Магам можно все - Марина Дяченко

— Вы пугаете меня, — сказала она после паузы.

— Я сам испуган, — признался я.

— Не конец света, — она улыбнулась. — Я живая, Хорт, я не явилась из могилы…

Нанять карету прямо в «Суслике», завтрак взять с собой, не задерживаться ни на секунду. Поедим в дороге…

Ждать друг друга. Подолгу прощаться на крыльце. Потом торопиться домой, и всякий раз, снова встретившись, смеяться от радости.

Я опустил глаза:

— Ора Шанталья умерла.

— Хорт, — сказала Ора. — Это уже не забавно.

— Да, — проговорил я, разглядывая глиняного уродца. — Настоящая Ора Шанталья умерла. Возможно, ее давно оплакали и похоронили.

— Дальше, — сказала Ора с внезапной мягкостью.

Я посмотрел на нее. Она казалась заинтригованной. У нее даже глаза загорелись, и на секунду мне померещилось, что они действительно разного цвета — как у наследственных магов.

— Ора, — сказал я очень тихо. — Если у вас… если у тебя есть другое объяснение — я буду просто счастлив.

— Да? — все так же мягко удивилась Ора. — Я ведь еще не слышала вашего объяснения, Хорт…

Я облизнул губы:

— Ора Шанталья — настоящая Ора Шанталья — умерла далеко отсюда… возможно, от долгой болезни. Возможно, от старости. И сабая равнодушно зафиксировала ее смерть. А вы… назвались именем настоящей женщины, но не могли предположить, что она умрет, что я узнаю о ее смерти… и обо всем догадаюсь.

— То есть я обманщица? — поинтересовалась Ора.

Я молчал.

— Вот уж бред, — сказала Ора с отвращением. — Хорт, обязательно надо было испоганить это утро?

Я снова едва не поддался слабости. Взять с собой Ору и ехать домой…

— И кто же я, по-вашему? — Ора потянулась к своей сорочке. Нырнула в ткань, как в молоко, тут же вынырнула, повела плечами, позволяя легким оборкам улечься поудобнее на высокой, до мельчайшей родинки знакомой мне груди. — Кто я, по-вашему — авантюристка? Или ходячий мертвец? Кто я?

— Слуга Препаратора, — сказал я, глядя в ей в глаза.

Она на секунду замерла. Смерила меня внимательным портновским взглядом:

— Вы заболели, Хорт.

— Кукла, — сказал я. — Приманка. Я попался, как последний дурак… как до того Гороф. Как до него — два десятка неудачников.

Ора смотрела на меня, не мигая, а мне захотелось, чтобы она вдруг ударилась в истерику. Чтобы рыдала, браня меня нехорошими словами, обзывала дураком, порывалась уйти и больше никогда со мной не встречаться…

— Я не прав? — спросил я и сам услышал, как прозвучала в моем голосе неприличная надежда. — Я дурак?

Ора поджала губы. Раздумчиво покачала головой:

— Нет… не дурак.

— Объясни, почему я не прав? Разубеди меня?

— Зачем?

Действительно, зачем?

Мне уже все равно, где правда и где ложь. Я хочу верить только в то, что меня устраивает. Я заклеил бы себе глаза, только бы не видеть очевидного…

Она была такой высокомерной в этот момент, она была такой красивой, такой моей и одновременно такой чужой, что еще секунда — я лопнул бы, раздираемый противоположными чувствами. Я бы порвался, как струна, которую слишком старательно натянули; какая это, оказывается, пытка — испытание на разрыв.

Я оказался крепок. Я не лопнул, а вместо этого пришел в ярость. Она моя, эта женщина; она никогда не будет моей. Она как мыло из рук… Я оплакал ее, она жива, ей не обмануть меня, она лжет в каждом слове. Она…

Глиняный болван стремительно теплел в моих ладонях.

Я видел, как меняется Орин взгляд. Как расширяются зрачки. Как стискиваются белые руки поверх белого пухового одеяла. Как скулы становятся белыми-белыми — хотя белее, кажется, уже невозможно…

В эту секунду она принадлежала мне полнее, чем несколько часов назад. Чем даже в лучшие мгновения прошедшей ночи.

Я понял, что никак иначе не смогу присвоить ее. Что это будет правильно, логично и красиво — покарать ее именно сейчас. Что я уже караю. Глиняная шейка трещит. Погодите, ведь приговор… Повод… Покарать — за что? За то, что обернулась тогда душистой полевой зверькой…

Я божество. Я вершитель. Я — воплощенная справедливость. Я караю, любя; я караю ради вселенского блага. Слова становятся не нужны; я плыву, как в масле, и только счастливое желание продлить этот миг подольше сдерживает меня. Никогда в жизни я не испытывал ничего подо…

Под окном зашлась визгом собака.

Такое впечатление, что на нее наступили.

Визг перешел в лай, откликнулись псы со всей округи, забранились работники. Я смотрел перед собой, не понимая, кто я, где и откуда взялся.

Под окнами кричали, стучали, пилили, скрежетали железом о железо, а в номере над нами гулко топотали башмаки, так, что опасно вздрагивала треснувшая лепнина на потолке. Собаки унялись наконец; я увидел, что стою перед кроватью, что передо мной сидит на постели немая женщина — белая до кончиков волос. И тогда я в ужасе воззрился на болвана в своих руках, и увидел, что тоненькая шейка чудом, но цела.

— Ора?

Она молчала. Она смотрела на меня с таким ужасом, что мне сделалось… как будто меня поймали на воровстве.

— Ора, я… не хотел.

Она молчала.

— Ора, я… Сам не знаю. Я не смог бы… Я не хотел… Прости…

Губы ее шевельнулись.

— Что? — спросил я испуганно.

Она не ответила.

Перед кроватью стоял круглый столик; я смел на пол все барахло, что на нем лежало, и в центр облупившейся столешницы положил — почти бросил — глиняную Кару:

— В твоем присутствии больше не прикоснусь к нему. Никогда. Веришь?

Ее губы шевельнулись снова.

— Что?

— Оденься…

Путаясь в рукавах и штанинах, я принялся одеваться; перламутровые пуговицы бледно подмигивали, шнурки не желали завязываться, я сражался с ними, не чувствуя собственных пальцев, и думал в полуизумлении, полуужасе: неужели! Неужели сейчас, сию секунду, она могла быть мертва… или умирала… а я стоял бы над ней с глиняной головой в одной руке и туловом в другой…

Чудовищный бред. Я затравленный идиот, вот кто я, мне бежать из этого города, бежать вместе с Орой, и никогда больше не иметь дела с Клубом Кары, да передохнут совы всех его членов во главе с председательской…

Расправляя воротник сорочки, я окончательно принял решение:

— Ора…

Она уже вполне владела собой. Более того, ее презрительно сжатые губы сложились в улыбку — будто женщина сдерживала смех, будто перед ней предстало зрелище нелепое и комичное, вроде дрессированной лошади в кружевных панталонах.

— Я смешон? — спросил я резко. Резче, чем хотелось бы в данных обстоятельствах.

Она накинула на плечи халат. Медленно поднялась, распространяя запах надушенного шелка; из груды моих вещей на полу у кровати выудила кожаный мешочек с самоцветами.