Тайна царствия - Мика Валтари

– Рассуждать о политике при посторонних не очень благоразумно! – поспешил я предупредить Симона. – Насколько я понимаю, царство Иисуса спустилось на землю при его рождении и до сих пор остается здесь невидимым, так что ни один государь на свете не в состоянии его обнаружить: можно преследовать его сторонников, однако никому не дано его разрушить, потому что оно находится в нас самих.

Мой друг разочарованно покачал головой.

– О, как ты еще неопытен и плохо знаешь человеческую натуру! – тихо произнес он – После двенадцати лет правления сын Солнца был свергнут, в то время как способ его царствования был вполне объясним; так как же невидимое царство сможет устоять, после того как Иисуса больше нет с нами? Поверь мне, после нашей смерти воспоминания о нем сотрутся. Как человек, который своими глазами не смог удостовериться в том, что Иисус действительно Сын Божий, поверит в какое-то невидимое царство? Сотню лет еще могут говорить о том, чему он учил, если это будет соответствовать понятиям человеческого восприятия, и не будет совершенно противоречить нашему прошлому.

– Значит, ты совершенно не веришь в то, что его дело и имя изменят облик мира? – спросил я, и душа моя опечалилась от этих слов.

– Нет! – честно ответил он – Не смогут, потому что даже сам Бог не способен изменить ни этот мир, ни людей Эти галилеяне попытались насильно сделать его своим царем, после того как он накормил пять тысяч человек! И если они не сумели постичь его слов, то как это смогут сделать те, кто его никогда не видел? Не забывай, что его опасное учение имеет множество причин для недоверия Он призывал на свою сторону грешников и в самую последнюю минуту, уже на кресте, пообещал принять в своем царстве распятого рядом разбойника – об этом свидетельствуют очевидцы. Короче говоря, лишь голытьба, которой нечего терять, может следовать его учению, тогда как имущие будут делать все, чтобы оно не нашло большего распространения.

Мирина провела ладонью по обросшей бородой щеке Симона.

– Зачем думать о распространении его учения? – с улыбкой спросила она – Может быть, это не касается ни тебя, ни моего брата Марка, ни меня самой?! Лучше возрадуемся тому, что нам удалось увидеть его на горе! Он – животворящий свет, и после того как нам удалось увидеть его, я больше никогда не буду чувствовать себя покинутой. Почему ты говоришь только об одном беспроглядном мраке?

До сих пор Мирина хранила абсолютное молчание, и ее слова произвели на нас тот же эффект, какой получился бы, если бы вдруг заговорил стол. При виде ее лица, озаренного светом, мы испытывали облегчение, несмотря на чувство вины за нашу необдуманную болтовню Мы были допущены в царство, и от любви к Мирине и Симону мое сердце затрепетало в груди Долгое время мы молча глядели друг на друга, и присутствие шумных посетителей не могло нас вывести из этого состояния.

Симон, не скупясь, рассчитался и проводил нас до гостиницы, у которой нам пришлось расстаться.

Мы с Мириной так устали от долгой ходьбы и всех пережитых событий, что проспали при закрытых ставнях до девяти часов и, проснувшись, ощутили себя так, будто родились заново. И все же я вздрогнул при мысли о необходимости отправиться к Клавдии Прокуле и рассказать ей обо всем, что мы видели на горе. Заметив мое беспокойство, Мирина осведомилась о его причинах. Я поведал ей все о том, что касалось супруги прокуратора и ее заболевания, и тогда она вызвалась сопровождать меня, чтобы подтвердить мои свидетельства и радостную весть, которую я должен был принести.

Прежде всего мне требовалось отмыться от всех забот и превратностей пройденного пути, а также избавиться от плаща, от которого несло потом, и от моей единственной туники. Мне нужна была чистая одежда. Помимо всего, я больше не видел никакой нужды носить бороду и скрывать свое истинное происхождение. Итак, я отправился в термин, где побрился, сделал завивку волос и для полной чистоты удалил все лишние волосы с тела. Затем я заказал массаж, который снял с меня остатки усталости, и приказал смазать тело благовониями, затем оделся в римские одежды, подарив прежние рабу.

Обретя сбой естественный вид, я испытал чувство стыда за попытку войти в доверие сынов Израиля, для чего отпустил бороду и пришил фалды к своему плащу. Вернувшись в гостиницу, я достал из кошелька золотое кольцо и одел его на мизинец.

