Избранные произведения - Осаму Дадзай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
A-а, как тягостен голос этой птицы… Надоедливо лезет в уши. И чего это птицы так расшумелись сегодня? Питику, питику… О чем это они?
Что это?.. Деньги? Вы мне их даете?
Ну да, мне. Надо же… Ха-ха-ха!..
Нет, не нужно. Уберите их, ведь Его же еще не поймали. Я ведь совсем не из-за денег пришел. Уберите их.
Ах нет, простите меня, я беру эти деньги. Да! Я же был торговцем. Именно из-за денег Он постоянно презирал меня. Удивительная щепетильность!
Я возьму их. Все-таки я — торговец. Эти презренные деньги — вот моя месть. Что ж, этого и следовало ожидать. Он продается за тридцать сребреников!
Да нет же, я вовсе не собираюсь плакать.
Я не люблю Его. И никогда не любил. Да, я все время лгал Вам. Я следовал за Ним только потому, что хотел денег. Это правда. Сегодня я окончательно убедился в том, что Он не даст мне разбогатеть, и во мне снова проснулся торговец.
Деньги!
Все в мире только деньги.
Тридцать сребреников — как это прекрасно! Я беру их. Я скуп, как любой торговец. Я очень жадный человек.
Да, да, большое спасибо!..
Да, забыл Вам сказать. Мое имя — торговец Иуда.
Хэ-хэ.
Иуда Искариот.
«О» — осень
перевод Т. Соколовой-Делюсиной
Профессиональному поэту нужно всегда иметь под рукой заготовки для стихов на разные темы — трудно знать заранее, какие и когда получишь заказы.
Допустим, пришел заказ — «Осень», что ж, прекрасно — выдвинув ящичек с начертанной на нем буквой «О», где хранятся записи к темам «обещание», «облако», «одиночество», «осень», выбираешь нужные и, не торопясь, читаешь.
Вот записано: «стрекоза», «прозрачный»…
Осенью стрекозы становятся необыкновенно хрупкими, плоть их умирает, и чудится — не стрекоза, бесплотный дух ее трепещет в воздухе. Тельце стрекозы в лучах осеннего солнца кажется совсем прозрачным…
Вот еще запись: «Осень — пепел с летнего пожарища», «Выжженная земля»…
И еще: «Лето — яркий светильник, осень — сиротливый фонарь».
А вот записано: «Космея, жестокость».
Как-то раз в загородном ресторанчике, ожидая, пока мне принесут лапшу, я раскрыл лежащий на столике журнал и увидел фотографию, сделанную после сильного землетрясения. Выжженное поле и устало опустившаяся на землю женщина — одинокая фигура в клетчатом платье. Неожиданно в сердце — пронзительная жалость — любовь ли? — смутное желание.
Горе и желание — совместимы ли? Щемящая боль в сердце. Так же перехватывает дыхание, когда бредешь по засохшему полю, и вдруг — одинокий венчик космеи… Не менее мучительно видеть, как расцветают осенью цветы «вечерний лик»…
Вот еще запись: «Осень приходит вместе с летом».
Летняя пора таит в себе осень, она уже здесь, просто люди, обманутые летним зноем, не замечают ее. Но прислушайся — летом начинают стрекотать цикады; вглядись пристальнее — именно летом зацветают в саду колокольчики. Даже стрекозы появляются летом, летом завязываются плоды хурмы…
Осень — коварная обманщица. Она прячется в летних днях и, шумливо усмехаясь, готовится к своему появлению. Лишь мне, проницательному поэту, дано разглядеть ее. Мои домашние, упоенные летом, суетятся и спорят — к морю ли ехать, в горы? — а я смотрю на них с жалостью. Ведь осень — она уже здесь: не замеченная никем, прокралась тихонько вслед за летом…
«Хороши рассказы о привидениях». «Слепой массажист». «Алло, алло…»
«Манить — метелки мисканта». «С той стороны — непременно — кладбище…»
«Но как отыскать дорогу?», «Женщина — зло», «Выжженная равнина»…
Записей много, но смысл иных уже ускользает от меня. Записывал, чтобы не забыть, а теперь и сам не помню, что имел в виду.
Вот еще запись: «Смотрю в окно, а там, в саду, по черной земле, сухо шурша, ползет омерзительная осенняя бабочка. Видно, оказалась крепче других, потому и выжила. Хрупкость? Едва ли…»
Это было записано в очень тяжелое для меня время. И не забыть его никогда. Но не стоит об этом…
Вот записано: «Мертвый сезон на море».
Бывали вы когда-нибудь на пляже осенью?
