Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

Последней в модели рождалась колокольня. Доминанта ансамбля. Мечтал увидеть ее доминантой города. Монументальным столпом эпохи, своего творчества.

Россия не знала памятников. Отлитые в бронзе конные и пешие фигуры не осмеливались переступить ее западных границ, чтобы навечно замереть на площадях и улицах российских городов. В честь славных побед и знаменательных событий воздвигали в России торжественные храмы и звонницы пронзительной высоты. Лишь Петр I, крепко веровавший в собственное могущество и необходимость просвещения, замыслил поставить в новой столице конный монумент себе и триумфальный столп в честь громких побед. Решился, правда, на этот шаг только незадолго перед смертью, милостиво приняв перед этим от верноподданного Сената титул «Отца Отечества». А поначалу, закладывая Петербург, даже не город, а только крепость, торопил с возведением башни-колокольни будущего Петропавловского собора. Гигантский шпиль с летящим ангелом наверху должен был стать «Иваном Великим» новой столицы. Даже по масштабам своим он в полтора раза превышал кремлевский столп. Мечту свою о монументах на западный манер царь Петр так и не успел претворить в жизнь, а вот мода на шпили осталась надолго.

В монументальности и высоте башен-колоколен жаждали увидеть символ самоутверждения и мощи, отличительный знак столь желанной репрезентации. Был проект Кронштадтского маяка, исполненный Никколо Микетти: три уменьшающиеся в объемах триумфальные арки, поставленные друг на друга и увенчанные шпилем-иглой. Маяк так и остался на бумаге по причине отъезда автора из России. Был проект самого Растрелли — арочная колокольня над въездными воротами Руентальского дворца. Теперь зодчий замыслил превзойти учителя и самого себя.

Колокольне Смольного предстояло вдвое превысить столп Ивана Великого в Московском Кремле и на треть — шпиль Петропавловского собора. Пять постепенно уменьшающихся объемов, прорезанных арками, поставлены один на другой. Над ними — круглая башня с тремя ярусами люкарн. Большая золоченая глава венчает сооружение. Углы всех объемов обозначены парными колоннами. Колонны стоят на высоких пьедесталах, поддерживая широкие антаблементы. Нижнюю, самую большую арку венчает мощный фронтон, разорванный посредине. Над ним вырастает второй ярус. Стремительное движение вверх передают мощные волюты. Они завершают третий ярус и служат основанием четвертому. Из кольца волют вырастает стройная башня, венчающая все.

Башня напоминает верхние ярусы московского Ивана Великого. Дань требованиям заказчика. Стоящие по бокам колокольни трехъярусные столпы с золотыми главами — прием, использованный еще Микетти в проекте Кронштадтского маяка. Соединение разновременных традиций исполнено с необходимым тактом и безошибочным чувством меры. Благодаря этому торжественный силуэт колокольни поражает воображение удивительной легкостью и стремительным порывом ввысь…

Утром 23 мая 1754 года работы на строительстве Смольного были приостановлены. Сытые, могучие гвардейцы плотной стеной окружили будущий монастырь и встали широким коридором по направлению к городу. Ждали саму императрицу.

Запряженная восьмеркой белых лошадей золоченая карета в окружении конных подкатила к «модельной светлице». Фермор и Растрелли нетерпеливо переминались на крыльце. Шурша колоколообразной фижменной юбкой, императрица торжественно проследовала в «светлицу». И сразу же в помещении стало тесно и шумно.

Императрица осталась довольна. Особую радость вызвала колокольня — высочайший монумент ее царствованию. Великая колокольня требовала, по ее мнению, великого колокола. И тут же повелела: отлить, чтобы весил не менее 20 тысяч пудов, а шириной — более 6,5 метра. Пусть превзойдет московский царь-колокол, отлитый при Анне. На том посещение и закончилось…

Теперь от утренней зари весь день слышны были в округе глухие удары дерева о дерево. Били шестисаженные (более 12 метров) сваи под фундамент колокольни…

Растреллиевский столп так и не поднялся над Петербургом. Ровно через три года после посещения Елизаветой «модельной светлицы» русская армия, перешагнув границы своего отечества, двинулась войной на Пруссию. Деньги, отпущенные на строение Смольного монастыря, потребовались армии. Вдобавок ко всему уехал на войну доброжелатель и покровитель зодчего — генерал Вилим Вилимович Фермор.

