Толстой-Американец - Михаил Филин

Во время сего изнурительного лечения в Сарре отразилось какое-то тихое уныние: как будто медленным, томным шагом подвигалась она к могиле своей. Но, как только силы позволяли, она занималась ещё музыкой, чтением и в последние недели жизни написала несколько стихотворений; одно из них на английском языке: оно носит на себе верный отпечаток её предчувствия. Сарра старалась, однако ж, казаться весёлой; отец, с своей стороны, также с душой, уязвлённой глубокою скорбию чёрных мыслей, принимал на себя вид беспечной радости. Так друг друга обманывали; но обманешь ли вещее сердце? Иногда, по долгом молчании и не нарушая оного, они кидались в объятия друг к другу; каким прощальным поцелуем они целовались! Ещё и теперь жжёт, горит сердце несчастного отца от сих поцелуев!

Замечательно, что Сарра в течение всей болезненной жизни своей никогда не слегала в постель, кроме одного раза, и то от скарлатины. И во время лечения доктора Мандта — когда она два раза доходила до такой степени слабости, что не была в состоянии не только ходить, но и сидеть — ей устраивали болезненный одр её на софе в маленькой гостиной комнате. Она имела какое-то отвращение к постели. Но пред тем третьим — третьим и последним — разом она приказала положить себя в постель. Сему предшествовал весьма замечательный случай.

Сарра ещё была на ногах; дома оставался один отец; день склонился к вечеру. Во всех её движениях было что-то не её; она приводила в порядок книги, бумаги свои и наконец, с кипою исписанных листов, явилась в комнату отца, где он лежал у камина. Она бросила в пылающее пламя принесённые ею бумаги — отец громко ахнул; это её не встревожило. Молча пошла она к себе в комнату; но во взоре, в движениях, поступи её было нечто торжественное!

Она сбиралась в дальний путь… В течение последних десяти дней она приказывала много любимой ею горничной девушке своей читать и петь отходные молитвы, — делая это тайно от родителей.

Сам доктор Мандт был нездоров; отец всякий день ездил с отчётом, изложенным на бумаге. Опасность казалась так отдалена — и так отдалена, что ещё 23-го апреля вечером один из самых старых друзей Толстого беседовал у него с двумя товарищами. За стаканом вина, при чтении стихов хохотали до безумия. Толстой, вовсе не смешливый, хохотал больше всех; о! какой поучительный, но и ужасный, жестокий урок для человека!

В три часа ночи Толстой был разбужен воем целой стаи собак, собравшейся под окном его спальни. Ужас им овладел; он обезумел; вскоре за сим приходит женщина сказать, что Сарре Фёдоровне что-то очень нехорошо; поскакали за докторами… Смятение, ужас в доме!.. И — где смеялись, тут рыдают; громкий хохот уступил место диким крикам отчаяния; в 8 часов уже Сарры не стало!..

Гр<афиня> С<арра> Ф<ёдоровна> Толстая скончалась в С<анкт->Петербурге 1838-го года апреля 24-го, в 8 час<ов> пополуночи. 27-го числа тело её было предано земле на Волковском кладбище.

По особому милосердию сердобольного Монарха, тело покойной перевезли, июля 12-го, в Москву и похоронили на Ваганьковом кладбище, где многолюдное семейство графа Толстого, состоящее из осьми человек: четырёх дочерей и четырёх сыновей, — покоится под одним камнем. <…>

17-го мая 1839 года

Для издания «Сочинений в стихах и прозе гр<афини> С. Ф. Толстой» Американец не только изыскал средства и нанял «рабочую лошадку», М. Н. Лихонина. Граф Фёдор Иванович выступил и составителем, и, без преувеличения, ответственным редактором данной книги. Наш герой, как заправский археограф, собрал оставшиеся после Сарры бумаги (законченные произведения, письма и наброски); классифицировал и распределил их по хронологии, языкам (немецкому и английскому) и томам; он же предложил М. Н. Лихонину те принципы перевода сочинений графини на родной язык, которые считал единственно верными.

В «Предисловии переводчика» есть строки, свидетельствующие о разногласиях между издателем и наёмным работником по существу указанной герменевтической процедуры. Отношение к текстам Сарры Фёдоровны как к объектам сакральным, не подлежащим никакой вольной интерпретации, решительно не устраивало М. Н. Лихонина, однако Американец всё-таки настоял на своём. В итоге сочинения покойницы переводились буквально. «Переводчик, исполняя волю её родителя, должен был переводить подлинник слово в слово, — счёл нужным оповестить публику Михаил Николаевич, — и потому не мог вполне передать нежных оттенков чувств и мыслей, выраженных на языках столь богатых, как самыми оборотами, так и лишь им одним свойственною поэзи-ею слов, которые, при буквальном переводе, были почти невыразимы или, по крайней мере, довольно холодны и бесцветны» (с. LXXIII).

Победителей, как известно, не судят: «Сочинения в стихах и прозе гр<афини> Сарры Толстой», напечатанные по-русски в 1839 году в «охранительной» версии отца поэтессы, стали на рубеже десятилетий заметным литературным событием.

Произведения графини Сарры Толстой давно — и, возможно, бесповоротно — забыты. Думается, что читателю жизнеописания Американца желательно иметь хотя бы приблизительное представление о творчестве «необыкновенной девушки с высоким поэтическим даром» (А. И. Герцен). Ведь её своеобразные опыты — тоже часть биографии Ф. И. Толстого, биографии его души.

Ниже публикуется (с сохранением некоторых особенностей орфографии, пунктуации и стилистики подлинника) ряд завершённых («полных») стихотворений дочери графа, которые были написаны на немецком и английском языках. Их перевёл М. Н. Лихонин; произведения извлечены нами из первой части двухтомника 1839 года (с. 3–9, 14–17, 40–41, 46–49, 74–75, 133–134, 184–187, 196–197, 203).

В твоём прохладном, тёмном лоне покоится печальный жребий человечества: слёзы скорби, кипение страсти — всё спит в твоей тихой прохладе. Страдание любви, наслаждение любви — не проницают уже пламенем спокойную грудь. Ах! здешняя жизнь — буря, буря, исполненная замирания сердца и трепета! Лишь в твоей глубокой, тихой ночи несчастие не имеет более власти: там покоишься и видишь хорошие сны; кровь уже пламенно не волнуется, и жестокое болезненное чувство жизни не давит уже хладное сердце!

Утиши льющийся поток слёз, просветли своё тоскующее сердце, обрати взор к Отцу, взгляни на небо: ибо этим услаждается всякая скорбь.

Утешься: твою исполненную тоски жизнь, твою молитву, твои вздохи, о, несчастливец! твои страдания, твой внутренний трепет — всё видит великий Милователь.

И когда твоё колеблющееся мужество изнемогает от печали и скорби, и из очей твоих льётся поток слёз: с отрадою взгляни горб: Он тебя не оставит!