Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая провокация не может не вызвать самой яростной реакции. Собрание отступает, пересматривает решение, но хаос все равно усиливается. Страх переходит в психоз массового стремления к действию. 2 сентября из уст в уста передают известие о падении Вердена. Добровольцы собираются на Марсовом поле. И тогда, как искра, распространяется зажигательная идея: прежде чем идти против внешнего врага, надо уничтожить заговорщиков в тюрьмах! Никто не в состоянии трезво подумать о целесообразности такого кровавого предприятия. Люди слишком возбуждены, потрясены лавиной все новых тревожных и подозрительных слухов. Вооруженный народ врывается в тюрьмы, и начинается стихийная расправа, которую не в силах остановить отдельные проявления хладнокровия и рассудка. Половину заключенных парижских тюрем (около полутора тысяч человек) за несколько дней предают смерти. Только четверть из них — политические заключенные, остальные просто уголовники, воры, фальшивомонетчики. Яростное народное мщение направляет свои удары вслепую, в беспорядочных, неуправляемых метаниях. Бурный взрыв народной ненависти хаотичен и страшен. Он порожден настолько противоречивыми и разными причинами, что сразу, в свою очередь, становится поводом для усиления междоусобной борьбы всех враждебных партий. Ход революции в этот момент, когда над Парижем гудит набат и каждые пятнадцать минут гремят пушечные выстрелы, приобретает поистине апокалипсический смысл, горизонт как бы затянут беспросветным мраком. Неужели же не появится проблеска света, ясности, признака уверенной, спокойной, мужественной силы? К несчастью, ясность не отсутствовала в сознании многих деятелей революции. Более того, драма сентября хладнокровно учитывалась, даже использовалась в политических расчетах.
Смехотворны попытки многих революционеров ссылаться на «неведение». Все знали, что должно произойти избиение и что это будет 2 сентября. Генеральный прокурор Коммуны Манюель накануне приказал освободить знаменитого драматурга Бомарше из тюрьмы Аббатства. Робеспьер, Тальен также добились освобождения священников, которые были раньше их преподавателями в лицее Людовика Великого. Дантон, Фабр д'Эглантин спасли нескольких человек. Военный министр Сержан, противник избиения, специально накануне уехал из Парижа, чтобы снять с себя всякую ответственность.
Избиения продолжались пять дней, так что при желании их можно было остановить. Но Робеспьер, Дантон, мэр Парижа Петион, министры-жирондисты, прежде всего Ролан, командующий Национальной гвардией Сантерр не шевельнули и пальцем. Министр внутренних дел Ролан писал 3 сентября, когда убийства только начинались: «Вчера произошли события, на которые, вероятно, надо закрыть глаза» (буквально: «набросить покрывало»). Он добавил, что в них, может быть, надо видеть «своего рода правосудие». Потом жирондисты постараются забыть эти слова, когда начнут использовать сентябрьские расправы в борьбе против монтаньяров.
Но первым в межпартийной борьбе использовал их Робеспьер, который на вечернем заседании Коммуны 2 сентября выступил против Бриссо, обвинив его в том, что он возглавляет заговор с целью сделать королем Франции герцога Брауншвейгского. Единственным доказательством оказалась ссылка на то, что близкий к жирондистам журналист Карра в своей газете еще в июле отзывался о герцоге как о весьма просвещенном и либеральном человеке, достойном короны. Речь не шла определенно о французской короне. Многие считали, что это был просто наивный намек на то, чтобы заинтересовать герцога в австрийском троне. Замысел Робеспьера состоял в том, чтобы, воспользовавшись оргией убийств, направить возбужденных санкюлотов на жирондистов и уничтожить их. Вначале, казалось, эта затея обещала успех. Наблюдательный комитет Коммуны приказал произвести обыск у Бриссо, который не дал никаких компрометирующих материалов. Робеспьер добился даже выдачи ордеров на арест Ролана и жирондистских депутатов. Дантон вмешался и приказал прекратить эту нелепую затею, а уже через несколько дней Робеспьер решительно отвергал свое участие в этом деле, хотя и очень неубедительно. В конечном итоге Жорес, откровенный сторонник Робеспьера, после тщательного исследования документов называет Неподкупного «великим клеветником» и так объясняет его действия: «Мне кажется почти несомненным, что в этот момент Робеспьер надеялся на почти полное уничтожение Жиронды, я имею в виду уничтожение ее политического влияния. Он был убежден в том, что она представляла большую опасность для Революции, что она ослабляла ее энергию, которая растрачивалась на никчемные политические интриги».
Революция стала суровой, жестокой; отныне в межпартийную борьбу французских революционеров входят смерть и кровь…
Ответственность Коммуны за сентябрьский разгул слепого беспощадного террора, особенно ее Наблюдательного совета, вдохновляемого Маратом, подтверждается многими документами. Но понять Коммуну можно. Ее явно хотели уничтожить, а в ее лице ликвидировать и результаты революции 10 августа. Она защищалась, вынужденная прибегнуть к отчаянным средствам, от которых сама будет вскоре открещиваться. Даже Марат признает «пагубный» характер сентябрьских убийств.
И все же они произошли, и произошли в самый момент выступления в качестве самостоятельной силы партии монтаньяров. Трудно закрыть глаза на это совпадение. Конечно, после кровавой оргии последуют военные победы Вальми и Жемаппа, которые спасут Революцию. Если не сентябрьский террор вызвал революционный порыв, то все же он усилил мужество и уверенность добровольцев 92-го года, одновременно терроризируя и ослабляя контрреволюцию, осмелевшую от приближения армий Пруссии и Австрии. Дантон, который в этот момент целиком отдался делу спасения революционной Франции, трезво, хотя, возможно, цинично и жестоко учитывал все с точки зрения высших интересов нации. Если верить мемуарам герцога Шартрского, будущего короля Луи-Филиппа, Дантон говорил в частном разговоре: «Я хотел, чтобы эта парижская молодежь прибыла на фронт, покрытая кровью, что было для нас залогом ее верности. Я хотел проложить реку крови между нею и эмигрантами».
Проливая кровь в тюрьмах Парижа, Революция заходила туда, откуда для нее не было возврата. Становился невозможным какой-либо компромисс с монархией, со Старым порядком. Действительно после сентября Революция должна была либо победить, либо погибнуть. Но, к несчастью, она одновременно приобрела нечто такое, что окажется пагубным для нее самой. До сентябрьского террора Революция сохраняла ясный, чистый, лучезарный облик. Ее враги воплощали тиранию,
