преподносили бесчисленные подарки.

Джалаль ходил с пустотой в сердце: там сталкивались ветры уныния и тревоги, хотя внешне он по-прежнему источал силу, власть и ненасытную жадность. Сначала казалось, что он стал пленником страсти к деньгам и имуществу. Он был партнёром своего брата Ради в торговле зерном, а также имел доход от участия в торговле лесоматериалами, кофе, парфюмерией, и прочим. С одной стороны, он не пресыщался этим, а с другой стороны, и сами торговцы радушно принимали его, дабы закрепиться в мире знати и господ. Он стал самым великим вождём клана и самым крупным торговцем, самым богатым среди всех толстосумов, но при этом не пренебрегал сбором отчислений и принятием подарков. Всё это шло на благо лишь членам его клана, да тем, кто преклонялся перед ним как перед богом. Он построил множество зданий, а справа от фонтана — дом мечты, названный, по правде говоря, цитаделью из-своего величия и массивности, обставил его роскошной мебелью и наполнил произведениями искусства, как будто мечтал о бессмертии. Он щеголял в дорогой одежде и передвигался в двуколке и карете. Золото сверкало у него в зубах и на пальцах. Он был безразличен к состоянию харафишей и к династии Ан-Наджи, но не из-за эгоизма или слабости перед соблазнами жизни, а скорее из-за презрения к их хлопотам и пренебрежения к их проблемам. Удивительно, но по своему складу он был склонен к аскетизму и не обращал внимания на требования плоти. Какая-то слепая, неизведанная сила стояла за его стремлениями к высокому положению, богатству и имуществу — в основе её лежали тревога и страх, будто он защищался от смерти или укреплял свою связь с землёй из опасения перед предательством. Хотя он был погружён в океан мирской жизни, он вовсе не упускал из виду её обманчивость, его не могли одурманить её улыбки, и не веселили её сладкие речи. Все чувства его были обострены перед лицом этой заранее спланированной игры и её неизбежного конца. Он не тратил своё время на выпивку, наркотики, страсти или пение дервишей из обители. Когда он бывал один, то вздыхал и говорил: