Дети из камеры хранения - Рю Мураками

Воспользовавшись суматохой, Хаси вышел из камеры и быстро пошел по коридору. Пол в ординаторской был залит лекарством, вытекшим из разбитых флаконов. Повсюду валялись стетоскопы, тонометры, гигиенические маски, белые халаты, пинцеты и множество таблеток.

Снаружи ярко светило солнце. Хаси перебрался через проволочное ограждение и пересек внутренний двор. Никого не было видно. Он направился к воротам, миновав клумбы с подсолнечниками, в которых копошились жуки. В пустом дворе слышалось только хлопанье крыльев. Хаси поймал себя на странной мысли о том, что сумасшедший дом без сумасшедших похож на тюремный двор накануне казни. «А приговорен-то кто?» — подумал он, подходя к бассейну овальной формы с фонтанчиком посередине. Ему хотелось пить, промыть горло, избавиться от ощущения жжения, появившегося от исходящей изо рта стального гиганта вони. Оглянувшись по сторонам, он зачерпнул в ладонь воды и поднес к губам. Уже приоткрыв рот, вскрикнул: вода была черной из-за плавающих в ней мертвых насекомых.

Железные ворота, за которыми начинался внешний мир, были широко распахнуты. За ними на улице стояла брошенная машина с вдребезги разбитыми окнами. Никаких признаков того, что машина попала в аварию, не было, но, заглянув внутрь, Хаси обнаружил на заднем сиденье следы крови, а задняя дверца едва держалась на петлях. Хаси пошел по улице. С одной стороны тянулся большой жилищный комплекс, с другой — корпуса пиротехнической фабрики, от которой ветер время от времени доносил резкий запах. Такой резкий, что Хаси невольно зажмурил глаза. И все же он был благодарен этому запаху за то, что может двигаться дальше и никто его не остановит. И только сообразив, что ни на фабрике, ни в жилых домах нет и признака жизни, он задумался, не свихнулся ли он. Но все равно — безумный или нормальный, — он оставался совершенно один, а зловоние помогало ему двигаться вперед. «Вполне возможно, — думал он, — что, не будь этой вони, я не мог бы никуда двигаться».

Хаси достиг перекрестка, возле которого стояло несколько пустых машин. Никаких следов катастрофы, и светофор продолжает исправно работать, то и дело меняя красный цвет на зеленый и обратно. В одной машине забыты ключи. Хаси включил радио и принялся крутить ручку настройки, на первой попавшейся станции прибавил звук. Мужской голос, словно зачитывая метеосводку, медленно повторял одно и то же сообщение:

«Пожалуйста, перекройте газовый клапан. При эвакуации не берите с собой личные вещи. Дети до шести лет и женщины на девятом месяце беременности пользуются первоочередным правом эвакуации. Только этим группам населения будут выделены бронемашины. Пожалуйста, перекройте газовый клапан. При эвакуации не берите с собой…» На других каналах было то же самое. Хаси вышел из машины и пошел вперед, ориентируясь на запах. Проходя по пустому школьному двору, почувствовал что-то знакомое и по размышлении вспомнил, что раньше, на острове, они с Кику играли точно в таком же школьном дворе. По двору были разбросаны детские туфельки, спортивная форма, набитые учебниками ранцы. Машина, размечавшая известью линии на волейбольной площадке, остановилась, не закончив работу: готов был лишь правый угол площадки.

Покинув пределы школы, Хаси оказался на маленькой улочке, вдоль которой тянулись торговые ряды. Из продуктовой сумки, оставленной кем-то напротив банка, воняло гнилым мясом, а в гамбургере, брошенном на стойке кафе, еще торчала вилка. В витрине музыкального магазина вращался пустой столик, перед фруктовой лавкой еще не высохло скользкое месиво из раздавленных груш, бананов и винограда.

