Вайдекр - Филиппа Грегори

Гарри и Селия подарили мне пару бриллиантовых серег, а мама бриллиантовое колье в пандан[15] к ним. Подарок Джона оказался большой тяжелой кожаной коробкой с окованными медью углами и замочком.

— Это, наверное, бриллиантовые россыпи, — предположила я, и Джон рассмеялся.

— Гораздо лучше, — заметил он, достал маленький, тоже медный ключик из кармана жилета и протянул его мне. Коробка легко открылась, и внутри нее, на синем бархате я увидела медный секстант.

— О, Боже! — сказала потрясенная мама. — Ради всего святого, что это такое?

Я счастливо взглянула на Джона.

— Это секстант, мама. Чудесное изобретение, изумительно сделанное. Теперь я смогу сама вычертить карту Вайдекра, и мне не понадобится приглашать чертежников из Чичестера. — Я протянула руку Джону. — Благодарю тебя, благодарю тебя, любовь моя.

— Что за подарок для молодой жены! — удивленно воскликнула Селия. — Беатрис, тебе повезло в жизни! Джон такой же странный, как и ты.

Джон обезоруживающе хмыкнул:

— О, она так избалована, что мне приходится покупать ей наистраннейшие вещи. Она просто утопает в шелках и бриллиантах. Посмотрите на эту груду подарков!

Маленький стол в углу комнаты действительно был завален празднично украшенными свертками, подарками арендаторов, работников и наших слуг. Целые охапки цветов, принесенные деревенской детворой, стояли в вазах вдоль стен.

— Тебя здесь очень любят, — улыбнулся мне Джон.

— Вот уж действительно, — подтвердил Гарри. — На мой день рождения ничего подобного не бывает. Когда ей исполнится двадцать один, мне придется объявить выходной день в поместье.

— О, тогда уж неделю, — счастливо рассмеялась я, почувствовав намек ревности в голосе Гарри. Его время всеобщего любимца миновало так же быстро, как и пришло. Наши работники приняли его в свои сердца в первое лето. Но, когда Гарри вернулся из Франции, все нашли, что сквайр без его сестры — только половина хозяина, и притом не лучшая. Когда же я приехала из Франции, поток поклонов, реверансов и любящих улыбок хлынул фонтаном.

Я стала открывать подарки. В основном это были маленькие, самостоятельно, но с любовью сделанные дары. Связанная на спицах подушечка для булавок с моим именем. Кнут для верховой езды, на рукоятке которого было вырезано опять же мое имя. Пара митенок[16], которые я могла бы надевать под рукавицы. Шарф, связанный из овечьей шерсти. А также крохотная, величиной с кулак коробочка, обернутая, как ни странно, в черную бумагу. На ней не было никакой подписи. Я вертела ее в руках со странным чувством беспокойства. Ребенок вдруг резко повернулся у меня в животе, будто почувствовав опасность.

— Открой ее, — поторопила меня Селия. — Может, внутри написано, от кого она.

Я разорвала черную бумагу и увидела коричневую, китайского фарфора, сову.

— Как мило, — сказала Селия. Я же, вздрогнув от ужаса, постаралась покрепче сжать губы.

— Что случилось, Беатрис? — спросил Джон. Мне казалось, что его голос доносится откуда-то издалека.

— Ничего, — тихо ответила я. — Ничего. Прошу извинить меня. — Не объясняя ничего, я оставила гостей и вышла в холл. И немедленно вызвала Страйда.

— Да, мисс Беатрис? — подошел он. Я протянула ему черную обертку, сова была зажата в другой руке и неприятно холодила ее.

— Один из моих подарков был завернут в эту бумагу, — резко выговорила я. — Вы не знаете, как он сюда попал? Когда его принесли?

Страйд взял бумагу из моих рук и разгладил ее.

— Это была очень маленькая коробка? — спросил он.

Я кивнула, говорить я не могла.

— Мы подумали, что это от кого-нибудь из деревенских детей, — с улыбкой сказал он. — Ее оставили под окном вашей спальни, мисс Беатрис, в маленькой ивовой корзинке.

У меня перехватило дыхание.

— Я хочу видеть эту корзинку, — приказала я. Страйд кивнул и вышел. Холод от фарфоровой совы, казалось, пронизывал меня до костей. Я прекрасно понимала, кто послал мне этот подарок. Искалеченный изгнанник, — все, что осталось от красивого парня, который подарил мне живого совенка четыре года назад. Ральф отправил мне этот зловещий подарок в виде предупреждения. Но что он хотел этим сказать! Я не понимала. Дверь обеденного зала отворилась, и вошел Джон.

— Ты слишком устала, — сказал он мне. — Что так расстроило тебя?

— Ничего, — едва выговорила я пересохшими губами.

— Иди, присядь, — предложил он мне. — Тебе принести нюхательную соль?

— Да, — сказала я, только чтобы он ушел. — Она в моей спальне.

Он внимательно глянул на меня и вышел. Я села и стала ждать Страйда с корзинкой из ивы.

Наконец, он явился и подал ее мне. Разумеется, это была работа Ральфа, крошечная копия той корзинки, что я подняла на нитке в свое окно в свой пятнадцатый день рождения. Ивовая лоза была свежей и зеленой, значит, корзинку сделали всего несколько дней назад. Может быть, даже из ивы, что росла на берегу Фенни. У меня вырвался стон ужаса. Но я прикусила щеки изнутри, как делала всегда, стараясь сдержаться, и постаралась принять спокойный вид, чтобы не тревожить Джона. Он смотрел на меня обеспокоенными глазами, но не задавал вопросов.

— Ничего страшного, — уверила я его. — Я слишком много танцевала для своего положения. Больше я ничего не стала говорить.

Я не хотела дать Джону повод остаться дома. Поэтому я спрятала свой страх глубоко внутри и упаковала его чемоданы с радостной улыбкой. Потом я долго стояла на ступеньках и махала ему, пока экипаж не скрылся из виду.

Только после этого я оперлась о стену и застонала в страхе от мысли, что Ральф ездит, или, что еще хуже, ползает, недалеко от стен моего дома и даже осмеливается напоминать мне о том, что случилось четыре года назад.

Но у меня не было времени на размышления, и я благословила мою работу, которую я должна делать, и мою усталость, которая заставляла меня крепко спать по ночам. Во время моей первой беременности я много отдыхала в последние недели, но сейчас, когда я постоянно должна была притворяться, что мой срок на полтора месяца меньше, я не могла себе этого позволить. Поэтому я ходила легкими шагами, работала целый день и со стоном хваталась за поясницу, только когда за мной закрывалась дверь спальни и я оставалась один на один со своей болью.

Я ожидала рождения ребенка в конце мая, но, наконец, последний день месяца миновал, и утром первого июня я проснулась очень довольная. Все-таки, что ни говори, это было уже лучше. Сидя за столом, я подсчитала недели на пальцах и поблагодарила Небеса за то, что они позволили мне переходить срок моих родов. Но, едва я потянулась за календарем, боль пронзила мое тело с такой силой, что я застонала, и комната поплыла у меня перед глазами.