Жизнь Пушкина - Георгий Чулков

В середине мая Пушкин получил замечательное письмо от обожавшей его Е. М. Хитрово. Она откровенно писала, что женитьба Пушкина для нее «личное горе», но, кроме того, она боится за его судьбу. «Я опасаюсь для вас, — говорит она, — прозаической стороны супружества…» Елизавета Михайловна думает, что гению нужна полная независимость. Семейный очаг — подходящее дело для доброго малого, а не для поэта. Но в ней нет эгоизма. И она желает ему счастья. Она готова всячески помочь ему и его очаровательной жене. Она знает, что государь хорошо относится к нему, но не надо ли и ее участия? Располагайте своим другом. Она теперь знает свое место и будет помнить, что между нею и поэтом целый океан. Не нужна ли ему, однако, какая-нибудь должность при дворе, чтобы упрочить его положение?

Пушкин отвечал[921] в обычном для него шутливом тоне, но, кажется, не без горькой иронии над самим собою: «Что касается моего брака, то ваши размышления по этому поводу были бы вполне справедливы, если бы вы обо мне самом судили менее поэтически. На деле я простак, который хочет только потолстеть и быть счастливым. Первое легче второго…» О какой должности при дворе может идти речь? Он, Пушкин, не видит для себя ничего подходящего. «Быть камер-юнкером в моем возрасте уже поздно», — замечает он, как будто предчувствуя смешную роль, впоследствии ему навязанную.

Во второй половине мая вместе с невестой поэт поехал к дедушке А. Н. Гончарову в его калужское имение Полотняный завод. Дедушка считался главою семьи, потому что отец Натальи Николаевны был уже невменяем и над ним была опека. Предполагалось, что дедушка назначит какое-то приданое Наталье Николаевне, но, кроме обещаний, Пушкин ничего не получил. Зато Афанасий Николаевич обременил поэта очень тяжелыми и нелепыми поручениями. Одно из них заключалось в том, что Пушкин должен был испросить разрешение на обращение в металл колоссальной статуи, изображающей Екатерину II. Просьба эта мотивировалась тем, что статуя будто бы неудачно была сделана, а на самом деле дедушка надеялся извлечь 40 000 рублей из «бронзовой бабушки», как называли эту статую в семействе Гончаровых.

29 мая Пушкин был уже в Москве, а в середине июля Пушкин уже выехал в Петербург. Оттуда он написал невесте довольно безразличное письмо, рекомендуя ей своего брата. В вялых фразах этого письма чувствуется усталость поэта. Кроме хлопот по поводу «бронзовой бабушки» на Пушкина возложили хлопоты о крупной субсидии Полотняному заводу. Министр Канкрин[922] однажды уже отказал А. Н. Гончарову в таком же ходатайстве, и возобновлять его Пушкину было неприятно и тяжело. А у самого поэта дела были очень запутанны. Его мучили карточные долги. Одному московскому игроку, В. С. Огонь-Доганевскому[923], он был должен 25 000 рублей.

В Петербурге Пушкину пришлось посетить Наталью Кирилловну Загряжскую. Наталья Николаевна приходилась ей внучатой племянницей. Старуха приняла Пушкина, по его словам, «comme une tres jolie femme du siecle passe»[924]: в будуаре, за туалетом, как Пиковая дама[925] принимала своего внука Томского. Загряжская обиделась, что Наталья Ивановна сама не известила ее о помолвке, и ворчала капризно. Однако она приглашала Пушкина навещать ее почаще. Государь наговорил ей комплиментов насчет Наташи. Наталья Кирилловна рассказала об этом жениху, думая, вероятно, что это ему приятно. Обо всем этом Пушкин сообщает во втором письме к невесте. Удивительно, что тон этих писем почти такой же, как и тех писем, какие он посылал Наталье Николаевне, когда она стала его женой. Он пишет ей любезно и ласково, но без нежности и страсти, несколько назидательно и чуть-чуть шутливо. Это совсем не то, что нескромные, но горячие и влюбленные письма к А. П. Керн или пламенные письма к Каролине Собаньской. На письмах к Наташе Гончаровой лежит печать чего-то обыденного, будничного: они не холодны и не горячи[926]. Однако в письме от 30 июля поэт пишет: «Я утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой Мадонной, которая похожа на вас, как две капли воды…» Это была, кажется, Мадонна[927] Перуджино[928], которую видел Пушкин в коллекции Н. М. Смирнова[929]. По-видимому, поэту очень хотелось поверить, что мадемуазель Натали в самом деле похожа на красавицу, написанную учителем Рафаэля[930]. Тому свидетельство его сонет «Мадонна», написанный недели за две до этого письма. Впрочем, позднее он легкомысленно уверял, что сонет относится не к Наталье Николаевне, а к какой-то другой даме.

VI

18 июля отрекся от французского престола Карл X. Пала цитадель легитимизма[931]. Николай Романов был поражен этим событием. Он предчувствовал, что вызывающая внутренняя политика этого ослепленного государя вызовет народные волнения. Он рекомендовал своему коронованному «брату» осторожность. Карл не послушался царя. Революция безжалостно смела его с престола. Николай Павлович был в ярости. Он чуть было не объявил войну Франции, но французский посол Боргуэн[932] постарался вернуть к действительности взбешенного монарха. Царю пришлось, стиснув зубы, признать Людовика-Филиппа[933], узурпатора и угодника лавочников, законным государем.

Когда первые вести об июльской революции дошли до Петербурга, Пушкин был там. А. А. Рачинский[934], женатый на В. А. Баратынской, сестре поэта, рассказывал своему сыну Г. А. Рачинскому[935], ныне здравствующему, что Пушкин был в восторге от июльских событий в Париже. Несмотря на его лояльность по отношению к русской монархии, у Пушкина не исчезли симпатии к свободе и народоправству. Рассказу Рачинского можно поверить. Поэт, по его словам, появился в доме каких-то его знакомых с газетным листом в руках, громко изъявляя свой восторг по поводу отречения Карла X. Это была тоже «историческая необходимость».

10 августа Пушкин вместе с князем И. А. Вяземским выехал из Петербурга в Москву. 20 августа умер шестидесятилетний дядя поэта, Василий Львович. Пушкин не жалел о нем. Незадолго до его смерти поэт писал Вяземскому о своем дяде: «Бог знает, чем и зачем он живет». А ведь Василий Львович был характернейшим деятелем «Арзамаса». Незадолго до смерти он сказал: «Как скучны статьи Катенина!» Пушкин уверял[936], что больше он не сказал ни слова. «Каково! Вот что значит умереть честным воином на щите…» В лице Василия Львовича ушло в могилу поколение салонных стихотворцев, легкомысленных дилетантов, равнодушных к смыслу истории, не замечавших ни крепостного права, ни тупости николаевской тирании, никогда не ставивших себе вопроса об их собственной нравственной ответственности за все совершающееся, поколение дворян-балагуров, дамских угодников, питомцев напудренной Франции, научившей их тому наивному цинизму, который и был их единственной сущностью. Пушкин хладнокровно отнесся к смерти дядюшки, но досадовал только, что из-за его кончины свадьба его откладывается. «Надо признаться, что ни один дядя никогда не умирал более некстати», писал он Е. М. Хитрово. Но свадьба его откладывалась не но этой причине, а благодаря капризам Натальи Ивановны.