Руфь - Элизабет Гаскелл

Леонард задохнулся от негодования и хотел броситься вперед, чтобы обличить лжеца, но тут заговорил какой-то старик:

— Такая, как она, не могла быть великой грешницей. И трудится она не из-за покаяния, а из любви к Господу Иисусу. И быть ей в Царствии Небесном, куда нам с тобой не попасть! Скажу тебе, брат, когда моя бедная девочка умирала, все боялись к ней подойти, но голова ее лежала в ту пору на коленях этой женщины. Вот так бы и убил тебя, — продолжал старик, поднимая дрожащую руку, — за то, что ты назвал Руфь грешницей. Благословения всех стоящих на краю погибели почиют на ней!

Леонард почувствовал головокружение. Тут поднялся шум: каждый хотел рассказать о каком-нибудь добром деле его матери. Сердце мальчика готово было выскочить из груди от радости и гордости. Мало кто знал, как много сумела сделать Руфь: она никогда об этом не говорила и всегда стеснялась, если слышала похвалы в свой адрес. Леонард поражался тому, с какой любовью и с каким уважением относятся к ней бедные и отверженные. Не в силах сдержаться, он гордо выступил вперед и, коснувшись руки старика, который заговорил первым, попытался что-то сказать. В первый миг у него ничего не получилось: его слишком переполняли чувства, слезы потекли прежде слов, но в конце концов ему удалось выговорить:

— Сэр, я ее сын!

— Как? Ты ее дитя? Благослови тебя Господь! — воскликнула какая-то немолодая женщина, проталкиваясь сквозь толпу. — Всю прошлую ночь напролет она успокаивала моего ребенка, пела ему псалмы. Мне рассказывали, как тихо и ласково пела она, так что притихли все несчастные, даже те, кто потерял разум, и те, кто не слышал псалмов много лет. Благослови тебя Отец Небесный!

Многие жалкие, удрученные горем страдальцы выступали из толпы, чтобы осыпать благословениями сына Руфи, а он все только повторял:

— Она — моя мать.

С этого дня Леонард, проходя по улицам Эклстона, держался прямо, и многие, завидев его, благословляли Руфь.

Через несколько недель эпидемия пошла на убыль, панический страх ослабел, у людей появилась даже какая-то безумная отвага. Правда, некоторые трусили по-прежнему, и даже больше. Но число больных в госпитале быстро уменьшалось, и теперь уже можно было найти за деньги тех, кто заменил бы Руфь. Но только ее благодарили жители города за избавление от страха: именно она, взявшись помогать добровольно, без мысли о выгоде, бросила вызов свирепой болезни. Руфь простилась с пациентами больницы и, пройдя процедуру очищения по всем правилам, предписанным главным городским врачом мистером Дэвисом, всегда пользовавшим Леопарда, в сумерки вернулась в дом Бенсонов.

Все домочадцы наперебой старались выразить ей свою нежность и заботу. Чай подали раньше обыкновенного, диван придвинули к камину и заставили Руфь прилечь. Она покорялась всему, как послушный ребенок, а когда внесли свечи, то даже заботливый взгляд мистера Бенсона не смог заметить перемены в ее наружности: она выглядела только несколько бледнее. Глаза сияли духовным светом, полуоткрытые губы по-прежнему были розовы, а улыбка, хоть и появлялась реже, чем раньше, казалась все такой же милой.

ГЛАВА XXXIV

«Я должна позаботиться о мистере Беллингаме»

На следующее утро мисс Бенсон настояла, чтобы Руфь лежала в постели. У Руфи было много дел, и ей хотелось успеть побольше, но она покорилась, понимая, что мисс Вере это будет приятно: если она останется лежать, словно и в самом деле заболела.

Леонард сидел рядом и держал ее за руку, иногда отрываясь от книги, чтобы посмотреть на маму, словно желая удостовериться, что она действительно вернулась. Леонард принес Руфи цветы, которые она подарила ему в день ухода в больницу. Он держал цветы в воде, пока они были свежи, а потом тщательно высушил и спрятал. А Руфь с улыбкой показала ему ту единственную розу, которую взяла с собой в больницу. Никогда связь между ней и сыном не была так крепка и прочна.

Много посетителей в этот день побывало в обычно спокойном доме Бенсонов. Раньше всех явилась миссис Фарквар. Она теперь вовсе не походила на ту Джемайму Брэдшоу, какую все знали три года назад. Счастье дало ей красоту и великолепный цвет лица. Она так часто улыбалась, что ее алые губки почти не прикрывали белых зубов, а большие черные глаза светились от радости. Но когда Джемайма взглянула на Руфь, на ее глазах показались слезы.