Наконец Хаси добрался до источника запаха: он исходил от слоя белого порошка, развеянного над парком с бамбуковой оградой. Когда Хаси, зажав нос, проходил через парк, он понял, что на половине всей площади под порошком лежит синее пластмассовое покрывало и мухи, жирные, как обитательницы фруктовой лавки. Хаси осторожно приподнял край покрывала и тут же отскочил, зажав рот рукой, чтобы не закричать: он увидел человеческую ступню. Смертельно перепугавшись, Хаси не заметил, что слабый запах горелой плоти прилип к его руке. Он услышал пение цикад в бамбуковой роще и, борясь с рвотой, поспешил прочь. Тяжелые листья почти не пропускали солнечный свет, и потому в парке было влажно, ноги вязли в мягкой земле. На поляне Хаси увидел труп собаки с раскроенным черепом. Он остановился, подумав, что надо бы похоронить пса, и начал рыть яму. Тошнота прошла, Хаси немного успокоился и стал размышлять о том, что только что увидел. Земля была мягкая, копать было легко. Хаси вспомнил, как похоронил мертвого ребенка на Ядовитом острове. Подул ветер, над головой зашуршал бамбук. Хаси чувствовал себя все лучше, даже в горле меньше першило. Он заметил, что, пока рыл яму, его тело стало значительно легче. Теплое, приятное ощущение распространялось от горла вниз к животу, принося с собой необъяснимое веселье. Тот же запах. Снова запах горелой плоти. Слишком сильный, не ошибешься. Хаси почувствовал легкое головокружение. Он кончил копать и схватил собаку за йогу, но тут его словно ударило: в нем появилась какая-то стремительно растущая сила, а вместе с ней — неистребимое желание разорвать собаку на куски. Это ощущение его удивило. Он чувствовал, что оно нарастает и грозит взрывом. Хаси закрыл глаза, потряс головой. Бесполезно — странное ощущение не проходило. Он попробовал швырнуть собаку на землю, но рука ему сопротивлялась, а голову пронзила боль. Помимо своей воли он сжал собаку сильнее, и боль утихла. Теперь он держал собаку за обе ноги. Откуда-то раздался голос: «Разорви ее на куски». Хаси в изумлении оглянулся по сторонам. Никого. «Вспори ей брюхо. Разорви ее на куски», — повторил голос. Хаси стиснул зубы, покрылся гусиной кожей. Это был его собственный голос. Наверное, он сошел с ума. На самом деле. Хаси опять попытался выбросить собаку, но голова у него раскалывалась, ему казалось, что кто-то проломил ему череп и льет на мозги кипящее масло. «Разорви ее на куски». Голос раздавался из его рта, словно сам по себе. «Но зачем? — пытался он возразить. — Много лет назад собака нашла меня в камере хранения. Почему же теперь я должен разодрать этого несчастного дохлого пса?» Издав дикий вопль, он швырнул труп собаки на землю и бросился прочь, мучимый ужасной головной болью. Он не открывал глаз и был уверен только в одном, да и то смутно: в том, что асфальт горел у него под ногами. Он ощупывал голову, ища то отверстие, куда льют горячее масло… Или это бараний жир? Неважно, что это было, но оно гнало по жилам кровь, прилегало к мускулам, вызывало конвульсивные спазмы и делало твердым все тело. Хаси почувствовал, какими горячими, невыносимо горячими стали бедра, и побежал, не открывая глаз и натыкаясь то на один предмет, то на другой: на ствол тополя, на бампер машины, на мусорный бачок, на телефонную будку, на электрический столб. Кровь заливала ему лицо, и он понял, что ранил голову, хотя боли не ощущал. Всякий раз, когда он обо что-то ударялся, его мышцы еще больше деревенели. Он свалился в сточную канаву с затхлой, вонючей водой. Приоткрыв глаза, увидел человеческую ступню. И тут его охватило чувство, которое он только что испытал с дохлой собакой. Хаси открыл глаза. Он находился на улице, по обе стороны которой росли деревья. Утомившаяся от жары женщина сидела, опустив ногу в воду. На губах у нее виднелась зеленоватая пена. Хаси вообразил себя великаном, способным благодаря растекающемуся по жилам бараньему жиру одним пальцем раздавить эту женщину. Он приблизился к ней. На ней было платье в крапинку. Женщина оказалась беременной, а на левом ее плече была рана. Болтая ногой в сточной канаве, она посмотрела на Хаси, захихикала и обратилась к нему:

— Доктор, меня больше не тошнит, я уже могу пить пиво, и знаете, доктор, тошнота была не слишком сильной, но я выполняла все ваши указания и пива не пила даже глоточка.

Хаси медленно приблизился к ней, ощущая, как с каждым шагом напрягается его лицо. Он возбуждался, представляя, как разорвет сейчас лицо этой женщины пополам. «Растерзай ее, разорви на куски!» Женщина сглотнула, ее горло дрогнуло. Хаси громко расхохотался каким-то урчащим смехом и сунул руку себе между ног. Его захлестнула волна наслаждения, словно бы поднимающаяся к его паху от горячего асфальта. Оргазм оказался невероятно долгим. Мощный поток спермы хлынул как бы из всех пор его кожи. Хаси схватил женщину за волосы и рывком вытащил из канавы. Не успела она закричать, как он засунул ей в рот правую руку. Кислая синяя желчь потекла из ее горла, а когда он отпустил волосы и левой рукой сжал челюсть, ее язык превратился в жесткий комок. Только теперь его оргазм достиг предела, и он почувствовал, как его ласкает мягкий, прохладный ветерок. Но это был не просто ветерок, а чувство бесконечного блаженства. У женщины были потрескавшиеся губы. И в этот момент Хаси содрогнулся, услышав звук сердца, его барабанный бой, доносящийся откуда-то издалека. «Да, — подумал он, — если я убью эту беременную женщину, испытав чувство полного удовлетворения, чувство беспредельного счастья, этот звук окутает меня… Конечно! Это стучит сердце. Но чье? Мое? Или ее?» Он заглянул в горло женщины и где-то в самой его глубине, позади переплетения вен и нервных узлов, различил тонкую прозрачную пленку, усыпанную белыми пятнами. На ее поверхности вырисовывалось знакомое изображение, памятное с давних времен: птица с распущенным хвостом под падающим снегом. Павлин, которого он видел в канун Рождества, когда Кику убил ту женщину. А в тени его серебристо-зеленых крыльев стояла, жалко улыбаясь, больная старуха. Потом на него нахлынула волна безумия, и он стал сдирать со старухи кожу, надеясь отыскать под ней другую, внутреннюю женщину, которой никогда раньше не видел. И вдруг все понял. «Это же ты! Та, которая оставила меня в камере хранения!» — прошептал он, стараясь разорвать грудь женщины, произведшей его на свет. Он вгрызался в ее тело, расталкивая разные внутренние органы, пока наконец не добрался до теплого, скользкого, дрожащего комочка — до ее сердца.