Закон Талиона (СИ) - Пригорский (Волков) Валентин Анатолькович

Глядя на чайное изобилие, баба Клава ударилась в воспоминания.

— Вот, говорят, трудно живём. А кода мы легко-то жили? Сама-то я деревенская. Дере-венька наша, знать то, на Висимо-Утке. Это речка така на Урале. Глухоманисто. На земле-то всегда тяжко работать, а каково в войну доставалося сказать — не поверите. Лёнькин-то дедушка, ну, тогда он вовсе и не дедушкой был, годков-то было, как час внуку, на тракторе робил замест мужика. Мужиков-то война съела. Подымался до свету, а пахать начинал, как развиднеется, чтоб, значить, лемех об камни не сломить. Скоко помню, кажный год камни с полей убирали, а весной новые, точно из земли всплывают. А заканчивал уж в сумерках. Та-ка работа не всякому сытому мужику под силу, а мы-то, мальцы, голоднёхоньки. Всё с полей да часть с огородов в город сдавали, тама рабочим тоже кушать надо, чтоб, значить, ружья делать да танки. Оставалося токо-токо, чтоб не помереть. Да ещё муку выменять, да спички, да соль. Жили при лучинах. Чего хватало, так это дров да воды. Я тогда скотничала, а в полдень, бывало, отварю две картофелины, да горячие к нему на поле в узелке. Горячее-то оно сытнее. Мы тогда все друг за дружку держались ближе самой близкой родни. Видать, — баба Клава улыбнулась, — из-за картошки-то он меня потом и сосватал, кода с армии пришёл. Пятерых детишков мы с ним нарожали потом. А в сорок третьем облегчение получилось. Нашшупали пришлые геологи платинную жилу поблизости, и все, кто мог, с осени до весны подрядились на выработку. Отец-то мой на фронте, а дед с лошадкой подался. Ему ещё в гражданскую пальцы на правой руке оторвало. Всю зиму, в самые лютые холода робил на выработках, платину, значить, добывал по договору. До килограмма самородной платины в день сдавали. Так-то три зимы робили, пока жила не ушла. Двадцать один месяц, если сложить. А расплачивались с ними ржаной мукой по полмешка в месяц на работника. У нас же тама ни пшеницы, ни ржи сроду не сеивали — не родилась. Вот тогда хлеб в деревне появился. Ну, не сколь хошь, но всё ж-таки. А кода жила пропала, нашим-то сказали, приходите, говорят, через неделю за полным расчётом. Ну, пришли, а замест конторы одни головёшки горелые, и пусто. Видать, все договора тама сгорели. Председательша-то наша Фаина, она грамотная была, я, говорит, этого так не оставлю, по договору, говорит, за вычетом стоимости муки, они нам ой-ой, как много недоплатили. Подалась, значить, в город, в горное управление. А ихняя бугалтерша ведомости показывает, вы, говорит, зарплату получали регулярно, вот, говорит, документы. А если, говорит, будете настаивать, так мы в эНКэВэДэ сообщим. Ну, Фаина-то и обмякла, и забоялася, и все забоялись, и рукой махнули. Скоко разов народ обманывали, и не сосчитать. То Никита, то Горбачёв, то Рельсын… И чего я вспомнила…?

— "Фанты" хочу, — прервал бабушкины рассуждения нетактичный внук.

Бабуля встрепенулась.

— Лёнечка, доставай сам. Вон, в сумке.

— Кто-нибудь хочет "Фанты"? — Спросил вежливый Лёня, свинчивая крышечку.

Взрослые отмахнулись, мол, настоящий чай всё равно лучше.

Сухов, задумчиво смотревший в окно, заговорил нараспев, и Коля не сразу понял, что это стихи.

— Вокзалы, будочки, вокзалы…мельканье гулкое мостов…Стальные лезвия вонза-лись…в мишень с названием Восток.

Он повернулся к пацану.

— Как думаешь, Леонид, правомерно ли словосочетание: "Час вечернего дня"?

Лёня оторвался от стакана с газировкой, ладошкой смахнул пенные усы.

— "Вечерний день"? А разве так говорят?

— Но я-то сказал, — резонно заметил Сухов.

Мальчишка, шевеля губами, явно что-то прикидывая, уставился в окно.

— А годится, — заявил он, тыча пальцем в стекло, — и даже вполне.

— Я тоже так думаю, — кивнул Сухов, — и пусть все филологи лопнут от зависти. Ого, — он посмотрел на часы, — выбился из графика. Нет, не поезд — я сам выбился. Я, знаете ли, че-ловек курящий, но не абы как, а по часам, в целях, так сказать, ограничения. Вот, засиделся за беседой с хорошими людьми и пропустил сеанс. Давно со мной такого не случалось. А вы, Николай, курите?

