Закон Талиона (СИ) - Пригорский (Волков) Валентин Анатолькович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Торфяники тлеют, — пояснила баба Клава, — дождя бы хорошего.
Громко причитывая, прошла проводница Валентина.
— Граждане пассажиры, подъезжаем. Подъезжаем, граждане. Не забывайте свои вещи. Счастливого всем прибытия!
Граждане благодарили, самые нетерпеливые потянулись к выходу.
Вагон качнуло, стальная колея за окном раздвоилась, расстроилась, проползла будка переезда с опущенным шлагбаумом, с вереницей пережидающих автомобилей, вынырнули длинные, приземистые лабазы, подалее выросли самые крайние серые многоэтажки.
Бабка с внуком и Николай терпеливо сидели возле баулов. Сам Коля был налегке, но бросать попутчиков не хотел — надо бы помочь с вещами, довести хотя бы до троллейбуса.
Товарищ Сухов сошёл с поезда двумя часами раньше на станции Дружинино. Напос-ледок он успел сделать две вещи: дать Николаю подробные инструкции и снять с Лёньки зубную боль.
Перебравший с вечера сладкого, будущий офицер Леонид, утром, попив чаю, вдруг ух-ватился за щеку и принялся мужественно стонать.
Зубная боль по-разному отражается на поведении людей. Лёнька принадлежал к кате-гории, считающей необходимым донести свою муку до окружающих, чтоб все видели, как стоически он её переносит. Он чуть-чуть морщился, чуть-чуть поскуливал, как бы ненаро-ком лез пальцем в рот, закатывая при этом глаза, и так же ненароком бодал головой подуш-ку. Естественно, такие тщательно скрываемые, непереносимые мучения моментально были замечены.
Баба Клава попыталась грозно нахмурить брови.
— Зуб болит? А я тебе говорила…, - и тут же засуетилась, — погоди, Лёнечка, погоди, где-то тут мамка таблеток насовала. — Она вытащила из-под подушки маленький рюкзачок и, бормоча под нос и морщась, словно чувствуя внукову боль, торопливо зашарила по кармашкам, нашла перетянутый резинкой пакетик, — вот, тут она написала, что, от чего…
Товарищ Сухов с каким-то холодным любопытством — так, во всяком случае, показа-лось Николаю — наблюдал за суетой, а потом спросил:
— Леонид, ты знаешь, что такое боль?
Лёнька только замычал, потыкав пальцем в щеку, мол, мне ли не знать.
— Да я не о нынешней, — уточнил Сухов, — я вообще…?
Мальчишка отвернулся — причём тут "боль вообще", он де страдает сию минуту, и ещё как!
— А ты, — не отставал Сухов, — послушай знающего человека. Между прочим, боли те-лесной, хоть вообще, хоть ни вообще, как таковой, нет.
Страдалец нашёл в себе силы почти улыбнуться, мимолётно, но красноречиво, словно говоря: "Если бы я не знал тебя, товарищ Сухов, так хорошо, как я тебя знаю, я бы решил, что ты бредишь. А поскольку ты не бредишь, значит, заговариваешь мне зубы. Ну, ну".
Чуткий к мыслям Сухов согласно кивнул.
— Не спорю, друг мой, не спорю, тут я, пожалуй, загнул. Но зубы не заговариваю, по-верь, только хочу пояснить, что так называемая боль — это всего лишь сигнал или, если хо-чешь, жалоба, просьба, крик о помощи, адресованный твоему мозгу нездоровым кусочком твоего же организма.
Лёнька дёрнул щекой, что означало: "мне от этого не легче", — а вслух сказал.
— Дядя Сухов, что вы мне, как маленькому? Про сигнал я и без вас знаю, только он всё равно болит!
Последнее слово прозвучало с таким надрывом, что баба Клава едва не выронила по-лураспотрошённый пакетик с лекарствами в дорогу.
Фёдор развёл руки в недоумённом жесте.
— Ну-у, знаешь…! А если знаешь, так чего мучаешься?
Тут уж мальчишка выкатил глаза от удивления и возмущения, даже про зуб забыл на секунду.
— Как, чего?!
— Ну, ты же можешь с ним договориться.
Лёнька понял, что дядя Сухов всё-таки сбрендил, если не шутит, и это понимание явственно отразилось в его глазах. Спросил так, на всякий случай, чтобы не спровоцировать у душевнобольного вспышку немотивированной агрессии:
— Это как?