— Лежите смирно! Не шевелитесь! Сегодня вы должны быть довольны, что вам прислуживают и за вами ухаживают! Я только что видела мисс Бенсон в холле, и она несколько раз повторила, что вас нельзя утомлять. Ах, Руфь, как мы все любим вас, как мы рады — вы вернулись к нам! Знаете ли, я научила Розу молитвам, как только вы отправились в это ужасное место, чтобы она помолилась за вас своими невинными губками. Если бы вы услышали, как она говорит: «Прошу тебя, милый Боженька, сохрани нам Руфь». О Леонард, как ты должен гордиться своей матерью!

Леонард коротко ответил «да», с такой интонацией, будто ему неприятно, что другие понимают или даже имеют право представлять себе, как он гордится мамой.

Джемайма продолжала:

— А теперь вот что, Руфь: у нас есть виды на вас. Это придумали отчасти мы с Уолтером, а отчасти мой отец. Да, дорогая, отец только и думает, как бы доказать вам свое уважение. Мы все хотим на будущий месяц пригласить вас в дом на Орлиной скале. Вы там окрепнете и подышите чудным абермаутским воздухом. Я возьму с собой малютку Розу. Папа на время отдал это имение нам. Там в ноябре бывает великолепная погода.

— Большое спасибо, очень соблазнительно, и мне так хочется переменить обстановку. Но я не могу решить сразу, поеду я или нет. Нельзя ли мне подумать, не торопясь?

— Сколько вам будет угодно, только бы вы в конечном итоге решили ехать. И ты, Леонард, тоже поедешь. Надеюсь, ты на моей стороне и поможешь уговорить мать.

Руфь задумалась о поездке. Ей хотелось в Абермаут, но ее отталкивало одно — воспоминание о встрече в песках. Пойти в эти места снова она уже никогда не решится, но ведь и без такой прогулки сколько еще остается всего, способного успокоить и освежить ее!

— Какие славные вечера мы будем проводить вместе! Я думаю, Мери и Лиза тоже приедут.

Светлый луч солнца проник в комнату.

— Взгляните, как ярко светит солнце! Оно благоприятствует нашим планам. Милая Руфь, это словно предзнаменование!

Не успела она договорить, как вошла мисс Бенсон в сопровождении мистера Грея, эклстонского приходского священника. Это был очень полный пожилой человек невысокого роста. Держался мистер Грей церемонно, но всякий мог убедиться в его благодушии, всмотревшись в выражение его лица и в особенности в его приветливые черные глаза, сверкавшие из-под нависших седых бровей. Руфь несколько раз видела его в больнице, а миссис Фарквар довольно часто встречала в обществе.

— Пойди позови дядю! — сказала мисс Бенсон Леонарду.

— Нет, не надо, мой милый! — сказал мистер Грей. — Я сейчас встретил мистера Бенсона на улице, а теперь хотел бы поговорить кое о чем с твоей мамой. Будьте добры, останьтесь и послушайте, в чем дело. Уверен, дамам, — он поклонился Джемайме и мисс Бенсон, — это будет приятно и мне не придется просить у них извинения в том, что я приступаю к делу в их присутствии. — Он вынул очки и с улыбкой прибавил: — Вы вчера так тихо выскользнули от нас, миссис Денбай, и, наверное, так и не узнали, что в то самое время проходило заседание попечительского совета, который готовил адрес и пытался найти слова, способные в полной мере выразить вам нашу признательность. Мне, как председателю совета, поручили передать вам этот адрес, и я его с удовольствием зачитаю.

И с подобающей торжественностью он огласил вслух официальное письмо от попечительского совета городской больницы с благодарностью Руфи. Добрый священник не пропустил ни одного слова, прочитав все — от числа до подписей. Затем он сложил письмо и передал его Леонарду, прибавив:

— Держите, сэр! Когда вы состаритесь, то будете с гордостью и удовольствием перечитывать это свидетельство о благородном поведении вашей матери. Да, действительно, — продолжал он, обращаясь к Джемайме, — невозможно выразить словами, как она помогла нам. Я говорю о джентльменах, составляющих попечительский совет. Когда миссис Денбай пришла в больницу, общий ужас достиг высочайшей степени, а испуг, разумеется, усугублял беспорядок. Несчастные умирали один за другим. Едва успевали убрать мертвые тела, как уже вносили новых больных и клали на те же кровати. Они не получали почти никакой помощи из-за всеобщего страха. В то утро, когда миссис Денбай предложила нам свои услуги, положение было совсем катастрофическим. И я никогда не забуду отрадного чувства, которое возникло в моей душе, когда миссис Денбай сказала нам о том, что намеревается сделать. Конечно, мы сочли своей обязанностью предостеречь ее… Ну-ну, так и быть, сударыня, — прервал он сам себя, заметив, что Руфь изменилась в лице. — Я избавлю вас от дальнейших похвал. Скажу только, что если моя дружба может быть полезна вам или вашему ребенку, то я прошу вас полностью располагать мною.