Спустя многие десятилетия исследователи русской архитектуры XVIII столетия разделились в своих оценках этого великого творения. Одни восхищались смелым решением обер-архитектора. Другие утверждали, что гигантская вертикаль, «задавила» бы собор, а башня, завершающая «высотную композицию, созданную Растрелли, наименее удачна».

Забывают — Растрелли был Художник. В процессе рождения он переделывал, перекраивал свои творения. Еще в модели колокольни он добавил ярус, увеличив будущую высоту со 140 до 167 метров. Вопреки модели, приблизил малые главки собора почти вплотную к центральному куполу. Во имя большей скульптурности, композиционной цельности, динамичности и конструктивности. Сегодня мы только можем сокрушаться, что невоплощенным остался замысел зодчего, что лишены возможности увидеть, как вертикаль колокольни могла изменить облик приземистого двухэтажного города…

Даже не рожденная, оставаясь в модели, великая колокольня Растрелли произвела впечатление на русских зодчих — его современников. Удивительный замысел Растрелли не оставил равнодушным С. Чевакинского, соорудившего в 1756–1758 годах уникальную сегодня по красоте колокольню Никольского Морского собора. Стремился подражать обер-архитектору И. Жеребцов, когда в 1759 году начал строительство звонницы московского Новоспасского монастыря. И даже Д. Ухтомский, проектируя Воскресенские ворота на Никольской улице в Москве, не избежал влияния итальянца. Сознательно или бессознательно, но все они многое перенимали у переполненного идеями и планами Растрелли.

К началу войны с Пруссией успели завершить строительство келий, покрыть кровлей и оштукатурить собор. А радость победных реляций с полей битв заглушила в душе императрицы смутное желание окончить свои дни в монастырской тиши…

Проходили десятилетия, менялись вкусы; новые архитекторы, утверждая новые стили, формировали облик столичного императорского Петербурга. Но по-прежнему светился на фоне блеклого северного неба бело-синий собор Смольного монастыря.

Конец XVIII века. Знаменитый Кваренги, презиравший барокко, проходя мимо Смольного, снимает шляпу: «Вот это храм!»

30-е годы XIX века. Архитектор В. П. Стасов, которому наконец-то поручили завершить недостроенный ансамбль, записал в своем дневнике: «Характер зданий, произведенных графом Растрелли, всегда величественен (grandioso), в общности и частях часто смел, щеголеват (elegant), всегда согласен с местоположением и выражающий точно свое назначение, потому что внутреннее устройство превосходно удобно, что свидетельствуется многими произведенными им как в С.-Петербурге и окрестностях, так и по его проектам в разных местах России, и вообще самобытен, не обременен по тогдашнему времени множественными частными выступами и украшениями».

В 1884 году историк П. Н. Петров пишет о Смольном монастыре: «Проект этого здания был совершеннейшим из произведений гениального зодчего графа Растрелли и должен был в окончательном выполнении представить такой строительный памятник, сравняться с которым могли немногие величайшие произведения мировых гениев зодчества».

Начало XX века. В третьем томе «Истории русского искусства» статья И. Э. Грабаря об архитектуре XVIII столетия. «Смольный монастырь вообще наиболее совершенное здание его гения, развернувшегося здесь во всю свою ширину. Это не только жемчужина, но и наиболее „русское“ из его произведений».

Середина XX века. Строгий и требовательный Б. Р. Виппер признает: «В соборе Смольного монастыря Растрелли создал произведение,