Пленники зимы - Владимир Яценко

– Идёт.

– Кто и как задаёт координаты? – спрашивает Калима, наблюдая как я, обжигая пальцы, снимаю с рыбы хрустящую корку.

– Как я понял, никто. У человека в голове уже заложены координаты места, куда его отправят. А по какому принципу происходит это деление – не знаю… Вкусно!

Что за рыба?

– Акула, – отвечает Калима и перекладывает на свою тарелку кусок по меньше. – Наверное, координаты, как клеймо впечатанные в подсознание, не столько определяют склонность человека к какой-то конкретной планете, сколько принадлежность человека к какой-то группе людей, как думаешь?

Рот у меня уже занят рыбой и слюной. Прерывая заслуженное наслаждение, кое-как прожевав, а непрожёванное затолкав языком за щёки, недовольно отвечаю:

– Откуда я знаю? Никто ничего не пояснял. Просто какое-то время я был Богом. Или чем-то вроде инструмента Бога. Я всё время чувствовал Его руку, и Он мной, как гаечным ключом, ремонтировал свой автопарк. Я даже не уверен, что кто-то со мной общался. Что нам известно об ощущениях отвёртки или молотка, когда они в руках рабочего откручивают шурупы или забивают гвозди? Рабочий ведь думает о своей работе? А может, он думает об обеденном перерыве или о прошедших выходных? Может, его мысли как-то передаются инструменту? Может, инструменты как-то реагируют на них? И если мысли о работе, то шуруп откручивается, а гвоздь входит в дерево. А если мысли о другом, потустороннем, то и отвёртка соскакивает, и молоток мимо гвоздя по пальцу бьёт.

– Ладно, – успокаивает меня Калима. – Ешь. Задача более-менее ясна. Теперь нет необходимости везти эмигрантов к Антарктиде и впрыскивать их под лёд. Нам остаётся только развернуть агитацию к бегству через пирамиды. Тут, конечно, тоже будут проблемы. Доказать, что человек или группа людей отправляется на новое местожительство по адресу "где-то во Вселенной" мы не сможем. Ведь вся эта механика работает в одну сторону, не так ли?

С полным ртом я недовольно смотрю на Калиму и молча киваю.

– Значит, на оставшихся факт исчезновения эмигрантов будет производить впечатление непонятной смерти, а не отправки к звёздам. Думаю, правительства от этого не будут в восторге.

– А что нам до них?

– Да так, – она пожимает плечами. – Ничего особенного. Оцепят солдатами и перекроют доступ ко входам в пирамиды.

Она отломила кусочек рыбы и аккуратно положила себе в рот. Не понимаю, как после месяца консервов и двух недель на манке с берёзовым соком, можно так спокойно относиться к свежатине? Потом я вспомнил, что она на полсуток впереди меня.

Наверное, это уже не первое блюдо. Да и жаровня, когда я поднялся на корпус, тут уже стояла…

– Когда начнётся конец света, – говорю, вытирая губы ладонью. – Всё решится само собой. Если проблема голодных ртов решается так чисто, что и трупы убирать не надо, то, думаю, правительства только обрадуются такому способу снятия напряжения. Другое дело, как людям объяснить, что там происходит на самом деле?

Как объяснить, что это выход, а не тупик?

– Прожевал? – доброжелательно уточняет Калима и кивает на следующий кусок. – Продолжим?

– Конечно, – с энтузиазмом откликаюсь я и подставляю под рыбу тарелку.

Светлана сидела на койке, откинувшись спиной к вибрирующей от работы двигателей переборке. В открытый движению воздуха круглый проём поднятого иллюминатора свободно вливались лучи утреннего солнца.

Но на душе было пасмурно.

Перед глазами стояло изуродованное лицо Максима, как он прощался с Германом и не захотел даже в последний раз посмотреть в её сторону.

Что-то изменилось. Что-то было не так.

Она не разделяла с Германом радости спасения. Не понимала его восторга от того, что теперь, в отсутствии Калимы и Максима, он, Герман, фактически возглавил администрацию проекта. Виктор съёжился и потух. Без боя сдал позиции вернувшимся из-подо льда. Пару раз заходил к ней в каюту. Так, посидели, помолчали… говорить было не о чём.

Светлана настояла на радиосвязи с Одессой и минут сорок разговаривала с детьми.

Потом ещё около суток ревела, запершись у себя в каюте.

Распоряжение Германа об отходе её шокировало.

– У нас там остались ещё двое, – напомнила она ему.

– Своими силами мы не сможем отремонтировать батискаф, – ответил Герман. – Ты сама всё знаешь… отремонтируем и вернёмся. По-другому мы не сможем им помочь.

Да она знала. Подхваченное сильным течением судёнышко несколько раз весьма болезненно для пассажиров ударилось о стенки канала. Они смогли всплыть, но потеряли ход, и только через пять часов призывов о помощи экипаж сейнера отыскал их среди волн.

Что-то изменилось.

Но что? И когда?

Может быть там, в ночи ущелья?

Максим, шумно отдуваясь, нёс Германа. Его дыхание служило ориентиром в темноте.

Она двигалась за ним на слух. И ей почему-то это движение не было в тягость. Да и Герман хорош, нечего сказать: растяжение принял за перелом и позволил себя нести, как бревно.

И ведь не пожаловался, ни разу, ни словом, ни взглядом… даже потом, около выхода. А ведь он знал про Игоря и про Машу. Знал и молчал. Их жалел, не хотел раньше времени тревожить, расстраивать.

А сам в это время истекал кровью.

Она почувствовала, как вновь льются слёзы, как кривится рот. "Почему я такая бесчувственная?! – спросила она себя, и себе же ответила. – Потому что раньше мои чувства никому не были нужны".

Только Калима понимала Максима. Как она была уверена в его возвращении! Это не догадки и не предположения. Она так и сказала: "сидите и ждите! Максим придёт и выведет вас отсюда". И он пришёл. И вывел. И плевать ему было на шестилапых монстров. Не потому ли, что к свету он выводил таких же чудовищ? Только двуногих.

А там, на реке, возле палаток? Суток не прошло, как она сказала ему, что сам он ко дну не пойдёт. А он пошёл. Её спас, а сам был готов утонуть. Да что там! Он всё время её спасал. Начиная с той февральской заснеженной ночи. Он же не знал, что всё подстроено. Просто спасал и ничего за это не просил и не требовал.

Безжалостная память прокручивала всё новые и новые сюжеты недавней истории, легче не становилось…

Привычная качка чуть усилилась, она увидела, как пятно света от иллюминатора поползло по стене и, добравшись до угла, не смогло его проскочить, пропало.

"Разворачиваемся?" – подумала она.

Сипло загудел телефон судовой связи на стене, рядом с выходом. Светлана встала, подошла к двери и нерешительно подняла трубку.

– Не разбудил? – бодрый голос Германа. – Приятные новости, Светка!

Светлана молчит. Она боится открыть дорогу надежде.

– Алло, Света, слышишь?

– Говори, – отвечает Светлана. – Я тебя слышу.