Сталинград - Энтони Бивор

С другой стороны, в особых отделах были потрясены тем, как много русских перешло к противнику под Сталинградом. Теперь «хиви» не только выполняли вспомогательные функции, они с оружием в руках сражались на передовой. Немецкие источники свидетельствуют о том, что значительное число солдат в дивизиях 6-й армии пришлось на этих добровольцев. Многие офицеры свидетельствовали об их отваге и стойкости в бою. «Особенно храбро воевали татары, – говорил впоследствии офицер, соединение которого держало оборону в промышленном районе Сталинграда. – Они использовали трофейное русское противотанковое оружие и гордились каждым подбитым советским танком. Эти ребята воевали фантастически».[840] В ударной группе полковника Мэдера, действовавшей на самом южном крыле «котла», созданной из остатков двух гренадерских полков 297-й пехотной дивизии, было почти 800 «русских, желающих воевать», – чуть меньше половины всего личного состава. Им доверяли выполнение самых ответственных задач. В пулеметной роте сражались 20 украинцев, и все они «проявили себя очень хорошо».[841]

Второй, наряду с голодом, главной проблемой окруженной группировки оставалась нехватка боеприпасов. Девять полевых орудий группы Мэдера получали в среднем по полтора снаряда в день…

Операция «Кольцо» началась рано утром 10 января. Когда по радио прозвучал приказ «Огонь!», Рокоссовский и Воронов находились на командном пункте 65-й армии. По берлинскому времени было 6:05. Загрохотали пушки, завыли реактивные снаряды «катюш». На протяжении 45 минут семь тысяч артиллерийских орудий и минометов поливали немецкие позиции свинцом. Впоследствии Воронов назвал этот оглушительный гул нескончаемыми раскатами грома.[842]

Над заснеженной степью взметнулись черные фонтаны разрывов. Очень скоро белая равнина оказалась изуродована множеством воронок. Артобстрел был таким сильным, что полковник Игнатов, офицер-артиллерист, с мрачным удовлетворением заметил: «После такого светопреставления выбор невелик: остается или тронуться рассудком, или умереть».[843] Генерал Эдлер фон Даниэльс в письме к жене описал все это, несомненно, рисуясь, как «весьма беспокойное воскресенье».[844] Однако на передовой гренадерам его дивизии было не до рисовки – их подготовленные наспех позиции оказались малопригодными для того, чтобы выдержать сильный удар. «Запасы снарядов у противника огромны… – писал командир полка. – На нашу долю никогда не выпадало такого сильного обстрела».[845]

Юго-восточный выступ «котла», так называемый мариновский «нос», обороняемый 44-й пехотной и 29-й и 3-й мотопехотными дивизиями, в самый последний момент укрепили частью 376-й пехотной. Все полки этих дивизий были обескровлены. 44-ю пехотную дивизию пришлось усиливать артиллеристами и даже представителями строительных батальонов. На данный участок обороны спешно перебросили несколько танков и тяжелых орудий. За позициями саперного батальона стояли два самоходных штурмовых орудия и 88-миллиметровая зенитная пушка. Сразу после начала артобстрела саперы с ужасом увидели, как снаряд в щепки разнес блиндаж штаба их батальона. «Никто не спасся»,[846] – свидетельствует один из очевидцев тех страшных боев. «Целый час сотня орудий разных калибров и “сталинских орга́нов” вела огонь, – писал впоследствии лейтенант той же дивизии. – Блиндаж непрерывно содрогался от разрывов. Затем большевики пошли в атаку. Их было много, очень много… На нас накатили три волны солдат. Они шли под красными знаменами. Через каждые пятьдесят-сто метров двигался танк».[847]

Немецкие пехотинцы с распухшими от мороза пальцами едва чувствовали спусковой крючок… Они вели огонь из своих неглубоких стрелковых ячеек по красноармейцам, лавина которых катилась по заснеженной степи. К винтовкам были примкнуты длинные штыки. Вперед мчались «тридцатьчетверки» – они тоже несли на броне бойцов. Минометные мины отскакивали от промерзшей насквозь земли – эта шрапнель оказалась так же смертоносна, как осколочная. Оборона 44-й пехотной дивизии была смята в одночасье. Оставшиеся в живых немцы оказались в руках победителей.

К полудню 29-я и 3-я мотопехотные дивизии, позиции которых располагались правее, обнаружили, что противник обходит их с фланга. Солдаты, недавно пополнившие 3-ю мотопехотную, были совсем деморализованы. «Некоторые из них настолько обессилели и упали духом, – писал позже офицер этого соединения, – что думали только об одном: как бы ночью ускользнуть в тыл. Мне пришлось удерживать их на позиции под дулом пистолета».[848] Воспоминания других очевидцев тех событий позволяют предположить, что расстрел за трусость в январе 1943 года был отнюдь не редкостью, но никаких данных на этот счет нет.

