В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес

Единственное, что огорчало Фернандо в этом плавании с его поразительными, бесконечно сменяющимися видами побережья, это то, что счастливый день, проведенный им во время пребывания эскадры в той бухте на Кубе, где три судна подвергались ремонту, больше не повторялся. Ни на одной из стоянок адмиральскою корабля близ этого нового острова Эспаньола он не мог высадиться на сушу вместе с Лусеро. Паж адмирала почти всегда оставался на борту корабля, а в тех редких случаях, когда он все же спускался в лодку, он сопровождал своего господина в его коротких экскурсиях вверх по рекам. Что до Фернандо, то и он всегда съезжал на берег вместе с Хилем Пересом и другими матросами, чтобы заняться меной с туземцами или собиранием тех или иных сведений.

На самом корабле молодые люди видели друг друга лишь издали. После той ночи, когда их застиг Перо Гутьеррес, Лусеро уговорила Фернандо прекратить посещения кормовой башни. Она умолчала о своих новых заботах, боясь рассказать о них Куэвасу, и без того ожидавшему удобного случая, чтобы отомстить бывшему королевскому буфетчику.

Что же касается Перо Гутьерреса, то в течение последней недели океанского плавания, еще до открытия острова Гуанаани, он довольствовался тем, что с загадочным видом посматривал на Лусеро и тщетно пытался остаться с нею наедине; теперь, однако, он стал проявлять угрожающую настойчивость.

Однажды вечером, когда дон Кристобаль находился на берегу, Гутьеррес признался Лусеро в том, что он видел ее и Куэваса совершенно нагими, словно они были райской четой, под раскидистыми ветвями исполинского дерева. Тайна Лусеро для этого человека перестала бытьтайною. Зная теперь ее истинный пол, распалённый этим открытием, он вознамерился использовать его в своих целях и стал преследовать бедную девушку непрерывными домогательствами.

Наконец-то он понял, откуда исходило то таинственное влечение, которое он давно уже ощущал к пажу адмирала, и которое поначалу проявлялось в таких уродливых формах, в грубых словах и неприкрытой враждебности. Это было извращенное выражение неосознанного чувства любви. И в тот вечер, когда он говорил обо всем этом, он захотел, пока адмирал еще не успел вернуться с Эспаньолы, куда он высадился тогда впервые, осуществить своя желания, поскольку в кормовой башне, кроме них, не было ни души и все благоприятствовало Гутьерресу.

Лусеро пришлось вырываться из цепких рук, пытавшихся овладеть ею; она осыпала пощечинами и царапала позеленевшее от волнения лицо этого человека, тянувшегося к ней своим похотливым ртом с черными и гнилыми зубами, чтобы прильнуть к ее губам в неистовом поцелуе. Поцарапав Гутьерреса возле глаза и причинив ему сильную боль, Лусеро воспользовалась этим моментом, чтобы вырваться из его объятий и убежать на верхнюю площадку кормовой башни, туда, где был сигнальный фонарь и стояло деревянное кресло, в котором располагались во время плавания адмирал или штурман.

— Я отомщу тебе, — пригрозил Гутьеррес. — Я обо всем расскажу дону Кристобалю.

Но Лусеро с женской проницательностью предвидела, что он будет хранить молчание. В самом деле, посвяти он адмирала в истинное положение дел, Колон, неуклонно заботившийся о поддержании на борту дисциплины и постоянно увещевавший матросов воздерживаться от общения с индианками, узнав, что Лусеро — девушка, не задумываясь сочтет за благо упрятать ее на время плавания куда-нибудь подальше, и тогда бывшему буфетчику раз-навсегда придется распрощаться со своими надеждами. Конечно, он должен был волей-неволей охранять ее тайну; его побуждали к этому чисто эгоистические соображения, надежда когда-нибудь сплести новую паутину, чтобы заманить в нее несчастную жертву и удовлетворить свою страсть. С этого дня для юной девушки началась жизнь, полная вечного страха, ибо она ежечасно видела около себя адмиральского друга, поскольку они жили на корабле бок о бок, и каждое его приближение заставляло ее настораживаться, чтобы быть готовой к отпору.

Отныне по ночам она спала совершенно одетая у дверей в адмиральскую спальню; сон ее был беспокоен и чуток, и при малейшем шорохе в соседних каютах она немедленно просыпалась. И словно о сказочном счастье, которому не суждено было повториться — по крайней мере, до конца плавания, вспоминала она о тех часах первобытного существования на лоне природы, которые были проведены ею и Фернандо на берегу моря, обволакивавшего их тела бесконечно сладостной, материнскою лаской, н тени лесного гиганта, казавшегося человеческим существом, добрым и благожелательным пнищ пиком в образе дерева. И эти воспоминания в ее нынешнем положении, среди терзавших ее тревог и забот, казались ей еще более чарующими и сладостными.

К этой вечной настороженности добавлялась также необходимость молчать, защищаться своими средствами, не обращаясь за помощью к Куэвасу, который, узнав истину, несомненно не замедлит попытаться убить адмиральского друга. Согласно общеобязательным в ту эпоху понятиям мужской чести, ему подобало без всякого промедления уничтожить соперника, преследовавшего своими домогательствами его возлюбленную.

У Лусеро оставалась последняя и единственная надежда — рассказать обо всем своему господину, если настойчивость Гутьерреса достигнет таких размеров, что у нее не хватит сил сопротивляться. Дон Кристобаль, разумеется, возьмет ее под защиту; он не выдаст ее тайны, чтобы избежать толков среди команды флагманского корабля. Но Лусеро, вместе с тем, страшилась даже подумать о том, что произойдет, едва она возвратится в Испанию в качестве разоблаченного пажа, оказавшегося существом женского пола. Монастырь, разлука с Фернандо, полнейшая невозможность когда-либо снова увидеть его… Благоразумнее всего в этих условиях было продолжать по-прежнему сопротивляться, все так же вести борьбу с этим столь ненавистным ей человеком. Она верила в безграничные возможности грядущего дня. Кто знает, что принесет с собой завтра, что случится после того, как снова взойдет солнце, после того, как оно вновь озарит своими лучами эти неведомые моря с плывущим по ним кораблем, сопровождаемым лишь одной, меньшей размерами каравеллой!

Они шли теперь на поиски изумительных островов, на иных из которых больше золота, чем земли. Они следовали вдоль берегов той области Эспаньолы, которая носила название Мариэн и королем или кациком которой был Гуанакари, местный властитель, поддерживавший с Колоном и его спутниками во время первой экспедиции в Новый Свет более тесные отношения, чем кто-либо из туземцев. Двум кораблям пришлось возвратиться из-за противного ветра, на якорную стоянку, названную адмиралом бухтой Сан Томас, так как он открыл ее в день этого святого. Матросы на одном из баркасов ловили сетями рыбу, когда к ним подплыла большая пирога с многочисленными туземцами под начальством близкого к Гуанакари индейца. Этот индеец передал белым приглашение Гуанакари подойти на своих кораблях к его землям и обещал от его имени, что им будет дано все, чем располагает он сам. Посол доставил адмиралу в подарок пояс, к которому вместо сумки была подвешена маска с двумя большими ушами из чеканного золота и таким же носом и языком. Этот пояс с золотой маской вместо сумки был, несомненно, предметом религиозного культа, маска же — изображением чудовищного божества, такого, каким его создала фантазия мастера, изготовившего эту святыню первобытной религии.