Витамины любви, или Любовь не для слабонервных - Анна Макстед

— Но… ей со временем стало лучше?

— Таблетки… снимали крайние проявления. От них она становилась приемлемой для общения. Была ни грустной, ни радостной. Просто в пределах нормы.

— А сейчас она принимает таблетки?

— А кто их не принимает?

— Но… у нее же была послеродовая депрессия. Разве она не проходит, когда дети подрастают?

— В принципе — да, но у нее и до рождения детей была склонность к депрессии, а роды просто оказались толчком. Угнетенное состояние осталось навсегда. Но теперь она хотя бы может что-то делать. — Помолчав, Мартина сказала: — Не знаю, в каком сейчас состоянии здоровье Анжелы, но тебе надо с ней поговорить.

— Я поговорю, — согласилась я.

Но прежде я решила поговорить с братом.

Глава 43

На следующий день вечером мы с Оливером остались нянчиться с ребенком, потому что Габриелла с подругой отправились, есть суши. Я их несколько раз пробовала, они мне понравились, только после японского ресторана всегда хочется съесть полную миску чего-нибудь горячего и сытного.

— Пусть отдохнет, — сказал мне Оливер, с грохотом захлопывая дверь за женой. Наверное, просто не расслышал ее последних слов — она попросила его закрывать дверь потише, чтобы не разбудить ребенка. Вероятно, она сказала это в ультразвуковом диапазоне, на языке дельфинов, поэтому он и не понял. Потом он добавил, пожав плечами:

— Сегодня я принес ей цветы, и она целых пять минут была со мной очень ласкова.

Я знала, что в вопросах психологии Оливер не понимает ничего. Он вообще во многих вопросах ни черта не понимает. Но, как и с ребенком, говорить с ним нужно ласково и доходчиво — криком ничего не добьешься. Я решила начать разговор осторожно, не выпаливать все сразу, как обычно. Поэтому начала издалека:

— Ты с мамой разговаривал?

Оливер потер шею:

— Я подумал, что надо дать ей время отдышаться.

Заглянув ему в лицо, я поняла, что он просто боится разговора с мамой.

Моя соседка — та, которая объявила себя кошачьей мамой, — как-то рассказала мне, что у Чармиана Мяу развилась астма из-за того, что ее бывший бойфренд много курил. Она всегда догадывалась, что у кота вот-вот начнется очередной приступ одышки: в такие моменты он прятался под кофейным столиком (кот, не бойфренд). Оливер вел себя совсем как Чармиан Мяу — тоже был готов залезть куда угодно от страха.

Я не знала, с чего начать. Может быть, с того, с чего я обычно начинаю любое расследование: нахожу уязвимое место объекта. Г-м-м, я поглядела на Олли. Он замер на месте, на его лице застыло выражение ужаса.

— В чем дело?

— Ш-ш-ш!

Я только собралась достать из сумки пилку для ногтей, как сама услышала вопль: «А-а-а!»

Все ясно, ребенок проснулся.

Побледнев, Олли схватил меня за руку и проговорил одними губами:

— Тихо, он поорет и уснет.

— А-а-а! А-а-а! — доносилось сверху.

— Думаешь, уснет? — Я сладко улыбнулась, и брат ринулся вверх по лестнице. Мне стало ясно, где его уязвимое место.

Через четверть часа на верхней площадке лестницы появился Олли с ухмыляющимся Джудом на руках.

— Вот шельмец, — пожаловался Олли. — Никак не хочет засыпать. Я его кладу на спину, а он тут же вскакивает и нарочно стукается головой о решетку кроватки.

— Этот джентльмен желает поиграть, — сообразила я. — У тебя на холодильнике, кажется, я видела записку размером с газетный лист с надписью: «Олли, не ругайся!»

Олли опустил Джуда на ковер, тот сразу же исполнил триумфальный танец.

— Привет, умник-разумник, — обратилась я к Джуду. — Поцелуешь меня?

Джуд с преувеличенно важным видом прошествовал ко мне и чмокнул в щеку.

— Ой, молодец! — Я прикоснулась к тому месту, которое он поцеловал, и изобразила застенчивость в стиле красавицы из южных штатов. — Спасибо, Джуд. Отличный был поцелуй.

Джуд, двигаясь вперевалку, как пингвин, направился к своим игрушкам, вытащил теннисный мячик и вручил мне.

— Поиграем? Согласна. Давай мячик. Ну, теперь ловит Джуд!

Джуд подобрал мячик и бросил назад мне. У него был неплохой удар: синяк от мяча будет долго красоваться на моей ноге.

— О-о, мастерский удар, сэр!

У Джуда, как и у Чармиана Мяу, была такая манера держаться, что, на мой взгляд, к нему нельзя было обращаться иначе как «сэр».

Джуд захлопал в ладоши и сказал: «Бо-о!»

— Б-о-о! — загукала я. — Вот именно! Бо-о-о! Олли! — я кинула взгляд на брата, потом второй. — Олли! — Он самозабвенно стучал по клавиатуре своего ноутбука. — Оливер!

— Ну, чего тебе? — Он не поднимал глаз.

— Джуд хочет бросить тебе мячик.

— М-м-м? — Олли поднял отрешенный взгляд.

Джуд замер с мячиком в руке, неуверенно улыбаясь. У меня при виде этой улыбки сердце похолодело.

— Твой сын хочет бросить тебе мячик, — повторила я.

— А-а-а! — наконец очнулся Оливер. — Бросай.

Джуд размахнулся и бросил. Мячик попал точнехонько в клавиатуру.

— Больше так не надо! — сказал ему Оливер. — Ты плохо поступил! Нехорошо!

— Боже мой, Оливер, да ведь он не нарочно! Да ты сам виноват! Надо было закрыть ноутбук! — Но было уже поздно. У Джуда опустились уголки губ, он был готов разреветься. Это было очень забавное зрелище, но нам было не до смеха. Я уже несколько раз видела у племянника такое выражение лица: после этого он обычно начинал вопить. Я сердито посмотрела на брата.

— Ох, — сказал тот, подхватывая Джуда на руки. — Прости. Папа глупый. Теперь пойдем. Ты устал. Пора в постель. Скажи «спокойной ночи» тете Ханне.

— Спокойной ночи, красавец! — Я поцеловала пухлую щечку Джуда.

Уже через две минуты Оливер снова стучал по клавиатуре своего ноутбука. Наверху царила тишина.

Какое-то время я тихонько наблюдала за ним. Подумать только! С таким же успехом он мог быть сейчас в Китае. У меня гулко застучало сердце. Джейсон, подтверди, я ведь никогда не была такой! Он, конечно, не ответил, но я почувствовала, что он со мной не согласен.

Я уже знала уязвимое место Олли, но с чего начать? Да начну с чего-нибудь, потом переведу разговор на нужные рельсы.

— С тех пор, как ты сам стал отцом, ты стал сочувствовать Роджеру?

— О чем ты? — Олли поднял голову.

— Да ни о чем, — улыбнулась я. — Просто когда я вижу тебя с Джудом, всегда вспоминаю Роджера с тобой на руках.

Конечно, это было вранье, я вовсе не помнила Оливера таким маленьким, и по вполне уважительной причине — меня тогда не было на свете. Но я знала, что говорю: Роджер сам говорил, что он не умел обращаться с малышами. Помню, он говорил: «Малыши! Это такие бессмысленные создания! До четырех лет они такие надоедливые! Щенки намного лучше!»