Открыватели дорог - Николай Асанов

В первый же день Мусаев выстроил своих бойцов на краю полигона, какими они пришли к нему, в штатской одежде. Еще можно было отличить колхозника от рабочего, сутулого, тяжело ступающего горняка от прямого легконогого охотника. По краю поляны тяжело ползли четыре танка.

Генерал-майор приказал отрыть глубокий и узкий окоп. Бойцы старательно возились с непривычными еще саперными лопатами. Генерал-майор сказал:

— Танк страшен только для труса. Если ты откопал себе хороший окоп, ничего не сделает танк, а ты можешь с ним все сделать… Смотрите!

Он спрыгнул в окоп, разложил макеты гранат, пустые бутылки. Поднялся и махнул рукой. Танки повернули к окопу и пошли на полной скорости. Воздух загудел от рокота моторов, от скрежета гусениц. Черная пыль пересохшей целины тянулась за танками, подобно хвостам комет. Бойцы, впервые видевшие танковую атаку, затаили дыхание. На их глазах генерал-майор бросил две гранаты и попал в первый и второй танки. Следующие две машины на полном ходу устремились на окоп. Общий вздох вырвался у бойцов. Танки прошли над окопом, оставляя черное облако пыли. И вот из окопа с обрушенными стенами показался Мусаев. Блеснувшая на солнце бутылка ударилась о броню танка. Танк резко затормозил, поворачиваясь на одном месте, сдирая траками гусениц зеленый покров поля. Мусаев выпрыгнул из окопа и вытер пыль с лица. Ряды добровольцев были безмолвны, затем раздался легкий вскрик, который перешел в восторженный рев. Мусаев не мешал им выражать восторженное удивление. Потом обратился к бойцам:

— Кто может повторить?

Из второго ряда бойцов послышался голос с веселой усмешкой:

— Товарищ генерал-майор, после вашего показа и я столько-то успею сделать. А вот если бы по танку-то да еще из пушки стрельнуть, вот уж было бы настоящее «да»!

Генерал-майор строго приказал:

— Четыре шага вперед и — ко мне!

Доброволец почтенных лет, с седыми усами, гладко выбритый, должно быть не подлежавший призыву, но пришедший в бригаду по сердечному велению, вышел из рядов и направился к генералу. Мусаев что-то уж слишком всматривался в солдата, даже Ершова ткнул пальцем в бок, но, пока Ершов снимал очки да протирал их, доброволец уже оказался рядом с генералом и отрапортовал:

— По вашему приказанию старшина артиллерийского расчета Верхотуров явился!

Мусаев обернулся к Ершову:

— Ты видишь, кто это? Уж если сам Никита Евсеевич с нами, так немцам не устоять!

— Я, товарищ генерал-майор, не махонькое дело за собой оставил! Так что никакому гитлеровцу на глаза мне попадаться не след! Я ведь был председателем колхоза, когда узнал, что вы с Филиппом Ивановичем бригаду уральских добровольцев создаете. Вот и пошел…

— А повторить можешь?

Верхотуров взял четыре пустые бутылки и спрыгнул в окоп. И тотчас же зарокотали танки и бросились через солдата. Но Верхотуров, как и Мусаев, два поразил на подходе. А когда следующие два танка перевалили через окоп, Верхотуров, засыпанный землей, швырнул по ним две бутылки, и обе они разбились о корму танков.

Верхотуров неторопливо вылез из окопа, подошел к генералу и медленно вымолвил:

— Ничего не скажешь, страшная машина, когда небо закрывает. А когда откроет, тогда жить можно!

13

Рабочие Пушечного завода передали бригаде Мусаева первую партию противотанковых ружей. Длинные пищали Ермака, хранящиеся в городском музее, вызывали меньше удивления, чем эти странные ружья. Однако через несколько минут, проверив их ударную мощь, бойцы уже прониклись к ним должным уважением. Длинные тяжелые ружья с одного выстрела пробивали толстую броню.

Лучших парней Семен сделал бронебойщиками. Рассыпавшись по два, они занимали позиции на «переднем крае», устраивали невидимые засады, учились поражать танк с первого выстрела. «Охотники», которым не хватало ружей, стали истребителями танков. С бутылками и противотанковыми гранатами они выходили на «охоту» за бронированными чудовищами. Отдельно обучался дивизион самоходных орудий — тоже подарок Пушечного завода. Самоходчики учились стрельбе по движущимся целям. Далеко на краю поляны появлялись и вдруг исчезали макеты танков — артиллеристы учились поражать их с первого выстрела. Мусаев с гордостью рассказывал о традициях русских артиллеристов, лучше которых не было в мире. И добровольцы хотели походить на своих предков. Но теперь были более скорострельные и более прицельные орудия, и люди должны были воевать еще лучше — этого требовал Мусаев.