— Да нет, — Коля, как бы извиняясь, развёл руками, — в детстве не понравилось, а сейчас уж и не стоит.

— Ну, и правильно. Как говорит мой друг Паша…

— Верещагин? — Встрял невоспитанный мальчишка.

— …м-да, где-то так. Он считает, что "лучше никогда, чем поздно".

Всё, последний пароль прозвучал!

— Но я мог бы составить вам компанию. Да и Клавдии Петровне, наверное, переодеться надо.

— Я тоже составлю, — вылез пацан.

— Нет уж, дружок, так называемое "пассивное курение" необычайно вредно для расту-щего организма.

— А Николаю так нет? — Возмутился настырный отрок.

— А он уже вырос, — отрубил Сухов.

Лёнька, как человек воспитанный и, к тому же, понятливый, настаивать не решился и попытался свести наметившийся в мужской компании раскол к нейтральному вопросу.

— Товарищ Сухов, а кто такие филологи?

— Это люди, любящие придираться к чужим словам, — ответил Фёдор на полном серьёзе.

— А-а, тогда пусть лопнут! — Политично согласился пацан, восстанавливая тем самым согласие в рядах.

— Ну, а я о чём говорю? — Фёдор, вытолкнув Колю за дверь, просочился следом.

В вагонном коридоре господствовал полумрак. Они гуськом прошли мимо ряда оформленных под светлое дерево дверей, кое-где приоткрытых, оттуда слышались голоса, волнами, под глухой перестук накатывала музыка из динамиков. Заканчивалось лето, закан-чивалось время летних отпусков и школьных каникул, народ возвращался к родным берегам. За окнами на этой стороне всё так же набегали и отставали пласты смешанного леса.

— Путешествовал по Германии, — приостановился двигавшийся впереди Сухов, — на ав-томобиле, так у них зачастую предместье одного города плавно перетекает в предместье другого. Не то, что сплошного леса, порой, кучки деревьев не увидишь — тесно живут, а здесь…

Он открыл дверь в тамбур. В бархатный шорох коридора выплеснулся металлический лязг, Коля поспешно прикрыл массивную дверь за собой. По тамбуру медленно слоился та-бачный дымок, в подвешенной жестяной пепельнице коптила непотушенная сигарета, но сам закуток пустовал.

Сухов простецким жестом легонько ткнул Николая кулаком в плечо.

— Действительно, рад знакомству. Пашка тебя уж так нахваливал, а его рекомендации дорогого стоят.

Странное дело, от дружеского касания в мышцах плеча возникла зона тепла, сначала тепло подогрело уши, потом теплотворная инъекция, словно подхваченная током крови, по-бежала по жилочкам, вымывая состояние некоторой зажатости и, одновременно, окатывая горячей эйфорийной волной. От неожиданности Николай едва не выдал себя восклицанием — в точности такое ощущение он испытывал в момент обучения навыкам дивера. Капитан Полежаев, передавая неофитам боевые умения, брал с них самую святую клятву о неразгла-шении методов обучения и о неиспользовании полученных умений во зло. Ну и ну, неужели и Сухов тоже…? Было бы здорово! Но клятва…. И Коля, оберегая тайну, ничем себя, как ему показалось, не выдал. Он, всего лишь, признательно улыбнулся.

— И я рад. Командир столько о вас рассказывал.

— Получается, заочно мы давно знакомы. Тогда, — Фёдор, достав из пачки сигарету, по-щёлкал зажигалкой, прикурил, с видимым удовольствием затянулся, — давай, друг мой, Колька, по делу. Скоро долгая стоянка, курильщики, как водится, рванут на перрон, а мы тут, без лишних ушей. Я не ошибаюсь, ты в Среднегорск? Что-то этот город стал часто мелькать в наших сводках. Такое впечатление, будто именно там находится некий центр. Выясним, никуда не денется. Давай-ка коротко о поставленной задаче.

"Друг мой, Колька", — так обращались к нему ребята из разведроты капитана Полежае-ва и, естественно, сам командир. Так сейчас обратился Сухов, и Николай с удовольствием признал за ним это право.

— В "Новой Азии" меня в киллеры вербанули. Я, как положено, не возражал. Вот еду выполнять заказ. Тамошний бизнесмен Жордания Илларион Константинович, известный в определённых кругах под кличкой Дато, им чем-то не угодил.