Сводная рота фельдфебеля Валлраве, состоявшая из гренадеров, представителей люфтваффе и «казаков», продержалась до 10 часов вечера и отошла по приказу – противник прорвал оборону рядом с ними. Роте удалось ненадолго закрепиться севернее железнодорожной станции Карповка, однако ее оттуда вскоре выбили. «С этого дня мы больше не знали ни минуты покоя…»[849] – свидетельствует Валлраве.

Эти обескровленные дивизии, испытывающие острую нехватку боеприпасов, не смогли устоять перед мощным натиском советских 21-й и 65-й армий, которых поддерживали штурмовики и бомбардировщики 16-й воздушной армии. Немцы укрепили Мариновку и Карповку на южной оконечности «носа» дотами и огневыми позициями, но это им не помогло – основной удар пришелся на «переносицу». Попытки разрозненных групп пехоты контратаковать при поддержке немногих уцелевших танков были обречены на провал. Русские минометным огнем отсекали обессиленных солдат от танков и расстреливали их. Красноармейцы услышали призыв политуправления Донского фронта: «Если враг не сдается, он должен быть уничтожен!»[850]

Пока в течение первого дня наступления 65-я и 21-я армии атаковали мариновский «нос», 66-я армия обрушилась на 16-ю танковую и 60-ю мотопехотную дивизии немцев в северной части «котла». Склоны пологих холмов в мгновение ока оказались изрыты разрывами минометных мин. Немногие уцелевшие машины 2-го танкового полка не могли оказать сопротивление лавине «тридцатьчетверок». Немцы были вынуждены отступить.

Тем временем на южном участке фронта 64-я армия начала артобстрел позиций 297-й пехотной дивизии и приданного ей 82-го румынского пехотного полка. Вскоре после того, как начали рваться снаряды, полковнику Мэдеру позвонил офицер из штаба дивизии: «Эти свиньи румыны бросились наутек!»[851] Передовой румынский батальон действительно отступил, оставив на фланге группы Мэдера брешь шириной в полтора километра. Мгновенно воспользовавшись этим, русские бросили туда танки, развивая прорыв вглубь. Угроза окружения нависла над всей дивизией. Положение спас саперный батальон под командованием майора Гетцельманна – его бойцам в самоубийственной контратаке удалось на какое-то время закрыть брешь.

297-я дивизия, состоящая преимущественно из австрийцев, пострадала не так сильно, как соединения, которым пришлось отступить за Дон. Она сумела дать русским достойный отпор. Дивизия отражала атаки 36-й гвардейской стрелковой и 422-й стрелковой дивизий, двух бригад морской пехоты и части 13-го танкового корпуса на протяжении следующих двух дней. Когда один солдат, уже, кстати, замеченный в склонности к дезертирству, попытался перебежать к русским, товарищи застрелили его еще до того, как тот добрался до неприятельских позиций. Однако в следующие дни, после того как советская пропаганда усилилась, к противнику перебежали не меньше 40 немецких солдат.

Основной удар соединения Красной армии нанесли с запада. К середине второго дня наступления, 11 января, они захватили Мариновку и Карповку. На поле боя осталось больше 1500 трупов немецких солдат и офицеров…

Как только сражение закончилось, около немецких окопов появилась какая-то крестьянка. Она спешила собрать одеяла – или для собственных нужд, или чтобы обменять их на продукты… Эрих Вайнерт, сопровождавший наступающие войска, увидел, как русские солдаты выбрасывают из кузовов захваченных штабных грузовиков бумаги – им не терпелось воспользоваться машинами. «Карповка стала похожа на огромную барахолку», – писал он в те дни. Однако следы войны были повсюду. Вайнерт свидетельствует: «Повсюду лежат убитые в жутких позах, с раскрытыми ртами и глазами, в которых застыл ужас, насквозь промерзшие, с раскроенными черепами и вывалившимися внутренностями, с повязками на руках и ногах, пропитанными составом от обморожения».[852]

Удивительно, но 6-я армия, солдаты и офицеры которой были истощены физически и подавлены всем происходящим морально, имели мало техники и боеприпасов, оказала русским очень упорное сопротивление. Самым красноречивым свидетельством этого являются данные о потерях, понесенных советскими войсками в три первых дня наступления. Донской фронт потерял 26 000 человек убитыми и ранеными и половину танков. Для советского командования жизнь людей значила не много. Красноармейцы наступали плотными цепями и становились легкой мишенью. Белые маскхалаты в основном предназначались для разведчиков и снайперов, поэтому в заснеженной степи тут и там темнели бугорки – это были русские солдаты, которым уже никогда не придется встать.