Догмат крови - Сергей Степанов

— Мы просим выделить вопрос о событии, то есть о самом факте преступления, — сказал Замысловский. — Для нас имело бы значение включение тех побуждений, которыми руководствовались преступники.

— Есть ли предложения у защиты? — спросил Болдырев

— Редакция вопроса об убийстве из изуверских побуждений не соответствует требованиям закона. Мы протестуем против данной формулировки, — заявил адвокат Грузенберг.

Болдырев, посоветовавшись с членами суда, объявил, что суд считает необходимым разделить один вопрос на два — о событии преступления и о виновности Бейлиса. Ходатайство же защиты об исключении слов «из побуждений религиозного изуверства» не подлежит удовлетворению. Наконец, вопросы были согласованы, оглашены и скреплены подписью председателя. Оставалось только произнести резюме, в котором председатель обязан был подытожить результаты судебного следствия. Болдырев, глядя на присяжных заседателей поверх пышной бороды, обратился к ним со словами:

— Это дело, как вы сами убедились, господа присяжные заседатели, особенное. В нем имеется масса наносного материала и вам прежде всего необходимо будет в нем разобраться. Здесь говорилось, что могло явиться предположение, что мальчик Андрюша был убит шайкой Веры Чеберяковой…

Голубев подумал, что о Вере Чеберяк на суде говорили едва ли не больше, чем о Бейлисе. Она была польщена всеобщим вниманием к своей особе, держалась бойко, пререкалась с председателем суда. Ее громкий, резкий голос можно было часто услышать в комнате для свидетелей. Студент видел, как Вера подсаживалась к соседям с Лукьяновки, что-то им шептала, советовала, а если с ней не соглашались, грубо бранилась. Однажды она подошла к Голубеву и развязано попросила объяснить, что такое пантомима. На недоуменный вопрос, зачем ей знать, она ответила, что дирекция цирка предложила ей участвовать в пантомиме про убийство Ющинского. «На афишах обещали напечатать: „в главной роли г-жа Чеберякова“. Счастье само в руки плывет, я, может, всегда мечтала актеркой быть» — Вера по-цыгански затрясла грудями и рассмеялась.

Между тем Болдырев продолжал резюме:

— Защита указывала, что был допущен промах — волосы Сингаевского, Рудзинского и Латышева не сравнили с несколькими волосками, найденными на теле Ющинского. Однако прозектор Туфанов определенно установил, что эти волосы были из бороды. Названные же лица бород не носят и не носили…

Голубев глянул на иссиня-черную бороду Бейлиса. Вот уж чья борода подходила по всем статьям, но экспертиза не признала тождества. Чьи же волосы остались в кулачке мальчика? Файфел Шнеерсон безбородый. Не иначе это волосы евреев в странных одеяниях, погнавшихся за Ющинским. Правда, приехавшие из-за границы Ландау и Эттингер были бритыми, но Голубев нисколько не сомневался в том, что на суд явились подставные лица. Долго ли подделать паспорта и отметки о въезде и выезде за границу! Настоящие служители ритуала наверняка посмеиваются себе в бороды где-нибудь в надежном заграничном убежище.

— Что касается ковра из квартиры Веры Чеберяковой, — говорил председатель суда, — ковра, в каковой якобы было завернуто тело мальчика, то защита напрасно удивляется, что этот предмет не приобщен к вещественным доказательствам. Вам здесь очень обстоятельно объяснял прозектор Туфанов, как он исследовал этот ковер. Вспомните, что он рассматривал его через лупу, а все подозрительные места вырезал и исследовал под микроскопом. Никаких следов крови на ковре не оказалось…

Еще бы, подумал Голубев, откуда там могла быть кровь! И вообще, квартира Чеберяков стоит почти такой же, какой была два с половиной года тому назад. Там даже обоев не переклеили, потолка не побелили — бери и исследуй. Зато конюшня на заводе сгорела, там уже не определишь, была кровь или нет.

