Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы, Дантон напрасно теряет время, просиживая много вечеров в кресле у Манон Ролан и стараясь поменьше говорить. Он ей антипатичен, и она не скрывает этого. Тем более что политика жирондистов настолько несерьезна, опасна, даже гибельна, что Дантону все равно приходится вступать с ними в конфликты. В конце августа, когда войска герцога Брауншвейгского, заняв Лонгви, явно направляются к Парижу, в салоне мадам Ролан был задуман и подробно разработан план бегства правительства из Парижа! На совещании, проходившем 28 августа в саду министерства внутренних дел, эмиссар главного штаба мрачно докладывал: «Через 15 дней Брауншвейг достигнет Парижа. Он войдет в него также наверняка, как клин входит в трещину, когда бьют по нему сверху». Это пророчество привело многих в ужас, тем более что Ролан предложил, чтобы все правительство покинуло Париж. Предлагались в качестве цели переезда Орлеан, Севенны в Провансе и даже остров Корсика!
Дантон возмутился: «Пойдемте со мной на площадь Пик (так называлась тогда Вандомская площадь). В моей квартире вы встретите мою жену, вы увидите там двоих моих детей. Вы даже увидите там мою мать, которой семьдесят лет. Вы увидите всю мою семью. Так вот, прежде чем пруссаки войдут в Париж, вместе со мной моя семья погибнет. Тогда двадцать тысяч факелов в одно мгновение превратят Париж в груду пепла. Ролан, берегись говорить о бегстве, боюсь, что народ тебя не услышит… Не забывайте, что сейчас Франция здесь, в Париже. Если вы оставите этот город врагу, вы погубите и себя и родину. Париж надо удержать любыми средствами».
План жирондистов отвергнут. Твердую решимость защищать Париж выразила и Коммуна. Необходимо было, однако, нанести удар по всем паническим настроениям. В тот же день Дантон произносит в Собрании речь, в которой рисует правдивую, суровую, но не безнадежную картину положения Франции. Он говорит, что хотя Лонгви пал, это не означает падения Франции, которая располагает еще двумя нетронутыми армиями Дюмурье и Келлермана. Все может быть спасено, если напрячь все силы: «Мы свергли деспотизм судорожным напряжением сил. Мы заставим деспотизм отступить только судорожным напряжением всех сил нации… До сих пор мы вели только показную войну, в духе Лафайета. Надо вести более беспощадную войну. Пора сказать народу, что он должен всей массой обрушиться на врагов». Дантон спокойно, уверенно излагает план неотложных мероприятий, которые должны быть проведены в Париже, чтобы сделать его неприступным. Речь дышит твердой уверенностью, хотя Дантон и говорит о предстоящей жестокой борьбе, призывает к наступлению: «Каким образом народы, завоевавшие свободу, пользовались ею? Они устремлялись навстречу врагу, а не ждали его. Что сказала бы Франция, если бы Париж в оцепенении ожидал появления врагов? Французский народ захотел быть свободным и будет им».
В этот момент ожесточенных внутренних распрей Дантон никого не упрекает, ни с кем не спорит. Он хочет потушить всякое соперничество, которое смертельно опасно сейчас. Он внушает надежду и пробуждает энергию. Но у него самого нет оснований для спокойного удовлетворения. Попытка Собрания распустить 30 августа Коммуну провалилась. Но ведь найдутся озлобленные интриганы, которые могут какой-либо провокацией снова попытаться разрушить столь необходимое сейчас единство. Вечером 1 сентября Дантон первый получает тайную информацию о критическом положении Вердена. И он решает на другой день еще раз выступить в Собрании, чтобы внушить крайнюю необходимость единства. Дантон готовится к своей речи. Конечно, речь не идет о подготовке текста: в этом он не нуждался. Он просит Габриель приготовить ему его парадный красный костюм и приглашает ее пойти послушать его в Манеж.
Сначала здесь, в этот воскресный день, выступает лучший оратор жирондистов Верньо. Сегодня в его речи нет явных нападок на политических соперников. Верньо понял драматизм момента, он одобряет военные меры Коммуны и явно пытается внушить надежду на победу. Это успокаивает Дантона. Пусть его речь прозвучит символом единства перед лицом внешнего врага. Она короче, но гораздо значительнее своим торжественно грозным тоном и серьезностью. Никогда еще громовой голос Дантона так точно не отвечал общему настроению тревожной решимости, как в тот день: «Господа, для министров свободного народа большое удовлетворение сообщить ему, что отечество будет спасено. Все поднялось, все всколыхнулось, все горят желанием сражаться».
И затем он перечисляет главное, что должно внушить уверенность: меры по обороне Вердена, по подготовке Парижа к усиленной обороне. Заканчивает Дантон легендарными словами: «Набат, который должен прозвучать, отнюдь не будет сигналом тревоги, он будет залпом по врагам отечества.
Чтобы их победить, господа, нам нужна смелость, смелость и еще раз смелость — и Франция будет спасена!»
Благодаря поразительной способности к импровизации Дантон оставил множество чеканных изречений, ставших знаменитыми. Но именно эти слова в связи с обстановкой, в которой они были произнесены, стали бессмертными. Огромное впечатление они произвели и на современников, их передавали из уст в уста и повторяли в моменты крайней опасности.
В тот же день, 2 сентября, как уже упоминалось, с речью в Коммуне выступил Робеспьер и сказал: «Никто не осмеливается назвать предателей, но ради общественного спасения я их назову. Я разоблачаю убийцу свободы Бриссо, заговорщиков Жиронды… Я разоблачаю их в том, что они продали Францию герцогу Брауншвейгскому, в том, что они получили деньги за свою измену».
Примитивная ложь понадобилась Робеспьеру, чтобы в день начала массовых убийств натравить обезумевших от страха добровольных палачей на своих политических противников. Он мечтал, чтобы они разделили участь мадам де Ламбаль, отрубленную голову которой носили на пике по Парижу. Конечно, на совести жирондистов уже много темных пятен, хотя главное — еще впереди. Они сделали все, чтобы втянуть Францию в войну. Однако когда она началась, предоставили дальнейшие события на волю случая, отдали армию Лафайету или старым генералам монархии. Вся энергия Бриссо и его друзей посвящена риторике, бесконечным речам. Они упиваются высокопарной болтовней, а перед лицом кризиса проявляют беспомощность, колебания. Бриссо из республиканца в решающий момент, накануне 10
