Охота на охотников - Валерий Поволяев

- Не надо-о! - прокричал он моляще, мазнул перед собой культей и в воздух сыпанула кровь.

В следующую секунду культя обвяла, он вновь увидел на грязном асфальте, покрытом заплеванным ледком, мазутной пленкой, ещё чем-то, невольно вызывающим рвоту, собственную руку. Страшную, ещё живую, с шевелящимися в гибельной дрожи пальцами... И опять не понял, что это его рука.

- Не надо-о! - засипел он надорванно, из последних сил, не веря тому, что видит, задрал голову, словно бы надеялся увидеть вверху, в сером, будто бы задымленном, мрачном, как в войну, небе, что-то светлое, спасительное прореху, в которую можно было бы улетучиться, покинуть это страшное место, но на небе не было ни одного светлого пятнышка.

Наоборот, небо ещё более сомкнулось - в темной пороховой плоти произошли перемещения, что-то зашевелилось, сдвинулось, откуда-то из горних высей принесся железный ветер. Под ногами у Каукалова, отчаянно громыхая, прокатилась пустая банка с яркой пивной этикеткой.

Боли Каукалов все ещё не чувствовал. Кровь из плеча не шла. Раскаленная пуля, пробив его, жаром своим спекла края раны. Сам же Каукалов находился в шоке, или антишоке, если быть точнее, потому и не чувствовал боли. Хотя люди, случается, от одной только этой боли умирают, настолько она бывает непереносима, а Каукалов был жив. Что-то в нем отключилось, сгорело, что-то произошло - боль в нем была задавлена страхом, ещё чем-то, другой болью.

- Си-и-и! - засипел он и, ожидая следующего выстрела, развернулся лицом к двум людям, вылезшим из третьей машины и также приготовившим свое оружие для стрельбы. - Си-и-и! - Он перекатился в обратном направлении и увидел растерянного, бледного Илюшку. Автомат у того все болтался без дела на плече.

У Каукалова что-то щелкнуло внутри, он взмахнул культей, - кровь брызнула ему в лицо, но Каукалов её не почувствовал, закричал визгливо, громко:

- Илья, чего стоишь? Стреляй, стреляй! Си-и-и!

Но Аронов даже не шевельнулся, он был словно парализован, побелевшее плоское лицо его омертвело, глаза высветлились от ужаса, сделались такими же, как и лицо, одного белесого мертвенного тона.

- Си-и-и! - вновь закричал Каукалов, увидев, что женщина передернула затвор ружья, загоняя в ствол новый патрон, переместился по борту "жигуленка" в сторону, стараясь подальше уйти от нее, спрятаться, стать землей, воздухом, деревом, но это грешному человеку Каукалову не удалось. Си-и-и!

Настя спокойно подняла дымный, пахнущий горелым порохом латунный цилиндрик патрона с земли, сунула его в карман.

- Си-и-и! - опять закричал Каукалов: он боялся, что Настя сейчас выстрелит.

Но Настя медлила, не стреляла. В том, что она совершает справедливое, хотя и противозаконное действие, Настя не сомневалась: этот визжащий ублюдок со своим напарником убил её Мишку и за кровь должен расплатиться кровью. Своей кровью.

Милиция вряд ли что сделает, чтобы наказать убийц, - людям в форме, закрывающим глаза на несправедливость, Настя уже не верила. И Стефанович не верил. И седой говорливый парень из Калининграда, и его напарник, пострадавший от рук этих двух пятнистых мордастых молодцов, - тоже не верили. А раз милиция не может сделать то, что должна сделать, значит, возмездие надо совершить своими силами. Самим. И они его совершают.

Каукалов тем временем заскулил и неожиданно хлопнулся на колени:

- Си-и-и...

К нему приближалась, держа наперевес помповое ружье, эта страшная женщина с бледным, почти свечным лицом. За ней от последней машины, перекрывшей дорогу сзади, шли двое мужчин. Передний - невысокий, с выплаканным, горьким, будто у святого, лицом, - также держал в руках ружье и, судя по плотно сжатым губам и белым костяшкам пальцев, украшавшим красные натруженные руки, был готов в любое мгновение выстрелить.

Это был Леонтий Рогожкин. Следом за Леонтием шел Коля Синичкин. От машины, закупорившей горловину замкнутого пространства, в котором происходила расправа, шли ещё два человека. В руках у седого, с резко очерченным морщинистым лицом, загорелого крепыша, похожего на Шаха, в руках был автомат. За ним следовал человек, с которым Каукалов боялся встретиться глазами - водитель, сумевший остаться живым. Ох как ненавидел, как опасался сейчас этого человека Каукалов!

- Си-и-и! - засипел он, ткнулся грудью и подбородком в землю, будто его кто-то ударил в спину, сплюнул под себя кровь и неожиданно увидел щель, в которую можно было забраться и спастись.