— Вы должны спросить себя, — разъяснял присяжным заседателям Болдырев, — а соответствует ли картина убийства, нарисованная господами защитниками, выводам судебно-медицинской экспертизы? Собственно говоря, выводы профессора Оболонского, вскрывавшего труп, прозектора Туфанова, профессоров Кадьяна и Косоротова во многих частях сходны. Остался в отдельности только лейб-хирург Павлов. Однако вы должны помнить, что он, хотя, может быть, и очень знающий человек по своей специальности, но на все наши вопросы отвечал крайне неопределенно; тогда как остальные профессора дали нам определенные, ясные ответы, хотя иногда между собой и разноречивые, но разноречивые потому, что эти мужи науки различно смотрят на одни и те же вещи…

Мужи науки! Что за наука такая, горько размышлял Голубев, если она позволяет делать прямо противоположные выводы. Эксперты, приглашенные обвинением, — прозектор Туфанов и профессор Косоротов — утверждали, что нанесенные Ющинскому раны были прижизненными, тогда как эксперты, приглашенные защитой, — профессор Кадьян и лейб-хирург Павлов — называли их посмертными. Особенно тягостное впечатление произвело выступление лейб-хирурга Павлова, облаченного в парадный мундир со множеством орденов. Перед тем как Павлов приступил к объяснениям, Грузенберг почтительно попросил эксперта назвать свой чин и звания и, как будто не удовлетворившись длинным перечнем, спросил: «А что значит звание лейб-хирурга?», и выслушав ответ, еще раз уточнил: «То есть это очень почетное звание». — «Да, просто так оно не дается». — «Господа присяжные заседатели, заметьте, что перед вами лейб-хирург, то есть лицо, которому доверяют здоровье государя императора! Может ли быть более убедительное подтверждение квалификации эксперта!» — с пафосом воскликнул Грузенберг.

Голубев недоумевал, как и почему лейб-медик, осыпанный всеми милостями и наградами, какие только существовали в государстве Российском, стал приспешником инородцев. Как оказалось, этот спевшийся дуэт Павлова и Грузенберга уже участвовал в нескольких процессах, и каждый раз Грузенберг разыгрывал комедию, объясняя присяжным заседателям важность звания лейб-хирурга. Другие эксперты тоже держали еврейскую сторону, но они соблюдали хотя бы внешнюю беспристрастность, тогда как лейб-хирург даже не считал нужным скрывать презрение к жертве. Ни слова сочувствия не вызывал у него злодейски умерщвленный мальчик. На одном из заседаний лейб-хирург, доказывая, что ужасающие раны якобы не были болезненными, допустил характерную оговорку: «Вот еще одна забавная рана!» и недоуменно захлопал глазами, когда эти слова вызвали протест поверенных гражданской истицы.

Между тем председатель суда отпил из стакана и продолжил речь:

— Вам придется еще задаться вопросом: если это убийство совершили воры из мести или из желания вызвать еврейский погром, почему они перенесли труп в пещеру и оставили там улики. Подумайте, могли ли воры так неосторожно действовать, не проще ли было бросить труп в Днепр или в один из колодцев…

Именно это пытался объяснить Голубев, когда суд в полном составе выехал на осмотр места преступления. Они шли по узкой тропинке на дне оврага. «Э, да тут дюжину мальчишек можно было зарезать, никто бы не увидел!» — присвистнул кто-то, оглядывая круто вздымавшиеся, поросшие орешником склоны. Пещера совсем обвалилась, а склон вокруг нее был истоптан ногами зевак. Один за другим присяжные добросовестно залезали в пещеру. Адвокат Карабчевский встречал их у выхода и пояснял: «Обратите внимание, господа присяжные, как удобно было вынести тело из квартиры Веры Чеберяк. Пустынная Нагорная улица, жилья почти нет». Поверенные гражданской истицы тоже обратились к присяжным. «П-а-звольте! — возмутился Шмаков. — От печи до пещеры расстояние вдвое короче. Здесь прямая линия». Поверенный истицы ткнул рукой в смутно видневшиеся в осенних сумерках трубы кирпичного завода. «Дело не в расстоянии, а в удобстве дороги. По прямой линии сплошные яры и лес», — возразил адвокат. «Я вам докажу, что с завода нести несравненно удобнее. Надо сделать опыт». Прокурор Виппер запротестовал, что уже поздно, его поддержал промочивший ноги Чаплинский. У Голубева кружилась голова после обморока, и не было сил спорить. Да и бесполезно было доказывать очевидное, все равно каждая из сторон осталась бы при своем мнении.

Между тем Болдырев, обстоятельно разобрав версию о причастности к убийству шайки Веры Чеберяк, перешел к уликам против Бейлиса.

— Конечно, самое главное показание дает Люда Чеберякова, которая каталась на мяле вместе с Андрюшей перед тем, как его схватил Мендель Бейлис…

Мяло — карусель для лукьяновской детворы, любимое место игр. Однако никто из детей не осмелился рассказать, как весело катались на этой карусели на заводском дворе. Кроме Люды Чеберяк никто не решился свидетельствовать. Адвокаты устроили ей перекрестный допрос, надеясь сбить девочку с толку, но она не дрогнула, доказав, что пошла характером в мать.