Мириад островов - Татьяна Мудрая

— Ты права. Незачем было сажать на привязь то, что гуляло на вольной воле, — со вздохом сказала Орри под конец. Запечатала словом то, что произошло.

Потому что их позвали на выход, постучав в косяк дверцы, заложенной изнутри на пробой. Они даже ополоснуться не успели как следует.

А поторопили обеих, потому что для каждой была приготовлена совсем иная одежда: чалма, крашенная индиго, тёмная рубаха ниже колена, с широкой ярко-синей опояской, и такие же шаровары. Как у тех, кто окончил начальный курс и стал полноправным воином холмов, пустынь и крепостей, — но не только.

— Многие выбыли, — объяснил им пожилой Рауф, на время занявший место погибших братьев. — Именно посему, хотя не в меньшей мере в награду за храбрость даём мы вам синий шарф вместо чёрного. Знак «Идушего впереди» вместо знака «Того, кто верен». Но помните — нет предела учению и нет границ совершенству.

Женщины облачились, обвешались привычным оружием и спустились вниз, где двойную скорлупу с больным в одной чаше, кормчим в другой уже спускали на воду. (И, увы, никаких нежных разговоров с Аль-Кхурабом, как прежде с Сардером. Типа «не грусти, хозяин скоро вернётся живой и здоровый».) Пришлось буквально сбежать по крутому склону мимо не весьма надёжной лесенки, держась руками за выступы камня и узловатые кусты, и добираться до судёнышка практически по пояс в воде.

— Мне-то ничего, — проговорила Орри, устраиваясь рядом с хозяином. — Сама наполовину из воды сотворена. А вот ты, Гали, лучше снимай всё мокрое, лезь под одну покрышку с Волком. Одёжку давай на мачту рядом с парусом, мигом высохнет.

«Легко сказать «всё», — подумала Галина, искоса поглядывая на спящего Рауди, — если рубаху пришлось засучить до самого знака доблести, сиречь басселарда, а все равно подол вымок. И хорошо же будут ловить попутный ветер мои невыразимые».

Но послушалась: кое-как стала на колышущееся дно, вылезла из облипших ноги штанин, расправила рубаху на икрах и коленях и уселась, потянув на себя меховое покрывало. Сразу стало не просто тепло — жарко: похоже, Красноволк температурил не на шутку.

Челн напоследок бултыхнулся на мелководье и тронулся в путь. Управлялся он небольшими гребками, одним веслом, поставленным почти вертикально, ход оказался на удивление ровным. «А чего же вы хотите — примитивный катамаран», — сказала себе Галина. Всё же волны плескались, будто играли в ладушки-ладошки, и холодные жгучие брызги попадали на лицо и шею.

— Не беда, — пробурчал в бороду «старшой». — Сути дела причаститесь. Так это у нас называется. Дивно же — по воде плыть и сухими остаться.

«Наша кровь сродни волне морской», — вспомнились Галине слова одного поэта. В самом деле, что же получается: если солевой состав одинаков у человека и океана, а человека на самом деле состоит из жидкости на девяносто с лишним процентов, то всех нас можно записать в ба-нэсхин? Или я чего-то путаю?»

Но тут Рауди чуть застонал, рывком шевельнулся, едва не содрав о борт глазную повязку, и всякие размышления прекратились. Пришлось выпростаться из оболочек и удерживать его за плечи.

Кормчий всё это время негромко и сосредоточенно декламировал или, пожалуй, напевал:

Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,

только прочная чаша из бычьих кож,чтобы краем черпать океанскую воду.Впрочем, в шторм вонзается в море что нож,круто держась на волне в любую погоду.

Карра спит на воде: из ветвей заплетённый щит

как мандорла овален, распёрт крестом,продублён насквозь, будто шкура монаха,просмолён, смазан жиром, что древняя плаха,вёсла праздны, парус надут колесом.

Карра грезит, вешние припоминает края,

куда ты нацелен стрелой в молоко,что стоят в сорока днях блужданий в тумане,но и стоят того. Приплыть нелегко,а отплыть — словно сдёрнуть повязку на ране.

Карра в древней утробе наши дерзанья хранит.

Видели острова на медных столпах,в водной радуге мы били лосося копьём,белых ягнят, подружившихся с чёрным козлом,упасали от смерти в диких горах.

Карра грешных скитальцев направила в Тир-нан-Ог:

прямо в солнечный круг, семь лет напролёт,изумрудные пажити, сладкие воды,золотые пески, волос дикий мёдтех красавиц, что ждали нас долгие годы.

Карра — бродяжья кровь: ни она, ни я так не смог.

Поднимаясь на борт, мужам дал я властьрвущих косы печальниц оставить на взморье.Но мотали клубки и бросали их в горе,нам в ладони стараясь попасть.

Карра не поплыла — тянуло назад колдовство.

Намертво сей клубок к левой руке приник;выхватив добрый меч, шуйцу я изувечил.Мой иль её тогда услыхал горький крик?Наземь пали не пальцы — живой человечек.

Карра расчислит маршрут — ведь знает только его.

Культя? Нет, не болит. Сиротски ноет ладонь,помня нежность ресниц, атлас вечно юных щёк.Сын, ты очень силён, но весла рулевого не тронь,я и одной рукой приведу ладью в наш Тир-нан-Ог!

— Зачем ты поёшь так хитро и искусно? — спросила наконец Орихалхо. — Вправляя один стих в другой?

— Навораживаю нам пристанище, — объяснил хозяин. — Чтобы посудина не заблукала. Она же двойная карра и, значит, будет вдвойне норовиста. Заплывёт не туда ради своего озорства — а нам недосуг её исправлять.

— Орри, а ведь это что-то мне знакомое, — спросила Галина, чуть повысив голос. — Сказка про кельтский рай, путешествие одного ирландца по неведомым землям и ещё одно сказание о короле…в блаженном островном саду.

Она не договорила. «Плохая примета. Это мне король Артур вспомнился, Авалон ведь переводится как «Яблоневый Сад». А деда наших королевичей почти так же звали: Ортос-Медведь».

Зато эти её слова подхватил х мореход:

— Ты говоришь — ирландцы? По морю приходили к ба-нэсхин монахи древности. Они выучили наш народ плавать в чашах из дублёной кожи и водить на уде малые каменные островки.

— Вот уж представляю! — неожиданно фыркнула Орри. — На чём водить, говоришь?

Но тут показалась из опаловой мглы цепь островов: один, казалось, отстоял от другого меньше, чем пограничные крепости на горных пиках. Или это туман так искажает перспективу, решила Галина. Вон и радуги высокими арками стоят — разве так бывает в жизни?