У берега покачиваются в волнах сломанные зонты, валяются на песке фонарики с нарисованным на них красным кругом — следы былого веселья, тут же шпильки, клочки бумаги, осколки пластинок, пустые бутылки из-под молока… В море тяжело перекатываются грязновато-красные волны…
«Ведь правда, у Огата-сан есть дети?»
«Осенью кожа становится прохладной, эго так приятно».
«Лучше всего летать самолетом осенью».
Смысл этих фраз не совсем ясен мне. Скорее всего — записанные осенью отрывки из подслушанных случайно разговоров.
Есть и такая запись: «Человек, посвятивший себя искусству, должен защищать слабых».
Как видите, некоторые фразы не имеют к осени решительно никакого отношения. Впрочем, может, это нечто вроде «осенних дум»? Ведь каждому времени года — свои мысли…
Много и других записей, совсем уж случайных: «Крестьянская семья. Книжка с картинками. Осень и солдаты. Осенние шелкопряды. Пожар. Дымка. Храмы…»
Предостережение женщинам
перевод Т. Соколовой-Делюсиной
В книге профессора Тацуно Такаси «Беседы о французской литературе» есть одно примечательное, на мой взгляд, место: «Это случилось в 1884 году, не так уж и давно. В городке Клер-мон-Феран в Оверне жил известный врач-окулист, звали его доктор Жибрэ. В результате весьма оригинальных исследований он установил, что человеку можно пересаживать, причем достаточно просто, глаза животных. Экспериментальным путем ему удалось прийти к выводу, что больше всего для этой цели подходят глаза свиньи или кролика. Ученый провел поистине беспрецедентную операцию одной слепой женщине. В качестве материала для пересадки решено было воспользоваться глазами кролика, так как свиные внесли бы некоторую дисгармонию в ее облик. Чудо свершилось, и женщине больше не нужно было ощупывать окружающий мир палкой. Кроличьими глазами она увидела свет, навеки утраченный когда-то царем Эдипом. Этот эксперимент взволновал умы человечества, о нем писали все тогдашние газеты. К сожалению, спустя несколько дней пересаженные глаза начали гноиться, что объяснялось скорее всего несовершенством использовавшихся во время операции антисептических средств, и женщина ослепла снова, на этот раз уже окончательно. Впоследствии люди, хорошо знавшие слепую, рассказывали следующее: „Мы были очевидцами двух удивительных явлений. Во-первых, на наших глазах произошло чудо, сопоставимое с теми, которые описаны в древних легендах, причем произошло оно не в результате религиозного экстаза, а в результате научного эксперимента. Во-вторых — и это, пожалуй, еще удивительнее, — на протяжении тех нескольких дней, когда у женщины были глаза кролика, она неизменно обращалась в бегство при виде охотника“».
Вот что прочел я в книге нашего уважаемого автора. Правда теперь, когда я переписал этот отрывок, у меня возникли некоторые сомнения в достоверности изложенных событий, я стал подозревать, что на самом деле это было всего лишь ловкой мистификацией профессора. А уж утверждение, что, мол, к человеческим глазам ближе всего таза свиньи, — просто как маслом по сердцу. Впрочем, книга написана чрезвычайно серьезно, так что всякое сомнение в правдивости автора может расцениваться как неуважение к нему. И я, пожалуй, предпочту верить всему, что он говорит. В этой статье, которая и сама по себе поразительна, наиболее примечательна, по-моему, самая последняя фраза. Действительно, почему, завидя охотника, женщина каждый раз обращалась в бегство? Над этим стоит поразмыслить. Напомним, что во время операции ей пересадили глаза кролика. Именно кролика, выкормленного тут же при больнице, а не какого-нибудь там дикого зайца. Кролик не может бояться охотников. Он их вообще никогда не видел. Вот если бы речь шла о зайце, тогда другое дело — зайцы знают, что охотников нужно опасаться, и держатся от них в почтительном отдалении. Но вряд ли профессор специально отправился в горы и в поте лица гонялся там за зайцами для своих опытов. Наверняка это был кролик, выращенный в больничной лаборатории. Почему же тогда его глаза, ни разу не видевшие охотника, тут же распознавали его в толпе и посылали в мозг сигнал тревоги? Вот в чем вопрос.
Впрочем, ответить на него проще простого. Кроличьи глаза тут совершенно не при чем, боялись охотника не они, а сама женщина. Она прекрасно знала, чем занимаются охотники. Еще до того, как ей пересадили глаза кролика, она была наслышана о жестокости этой профессии. Может, она даже жила по соседству с каким-нибудь бравым охотником, который специализировался именно на зайцах, и ей нередко приходилось слышать от него самого или от его жены что-нибудь вроде: «Сегодня повезло, убил четырнадцать зайцев» или «Вчера ходил в горы, удалось подстрелить пятнадцать штук». А если так, то ее поведение вполне естественно.
