Холоднее льда - Чарльз Шеффилд

— К гидротермальным отдушинам?

— Нет. Как раз там ребята Сандстрема станут искать нас, если все-таки пройдут через Вентиль. Я намерен найти нам укрытие как можно дальше от отдушин. Там, где еще никто никогда не бывал.

Несмотря на свое заверение, что «Даная» теперь способна выдержать любое давление, Джон внимательно наблюдал за обратной связью от «разумных» датчиков, расставленных по всей наружной и внутренней поверхности корпуса. Когда они уже прилично погрузились, увиденное его успокоило. На глубине в двадцать километров, при двухстах семидесяти атмосферах наружного давления, тензометры показывали пренебрежительно малую деформацию корпуса.

Единственной проблемой оставалось то, что куда могла пойти «Даная», туда же могла последовать и «Капля» — если Сандстрему удалось бы найти европейца, который решился бы повести судно на глубину в сто километров и еще дальше. Ибо именно туда теперь направлялся Джон.

Он улыбнулся. Баззу наверняка страшно бы хотелось, чтобы кто-нибудь их догнал и поймал. Но захочет ли кто-то из европейцев нырять в самые глубины океана? За столетие исследований пока что никто из них этого не делал.

Джон отменил прямое погружение и повел судно под углом. Если Сандстрем или кто-то еще с «Горы Арарат» все же явятся сюда их разыскивать, не было никакого смысла облегчать им поиск. Глубочайшая из известных точек Европейского океана находилась далеко на другой стороне спутника, поблизости от точки, диаметрально противоположной Юпитеру, однако, согласно картам, «Даная» могла достичь глубины аж в сто восемнадцать километров под слоем льда, пройдя всего лишь пару сотен километров по дуге большого круга. Джон чувствовал уверенность, что к этому региону никто даже никогда не приближался. Отсюда вытекало очень симпатичное для него уравнение: максимум неудобств для преследователей равно максимуму безопасности для беглецов. Джон уже начал наслаждаться происходящим.

То же самое и Вильса, однако совсем по другой причине. Ей наконец-то выпала возможность... поесть. Коробки с продовольствием на борту «Данаи» содержали в себе самые простые продукты, но именно это она привыкла употреблять перед концертами. Магнус Кляйн, этот тиран, маскирующийся под агента, никогда бы не позволил Вильсе есть что-нибудь тяжелое. Так что теперь ее питание было ничуть не хуже, чем на Ганимеде.

Она передала Джону крекеры, курагу и лимонад, наблюдая за тем, как показания индикаторов глубины и давления неуклонно растут, а затем сделала выбор в пользу изучения возвратных сигналов от звукового имиджера. Поскольку на этом участке океанского дна ничего интересного для Вильсы не оказалось, она вскоре впала в мирный транс, негромко гудя песни Шуберта и аккомпанируя себе на воображаемой клавиатуре.

В реальный мир Вильса вернулась совершенно внезапно, когда указатель глубины показал сто семнадцать километров. Она огляделась, затем поняла, что откликнулась не на образ, а на звук. Шум, который привлек ее внимание, исходил от звуковой эхолокационной системы. Эта система выдавала неприятно детонирующую минорную терцию вместо прежнего монотонного гудения. Сигнал указывал, что морское дно уже не является ровной поверхностью. Вильса усиленно напрягала зрение.

— Джон, — она ткнула пальцем в экран. — Что это такое?

— Где? — Джон не ожидал ничего увидеть, и все его внимание было приковано к манометрам.

— Там, на морском ложе. Вон там. Разве ты их не видишь?

Благодаря высокому увеличению системы изображения дно Европейского океана в километре с лишним внизу казалось так близко, что до него можно было дотронуться. Прежняя безликая равнина превратилась в целый ряд линий, расположенных так же ровно, как борозды на вспаханном поле. Промежуток между бороздами составлял всего лишь несколько десятков метров, но когда «Даная» подошла ближе, стало заметно, что каждая линия, точно часть линованной сетки, простирается от одного горизонта океанского дна до другого. Вода между бороздами была слегка мутной, словно бы от слабой турбулентности.

Вильса, которая считала Джона абсолютным экспертом по всему, имеющему отношение к океанам и погружаемым аппаратам, ожидала небрежного ответа. Весьма досадно для нее было повернуться и обнаружить, что Джон, разинув рот, глазеет на экран, а на лице у него выражается полнейшее смятение.

— Н-не знаю, что это такое. — Он уже на тихом ходу направлял «Данаю» еще ниже, предельно осторожно одолевая метр за метром. — Даже не представляю себе, что это может быть. Зато я точно знаю, что мы должны это выяснить. Держись. Я поведу нас к самому дну.

22

СОВА ПУСКАЕТСЯ В ПОЛЕТ

Специальное кресло Свами Савачарьи, расположенное в сердце Совиной Пещеры, представляло собой самую драгоценную его собственность. Он уже почти двадцать лет был его хозяином. Роскошно-пухлое, обтянутое мягчайшим из бархатов, давным-давно принявшее привычную форму, соответствующую огромным шарам его ягодиц, это кресло позволяло Сове целыми днями сидеть в неподвижном комфорте. Когда Савачарья дремал, засыпал или с головой погружался в серьезную проблему, он просто сидел себе и сидел. Сова мог двигаться для принятия пищи или опорожнения продуктов ее переработки, но это было все. Определенно он не стал бы шевелиться, как уже очень давно выяснила Магрит Кнудсен, ради чего-то столь несущественного и неуместного, как личная гигиена.

Но теперь, впервые за все это время, удобное сиденье Совы его подвело. Он попытался в нем расслабиться и понял, что спокойно сидеть не может. Вскоре Сова уже шастал из одного конца пещеры в другой, изучая свой коммуникационный центр, таращась на дисплеи или безнадежно поглядывая на дверь. Он также изучал деликатные и драгоценные военные реликвии или перелистывал хрупкие пожелтевшие документы, которых человеческим рукам вообще-то касаться не следовало.

Свами Савачарья заверял себя, что занимается делом, но в действительности он просто ждал.

Ждал совершенно невероятного события: визита в Совиную Пещеру человека, который, если бы он все-таки сейчас прибыл, откликнулся бы на просьбу Совы — просьбу внезапную, беспрецедентную, совершенно неразумную, сделанную без малейшего намека на какое бы то ни было объяснение.

Дверь негромко объявила, что кто-то стоит снаружи. Сова вздрогнул и уронил то, что он держал в руках: идальган-всефакт, неорганическое устройство, далеко превосходящее все живые существа по чувствительности к запахам. Изобретенное ближе к концу Великой войны, оно постоянно совершенствовалось его создателями, пока фабрика по его производству не была аннигилирована в результате совершенно не связанного с всефактом репрессивного рейда. Все рабочие документы оказались утрачены. Двадцать лет напряженных послевоенных усилий ушли на изучение всефакта, и в конце концов все-таки было изготовлено новое устройство, способное с ним посоперничать.