Кто ищет... - Валерий Абрамович Аграновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разве не так, читатель?
Но вернемся теперь к Дудиным, «приложим» к ним наши выкладки и выразим дружное удивление по поводу того, что оба сына прилежно сидят дома, с благоговением поглядывая на родителей. Александру уже семнадцать, а Василию, отслужившему в армии, двадцать три, и тем не менее они не просто любят отца, которому когда-то собственными руками носили ремень, — обожают! О матери я даже не говорю.
Э, нет, читатель, что-то мы не учли, какой-то важный компонент не заложили в наши рассуждения. Какой же?
Помню, при мне как-то случился за обедом пустяковый конфликт, и Борис Васильевич стал снимать с себя пояс. Все засмеялись. Сыновья — первыми. Отец явно шутил и не скрывал этого обстоятельства. Но я вдруг заметил в глазах у ребят некую настороженность: а ну как батя и в самом деле треснет! Понимаете, они до сих пор его боялись, но уже «не страхом, — как точно выразилась Софья Александровна, — а стыдом»: и оттого им было неловко, что они, взрослые люди, все еще заслуживают «детского» наказания, и оттого, что батя, не считаясь с их взрослостью, способен «гулять» по мягким местам.
«Вася, — может попросить Борис Васильевич, — вынеси ведро», — и ослушаться совершенно невозможно, и парень, уже начищенный и наглаженный для свидания, летит с мусором через три ступеньки, как пущенный из лука. «А ты, Саня, куда собрался? На какие такие танцы?» — «Да ла-а-адно, батя…» — «Еще натанцуешься! У тебя экзамены на носу!» — и все, кончен бал, больше вопросов нету.
Скажите, читатель, при чем тут физическое превосходство? О каких мускулах как гарантии власти может идти речь? Сдается мне, что мы имеем дело с невероятно сильным и, к сожалению, довольно редким в наше время чувством, имя которому — уважение. Мы имеем дело с тем самым уважением, которое, независимо ни от каких физических факторов и прочих равных или неравных условий, оставляет детей детьми до самой их старости, а родителей родителями до самой их смерти.
Однако позвольте заметить, дорогой читатель, что уважение — не время года: оно само собой не приходит…
Отец. Если бы с какой-нибудь оказией меня забросили на Педагогический Олимп, я бы сказал оттуда современным родителям: хотите, чтобы ваши дети были лучше вас и чтобы вы при этом были не хуже собственных детей? Тогда выполните первое и необходимое условие: не требуйте от них того, чему сами не следуете, и следуйте тому, что от них требуете.
Боже, как просто!
Борис Васильевич Дудин был честным человеком, и это давало ему право требовать от детей честности. Он не был бездельником и потому решительно протестовал, когда они бездарно тратили время. Для того чтобы сыновья не пили, он бросил пить. И он не потерпел бы от них даже шутливой мысли о воровстве, потому что не воровал. Когда же он решил, что они должны помогать матери по хозяйству, он взял в руки сумку и пошел в магазин. Отец и сыновья были равны перед семейным законом! — а равенство, как известно, есть первый шаг к справедливости, без которой не только воспитатель — дрессировщик не может рассчитывать на успех.
В итоге: что дети слышали от отца, то и видели, и между этими восприятиями не было щели для разъедающих душу сомнений.
Сейчас я немного подробнее расскажу вам о методах Бориса Васильевича. Самое поразительное заключается в том, что он слесарь, не педагог, и жизнь его сложилась так, что ему не удалось начинить свою память учеными знаниями. Однако здравого смысла, как, вероятно, успел заметить читатель, Борис Васильевич никогда не терял. Это, я думаю, не самый худший вариант из возможных, поскольку если уж выбирать, то каждый из нас отдал бы предпочтение здравому смыслу перед ученостью. Он, по крайней мере, и без знаний ценен — а что они без него?
Итак, давайте посмотрим, чем конкретно руководствовался Борис Васильевич Дудин, воспитывая своих сыновей, и что, попутно заметим, поддерживало его отцовский авторитет на достаточно высоком уровне.
Прежде всего, он никогда не боялся, что его дети сделают что-нибудь плохое, а боялся, что они вообще ничего не сделают. «Пусть лучше шкодят и ломают, — сказал он мне, — чем спят по субботам до десяти утра».
К сожалению, многие отцы, работая вне дома, на глазах детей только отдыхают, производя впечатление бездельников. Я бы сказал — несправедливое впечатление, даже обидное, но при всем при этом — губительное. Нет более опасной заразы, чем зараза безделья, которую я готов сравнить с вирусом какого-нибудь «гонконгского» гриппа, подхватить который — форменным образом раз плюнуть. Что же касается трудолюбия, то «заболеть» им можно разве что по аналогии со шприцевым гепатитом: вколешь — готово, не вколешь — ждите.
Борису Васильевичу с его здравым смыслом было дано понять, что трудолюбие детям надо «вкалывать», — им нужен реальный пример, а не художественная легенда. И потому, вернувшись с работы, за вторую половину пятницы он мог сделать из винипласта и текстолита несколько разноцветных горшков для цветов, подклеить резиновую лодку в надежде на то, что к субботе погода не испортится, смастерить книжную полку, сгонять на рынок и купить матери на неделю картошки, а по дороге с рынка еще набрать в мешок земли для горшков.
Он не уставал на заводе? И тем не менее неутомимо искал и находил себе дома работу, которую делал легко и в охотку, как умеют истинно мастеровые люди. Он словно боялся, что заржавеет, если остановится. И даже ходить разучился, как все нормальные люди: бегал рысцой. Подхватится, и — эх! — его уже нет, и нет уже там, где должен был быть. Как вы думаете, почему он два года назад получил инфаркт? Потому, что с «живой работы слесаря», как он выразился, его временно перевели в инструменталку, он там «сел», и через неделю его «закололо».
Могли дети равнодушно взирать на отца, который что-то, пусть даже молча, таскает, что-то колотит, что-то подпиливает? Конечно, нет. «Все, что ни делают короли, — сказал однажды Квинтилиан, — кажется, будто они предписывают это всем остальным». Отец был в этом смысле истинным «королем», и дети волей-неволей втягивались постепенно в дело. То Василий будто бы нехотя берет доску — всего лишь подержать ее, чтоб не елозила по