За окном замелькали косые тени, перестук стал гулким, как эхо в пустой трубе — поезд ворвался на мост, и сейчас пересекал небольшую реку. Сухов сидел вполоборота, прикрывая спиной угол рядом с дверью в купе и, склонив голову, чуть иронично посматривал на ху-денького мальчишку, пристроившегося у окна. Мост миновали в два счёта, невидимый бара-банщик отложил палочки, и Фёдор заговорил, не особенно напрягая голосовые связки, и ка-ждое его слово будто завораживало, сплетаясь в кружево ему подобных.
— Ты не думай, я в своём уме. Давай, дружок, разберём проблему. Я утверждаю, что твоё сознание неразрывно связано с твоим телом. Ты ведь управляешь своим телом? Или сие не бесспорно? — Лёня кивнул: что, верно, то верно. — Частичка твоего тела взывает к твоему сознанию, буквально вопиёт: "Хозяин, мне плохо! Кариес задолбал! Нерв обнажён! Сходи к врачу! А я уж отслужу!" Кроме тебя, у твоего зуба больше никого нет, и просить больше не у кого, а ты в ответ только морщишься, надеешься, что поболит, да перестанет. Ведь так?
— Ну-у…
— Так! И если сейчас он перестанет болеть, то завтра ты к врачу не пойдёшь. Я прав? Прав! Вот он и ноет, и ноет. Слушай сюда. Надо, всего-навсего, закрыть глаза, мысленно прикоснуться к зубу и твёрдо пообещать, что в любом случае завтра же пойдёшь в поликли-нику. Но помни, никогда не давай фальшивых обещаний. Он твой друг, а обмануть друга…, - Сухов выпрямился на полке и пальцами легонько коснулся руки мальчика, — я в тебя верю, будь искренним, и он тебя поймёт.
Сухов замолчал, стало очень тихо, словно кружево простых, только что прозвучавших слов отделило купе от остального пространства.
Баба Клава, отложив пакет с лекарствами, с удивлением и надеждой смотрела на Фёдора, потом перевела взгляд на внука и сделала движение рукой, точно хотела перекрестить. Присутствующие ждали.
Лёнька всё понял. Он, бессловесно зажмурил глаза и замер, еле заметно шевеля губа-ми. Колёса отсчитывали секунды.
Парнишка, не открывая глаз, поводил языком за щекой, отчего челюсть забавно съеха-ла набок, только после этого глаза распахнул и как-то задумчиво и строго сказал:
— Договорился.
После этих слов он на минутку впал в ступор, а баба Клава, облегчённо вздохнув, по-качала головой и обратилась к Фёдору:
— Спасибо вам, — что-то такое прорезалось в её голосе, что-то похожее на трепетное, ну, не преклонение, конечно — уважение.
— За что? — Удивился Сухов.
— За науку, — встрепенулся Лёня, оставаясь не по обычаю серьёзным.
— А, ну да. Всегда пожалуйста, — улыбнулся Фёдор и, взглянув на часы, добавил, — ну что, друзья, давайте скажем друг другу "до свиданья". Мне на выход минутки через три. Приятно было делить с вами все трудности пути. Надеюсь, когда-нибудь свидимся. — Он пластично поднялся, левой рукой подхватил с верхней полки сумку, пожав руки мужчинам, легко коснулся плеча старушки. — Доброго здоровьица. Провожать не надо.
И исчез, так же без напряга, как ровно сутки назад появился.
А когда поезд отошёл от станции, баба Клава сказала, почему-то шёпотом:
— Большой человек — шаман.
Лёнька оживился.
— Скажешь, бабуля — шаман. Сколько живу, ни одного не встречал. Товарищ Сухов — это товарищ Сухов!
— Иной век проживёт — не встретит, — серьёзно возразила баба Клава, — тебе Лёнечка по-везло.
Коля изобразил заинтересованность средней степени, ровно настолько, чтоб казаться естественным, как бы, между прочим, спросил.
— Почему вы так решили?
— В диковатых лесах росла, не то, что в городе-то, — не совсем понятно ответила ста-рушка.
До Екатеринбурга оставался последний двухчасовой перегон.
Матёрый
2004 год, конец августа.— Значит, удумали меня на перо поднять?
Дато полулежал в глубоком кресле, вытянув скрещенные ноги; лаковые штиблеты чуть не в половину утопали в зелёном мшанике иранского ковра; чёрные бархатные брюки и та-кая же куртка для домашнего употребления, наводили на мысль о дворянском гнезде и "тя-гостных раздумьях о судьбах родины". Локти, как и положено, на подлокотниках, ладони соединены шалашиком, белые рубашечные манжеты подчёркивают холёность рук, указа-тельные пальцы касаются оттопыренной под усами нижней губы, лицо — спокойнее не бывает. Хорош!