Мириад островов - Татьяна Мудрая

«Сотрясение мозга или контузия. Повреждение диафрагмы. Возможен пневмоторакс, — кое-как переводила для себя Галина. — И ещё находится под сильнейшим влиянием опиумного наркоза».

— Непостижима милость Всевышнего! Орудие землянцев отчего-то действовало по прихоти: иных губило на месте, иным наносило страшные и непредсказуемые раны, а иных обошло стороной. Всякий с такими повреждениями, как Рауди, давно бы умер, но и сына Яхьи мы спасти не сумеем. Не оттого, что его раны не исцелятся: это вполне возможно. Но оттого, что он сам не захочет жить вполсилы: без рук, без дыхания полной грудью и, быть может, без глаз. Не мощным воином, любовником и знатоком искусств, но обузой.

— Что же делать? — спросила Орихалхо.

— Ты знаешь и сама, уважаемая. Отвезти к древним отшельникам на острова. Там есть целители не чета нашим — и воздух куда как целебней. Возможно, даже обрубки пальцев отрастут: я видел детёныша некоей мелкой твари, которому во время лечебного сна рассекали и иначе раздражали культю. К моему отъезду на ней появились отростки, похожие на весеннюю спаржу, но покороче.

— Рауди не выдержит, — не вытерпела Галина. — И на какой лодке можно плыть по здешнему непредсказуемому морю?

— Уж это устраивайте сами. Я не перевозчик.

— И имя твоё, возможно, вовсе не Харон, — пробормотала она.

— Если Красный Волк останется там, где был до сих пор, — нет надежды, кроме как на чудо, — повторил Шафиулла. — А на островах к этому делу добавится человеческий промысел.

Поднялся, отвесил на прощание поклон, чуть более церемонный, и удалился.

— Шафи правду говорит, — заметила Орри тотчас же по его уходе. — Если вскорости не увезём Рауди отсюда на мирный воздух — пропадёт. А с островов сюда приходят наши морянские карракарры, привозят съестное и сырьё для военных ремёсел. Можно дать им знать особым образом, я смогу.

— Это ты его надоумила такое мне посоветовать? Кружным путём?

— Знаешь, те, кто на три четверти и даже наполовину морянин, смотрят на нас с оглядкой. Хуже, чем те, кто не знает в себе крови ба-нэсхин. И между помесями идёт состязание: кто благороднее, кто более способен к тому или иному делу. А чистая кровь смотрит на эти игры с презрением. Хотя пользу извлекает. Так что я не надоумила. Просто сказала, что на меня выйдут, а на них — нет.

«Как же я не заметила этих схваток под ковром, — подумала Галина. — вся была погружена в себя и свои успехи без сравнения с другими, Или нет. Соревновательство молодых и было признаком того, о чём говорила моя подруга».

По словам Орри и более сведущего народа, морянские челны появлялись на границе тумана от силы раз-два в году. Но в крепости собрали охапку древесины особого рода — дубовые и буковые обломки разбитых штормом кораблей, около ста лет пролежавшие в морской воде. Драгоценный материал для всевозможных поделок, сгорая, они давали феерическое пламя — будто полярное сияние, подумала Галина, когда увидела впервые. Или ущербная радуга в четыре цвета: зеленый, лазурный, алый и оранжевый.

Вот этим огнём и начала мигать во тьме сигнальная башня Ас-Сентегира, посылая весть морю. А между небом и морем загорелась низкая звезда тех же цветов и стала описывать вертикальные круги.

На следующее утро, едва рассвело, к обрыву одной из шхер подплыло диковинное сооружение вроде двух круглых чаш на прямом поперечном коромысле и одной мачтой, воткнутой в это коромысло. Чаши были кожаные, на каркасе из прутьев — такой вот катамаран, и когда их подняли наверх особой лебёдкой, поглазеть на диковину сошлись, кажется, все, кто мог ходить. Ну, если честно, не более половины.

Хозяин посудины, заросший по уши седоватым волосом и одетый в ряднину, объяснил, что одного пациента на борт, конечно, не возьмёт: то есть возьмёт-то не больше одного, как и просили по огневой почте, но с двумя более или менее крепкими сопровождающими. Чтобы следили за ним всю дорогу и, возможно, далее.

Кто мог быть этими двумя, как не Галина с Орихалхо? Тут даже обсуждать ничего не потребовалось.

И пока Рауди перебинтовывали, укутывали в тёплое, словом — готовили к отправке, как бы нечаянно случилось между супругами то, чего не происходило уже давно. Без той возвышенной ярости, без сердца, что подступает к самым ноздрям и мешает дышать, без царапин, укусов и восклицаний сквозь стиснутые зубы — очень просто и тихо. Журча, лилась тёплая вода с потолка крошечной банной каморы, куда они вне очереди напросились перед отъездом, решётка над головой пропускала вместе с водой вольный дневной свет, член Орри ещё больше, чем всегда, напоминал робкого неприрученного птенца. Милая малость… Так трепыхается под струями, что стекают вниз по телу, так пытается поднять клюв. Лица влажны, в груди и на губах отчего-то железистый привкус крови, словно обе торопятся куда-то, боясь не успеть.

— Погоди, — вдруг сказала Орихалхо. — Я так не могу — думаю, как бы тебя не повредить.

— Ничего. Обними как следует, с силой — я уже получила от тебя всё своё.

То была ложь из сострадания, и вторая женщина это поняла. Но вышла из-под струй, потянула подругу за руки. Опрокинула тут же, на мыльный, осклизлый пол.

— Тогда терпи.

Снова. Как тогда, в осквернённой Михаилом светёлке.

Но на сей раз Галину пощадили: Орри присела по-турецки, уместила на коленях раздвинутые до промежности бёдра подруги и рывком вошла.

Что-то произошло вопреки самой малости того, что проникло: будто начавшаяся внизу живота судорога стиснула птенца в кулак, и он стал расти, распирая, заполняя собой вместилище. Кинжал в тугих ножнах, что вынимают и с размахом втыкают в плоть — всё глубже, всё крепче, всё сильнее. Оба лица искажаются гримасой, вот зрелище со стороны, мелькает в чьей-то голове обрывок мысли, прежде чем прекращаются они все. И мысли, и сами люди.

И потом:

— Ох. Как этого твоего много, даже в ноздрях, даже во рту чувствую соль, — говорит Галина.

— Ах, извини, — Орри привстала, умостилась на корточках. — Я тебя не очень измочалила?

— Поистине банное выражение.

— А где мы, по-твоему, как не в бане?

— Так я и толкую об этом самом.

— Хорошо тебе было?

— Когда-то нам не приходило на ум спрашивать об этом после соития.

— Ты права. Незачем было сажать на привязь то, что гуляло на вольной воле, — со вздохом сказала Орри под конец. Запечатала словом то, что произошло.

Потому что их позвали на выход, постучав в косяк дверцы, заложенной изнутри на пробой. Они даже ополоснуться не успели как следует.

А поторопили обеих, потому что для каждой была приготовлена совсем иная одежда: чалма, крашенная индиго, тёмная рубаха ниже колена, с широкой ярко-синей опояской, и такие же шаровары. Как у тех, кто окончил начальный курс и стал полноправным воином холмов, пустынь и крепостей, — но не только.