Добровольцы рвались в бой, но Мусаев еще сдерживал их порыв. Приближалась зима. У Сталинграда шли жестокие бои. Немцы вышли к Волге. Филипп, приезжая в бригаду, видел, как все большее нетерпение овладевало людьми. Они менялись на его глазах. Теперь уже никто не мог бы определить, откуда пришли они: каждый из них стал просто солдатом. И, глядя на ловких, обстрелянных людей, Филипп думал, что его орудия попали в хорошие руки. Однако он ни разу не говорил об этом с Мусаевым, хотя и видел, что Семен ждет одобрительного слова.

Впрочем, скоро Филиппу пришлось надолго забыть бригаду Мусаева. Ему казалось, гроза нависла над заводом — так мрачны были люди, такие усталые у них были лица. Это было в октябре. План был под угрозой. Филипп перевел инженерных работников управления в цехи. Служащие, закончив работу, уходили к станкам. Медленно заколебалась и пошла вверх кривая выпуска.

Военпред, принимая орудия, тщательно рассчитывал запас людских сил. Он еще не верил, что заказ будет сдан вовремя. А между тем к Филиппу уже поступали сводки об изготовлении сверхплановых батарей, уже Мусаев не раз приезжал за ними. И в начале зимы, когда немцы были окончательно остановлены под Сталинградом, люди Пушечного завода праздновали двойное торжество: завод получил Красное знамя Государственного Комитета Обороны за перевыполнение плана и внедрение новых образцов вооружения, а бригада Мусаева, закончившая обучение, была снабжена лучшими образцами этого нового вооружения.

В ночь перед выездом бригады на фронт Филипп приехал к Мусаеву. Филипп снял пальто, прошел в комнату. Мусаев широко улыбнулся, сказал:

— Вот наконец и я дождался, что ты меня провожаешь. Помнишь, всегда я провожал тебя…

— Погоди радоваться, — усмехнулся Филипп. — Знаешь, дальние проводы — лишние слезы. А я собираюсь далеко тебя провожать.

— Куда же?

— До фронта.

— Что? — Мусаев отступил на шаг, разглядывая Филиппа.

— То, что сказал. Не могу же я отдать тебе лучших ребят, лучшее оружие и не посмотреть, как ты будешь воевать? Так что прошу любить и жаловать: еду на проверку вооружения. Будь любезен, покажи, как будут воевать мои пушки.

Семен укоризненно покачал головой:

— Эх, Филипп, Филипп! Неужели не веришь, что я могу воевать без нянек? Знаешь сам, сколько времени я переучивался.

— Верю, да я и не нянька. Я просто хочу сам видеть, что русский огонь может остановить немецкие бронеколонны.

14

В студеный зимний день бригада Мусаева выгружалась на маленькой железнодорожной станции среди бескрайней придонской степи. Филипп, сопровождавший бригаду, вышел из вагона и с удивлением огляделся. Он, как и все бойцы и командиры в бригаде, ждал, что их направят в Сталинград, где из последних, казалось, сил отбивалась прижатая к Волге армия. А между тем эшелон остановился в двухстах километрах от Сталинграда и в ста километрах от ближайшего участка фронта, раскинувшегося на Дону.

Филипп с недоумением озирал ровную степь, наблюдал за нервным комендантом станции, который, свирепо ругаясь, заставил артиллеристов закутывать отбеленным брезентом орудия, тягачи и снарядные ящики. Ничто не позволяло думать, что какому-нибудь сумасшедшему немецкому летчику придет в голову бомбить эту ничтожную степную станцию, где и построек-то почти никаких не было, да и эшелоны, привезшие бригаду, сейчас же уходили назад. Но комендант прикрикнул на задержавшихся: артиллеристы забегали как одержимые, и вот уже все пропало в мутной однообразности степи, снега и ветра.

Мусаев куда-то исчез. Филипп медленно шел вдоль пути, разминая ноги. Много дней подряд бригада двигалась безостановочно, перебрасываемая с одной дороги на другую. Все их помыслы были о Сталинграде, туда они стремились, и вот их путь оборвался почему-то на пустынной станции. Над степью нависло безмолвие; скрытые маскировкой танки и пушки потерялись в снегу; люди исчезли в белых палатках, разбросанных вдоль пути. Филипп хотел уже возвращаться обратно, как вдруг увидел то, чего не замечал раньше. Перед ним была широкая грейдерная дорога, кое-где переметенная поземкой, но твердая, убитая гусеницами и шинами, налощенная, подобно белому асфальту. Он присвистнул тихонько и посмотрел вдаль, на увалы, куда уходила эта потайная дорога.