Вошла Мирина, одетая в тунику, расшитую золотыми нитями, и я заметил, что она тоже сделала себе новую прическу и нанесла на лицо макияж. Словно впервые увидев друг друга, мы обменялись долгим взглядом. Обнаружив, что моя спутница больше не заставит меня краснеть в присутствии богатых посетителей термий или Клавдии Прокулы, я должен был бы обрадоваться. Однако, по правде говоря, подобное ее перевоплощение не доставило мне ни малейшего удовольствия. Мне намного больше импонировала та хрупкая девушка, которая спала в моих объятиях на той самой горе в Галилее, укутавшись в старый вылинявший плащ.

Однако я не посмел сказать ей ни единого слова в упрек и даже не осмелился сообщить, что ее сандалии танцовщицы нравились мне куда больше, чем разукрашенные туфли, – ее внешний вид полностью соответствовал вновь обретенному мной стилю. Она взглянула на меня, словно какая-то незнакомка, и сказала:

– Таким я видела тебя на корабле, который направлялся в Яффу. Когда ты подарил мне серебряную монету, то был одет точно также. Справедливо, что ты напомнил, кто на самом деле есть ты, а кто – я. Мое предложение сопровождать тебя к супруге римского прокуратора было необдуманным.

Ощущение, полученное мной при пробуждении, все еще не покинуло меня.

– Мне всего лишь надоели борода и плащ, вонявший потом, и поэтому я захотел испытать чувство чистоты. Сейчас сыновья Израиля бегут при одном появлении моей тени, но, возможно, наступит такой день, когда все остальные будут плевать, завидя их. Я думал, что тебе будет приятно видеть меня таким.

Однако между нами возникла какая-то стена отчуждения, Мысль о том, что я допускаю неосторожность, пригласив девушку следовать со мной к Клавдии Прокуле, казалась мне нестерпимой; я словно предал ее, чего мне никак не хотелось. Какое-то время мне пришлось настаивать на том, чтобы она сопровождала меня, и так продолжалось до тех пор, пока не явился слуга и не объявил, что супруга прокуратора ожидает моего прихода.

Приблизившись к летнему дворцу, я обратил внимание на то, что около него больше не было зевак и солдат князя Ирода, одетых в красное. Единственный сирийский легионер из сопровождения Клавдии Прокулы подал небрежно знак, что вход свободен. Таким образом, пребывание супруги прокуратора в Тивериаде было сведено к простой банальности, и Клавдия Прокула затерялась среди остальных отдыхающих.

Ради моего прихода она даже не приоделась во все новое, и приняла меня, возлежа за пологом, который колыхался на ветру. Морщины у глаз и борозды у рта значительно состарили ее. Однако она была спокойна и предупредительна и, казалось, больше не страдала от бессонницы. Она с любопытством осмотрела Мирину и вопрошающе взглянула на меня.

– Это моя сестра Мирина, побывавшая вместе со мной на горе, – представил ее я. – О Клавдия, я привел ее, чтобы мы втроем смогли поговорить подальше от чужих ушей.

Поразмыслив секунду, Клавдия приказала своей спутнице выйти, однако при этом не пригласила нас присесть. Она принялась непринужденно болтать, не переставая поглядывать на Мирину.

– Как жаль, что после бегов ты не пошел вместе со мной на праздник, который устроил князь! Ты мог бы узнать множество интересных вещей о местных обычаях! Лично я должна признать, что Ирод Антипас вовсе не соответствует той дурной славе, что ходит о нем и от которой он весьма страдает. Он подарил мне тройное персидское колье, и у нас состоялся совершенно откровенный разговор. Конечно, его дочь Саломея – это бесстыдная шлюха, которая делает с ним все что хочет по наущению своей стареющей матери, однако кровосмешение, похоже, стало традицией среди потомков Ирода Великого и не является для них стыдом. Нам, римлянам, трудно судить о нравах восточных людей, которые умеют быть обворожительными, когда пожелают. Иродиада обладает прежней силой ума и, как мне показалось, продолжает добиваться титула царя для своего мужа, что стало причиной многих разговоров, Для Понтия Пилата чрезвычайно важно, что галилейский князь по-прежнему остается в добрых отношениях с Тиверием, несмотря на то что Иродиаде хорошо известно, что он очень стар и ни на что не годен. Ты ведь знаешь, что Пилат принял сторону Сежана, которому мы обязаны постом прокуратора Иудеи, и теперь Пилат и Ирод заинтересованы в совместной поддержке, в чем я совершенно согласна с княгиней. Таким образом, моя поездка была не напрасной, и теперь я готова вернуться в Кесарию.

По правде говоря, Клавдия Прокула не раскрыла никакой тайны, потому что все это было уже известно каждому здравомыслящему человеку. Тиверий превратился в больного старика, а имя Сежана внушает такой страх, что знающие о сложившимся положении римляне предпочитают молча ждать, когда он станет трибуном и тем самым его власть будет признана официально.