Хоть и приземисты были заморские фуры, а все равно под ними оставалось пространство - собака могла запросто пробежать, - вот сюда и нацелился Каукалов. Взвизгнул, вытянул по-гусиному голову и кинулся к центральной фуре. Если он успеет нырнуть под нее, переползти на ту сторону - он спасен!

Намерения Каукалова разгадал седой крепыш с автоматом - он точно просчитал действия пленника и опередил Каукалова на несколько секунд проворно прыгнул вперед и ударил бандита ногой под грудную клетку. Каукалов задавленно вскрикнул, чуть приподнялся и левым плечом врезался в грязную железную станину, проложенную по низу фуры для прочности.

Станина отшвырнула Каукалова на землю, он, стеная от боли, перевернулся на спину, потом на живот, и откатился в сторону, на то место, с которого стартовал.

- Си-и-и! - Каукалов вывернул голову и моляще посмотрел на застывшего в столбняке напарника. - Илюш! Илюша! - плачуще засипел он. - Стреляй, Илюша!

Но Аронов не сдвинулся с места, губы на белом его лице заплясали, на шее задергался кадык, а глаза сделались влажными.

Каукалов поморщился, распахнул окровяненный, с разбитыми губами рот не дергать кадыком надо, а стрелять, - вновь засипел надорванно: Каукалов понимал: что шансов на спасение остается все меньше и меньше. И как только Илюшка этого не осознает.

Он попытался приподняться на локте.

- Си-и-и! Стреляй!

Но Аронов стоял как истукан.

- Ма-ма! - неожиданно чисто вскрикнул Каукалов и умолк, будто его поразило это простое, понятное каждому с детства слово.

- Надо же! - усмехнулся седой крепыш, покрепче сжал руками автомат. Маму вспомнил... Когда убивал Мишку Рогожкина - маму не вспоминал, а сейчас вспомнил... Сука!

- Я не убивал, я не убивал, - зачастил Каукалов, у него вновь прорезалась речь.

А он и впрямь не убивал дальнобойщиков, он лишь привязывал их к деревьям и оставлял загорать на морозе.

- Надо же! Маму зовет! - Седой вновь нехорошо усмехнулся, неверяще тряхнул головой. - Надо же!

- Ма-ма, - послушно повторил за ним Каукалов, поморщился - его пробил первый болевой удар, хотя он до сих пор не понимал, что лишился руки, пребывал в странном состоянии некоего защитного шока. - Ма-ма!

Мать, находившаяся в Клязьминском пансионате, - Каукалов продлил ей это удовольствие, - почувствовала в эти минуты, что с её сыном что-то происходит: у неё начало щемить сердце, а в горле спекся тяжелый каменный ком. Некоторое время она металась по комнате, несколько раз останавливалась у окна - ей показалось, что по бетонной дорожке, ведущей к корпусу, идет её Жека, но выщербленная бетонная тропка была пуста, и Новелла Петровна, разочарованно обвянув, горбясь, будто старуха, отходила от окна, снова металась по комнате.

Несколько раз, не контролируя себя, она вскрикнула, но собственного крика не услышала - все заглушал тяжелый звон, прочно поселившийся в голове... Наконец она, усталая, с измотавшимся сердцем и частым дыханием, буквально рвущим грудь, обессиленно повалилась на старенький продырявленный диван, явно не являющийся украшением этой запущенной казенной комнатенки, откинулась на бугристую, с выпирающими пружинами спинку и заплакала.

А сын её в это время тоже плакал: размазывая оставшейся рукой слезы на лице, кривил губы в молящем плаче и просил:

- Не надо... не надо... Не надо в меня стрелять! Ну, пожалуйста!

Но выстрелы прозвучали вновь.

Настя приложила ружье к плечу и в ту же секунду, почти не целясь, выстрелила. Передернула трубу взводящего механизма.

Пуля попала в Каукалова. Он отлетел метра на два в сторону от "канарейки", завалился на спину. Открыв рот, безуспешно попытался захватить губами хотя бы немного воздуха, - у него внутри уже все горело, этот огонь надо было обязательно потушить, - но мышцы не слушались его. По лицу пробежала судорога.

- Си-и-и, - выскользнул из Каукалова слабый вздох, по лицу опять пробежала судорога, и Стефанович, обрывая мучения Каукалова, дал по нему короткую очередь из автомата.

Пули превратили голову Каукалова в бесформенную, сырую, красную котлету, Каукалов несколько раз дернулся, забрызгав все вокруг кровью, и затих.

- Все. Больше этот парень не будет пакостить на этом свете, - сказал Стефанович, пнул тело Каукалова ногой.

Подошел Леонтий, вгляделся в сырую мясную котлету на месте лица убитого. Что он хотел увидеть - или понять? - видимо, что-то очень важное для себя, потом приставил к голове Каукалова ствол ружья и тоже выстрелил точку в этом деле поставил.