Лабиринт розы - Титания Харди

Если Люси и надеялась, что ее гимн людскому единению и высшим духовным устремлениям хоть немного ослабит убежденность собеседников, то, взглянув на них снова, она испытала разочарование. Один впился пальцами себе в живот, словно мучился несварением желудка, другой смотрел на нее без всякого выражения, непоколебимо уверенный и в своей правоте, и в информирующих его «ангелах». Она не сдержала улыбки и решила не отступать перед Уолтерсом.

— Поразительная идея — эти три неба, не правда ли? В земном мире мы обходимся одним материальным телом, на небесах нужны духовность и бескорыстные чувства. И только в высшем раю нам удается применить свои интеллектуальные дарования. Адам с Евой обитали в промежуточном раю, в Эдеме, но когда Ева сорвала плод познания, она тем самым выразила желание возвыситься до наднебесья. Вот, женщина первой решилась вытащить нас из невежества, наделить истинным знанием, и только мужчины до сих пор наивно считают образование собственной прерогативой.

У Уолтерса ее слова не вызвали ничего, кроме раздражения: ему не раз приходилось слышать этот вздор, эту профеминистскую, прогуманистическую ересь, рьяно защищающую богоподобность просвещенного человека, его божественный потенциал к приобретению знаний. По этой максиме и женщины достойны похвалы за свое стремление к образованию! Но теперь ученые жены расплодились повсеместно, они нарушили изначальное равновесие, что повлекло за собой нравственный упадок и разрушение института семьи, изменение основ брака и ослабление уважения к мужчине в социуме. Тем не менее, желая как можно быстрее добраться до вожделенной цели, Эф-У решил поддакнуть:

— Вы хоть и молоды, но очень начитанны, мисс Кинг. Теперь я понимаю, почему Ди и его окружение так интересовались алхимией: она для них была очевидным способом воплощения религиозности, преобразования души из низменной материи в золото.

Люси поняла, что профессор не досказал свою мысль: «…что было явным заблуждением». Она снова взглянула на «Венеру и Адониса». Обидно, что нельзя как следует осветить роспись и изучить все подробности! Картина наверняка переполнена подсказками о Ди, Шекспире и их герметической философии. Ей вдруг пришли на ум слова: «…я Стену заменю»; Люси ясно видела их, словно написанные огнем на странице, побывавшей с нею вместе в Шартрском лабиринте.

Стоявший рядом Тампль держался по-прежнему суетливо. Его душа явно терзалась с того самого момента, как они с Люси оказались нечаянными свидетелями пиршественной сцены. Люси решила для себя, что Ги — истово верующий и теперь по понятным причинам не может себе объяснить того видения. Возможно, он искренне переживал, что невольно стал объектом неизвестного демонического эксперимента. Ей стало смешно, но жалость удержала ее от такого бессердечного выражения эмоций. Саму Люси духи в зале тоже застали врасплох, но Ги, как она теперь понимала, испугался не на шутку.

Вдруг он нараспев завел тот же отрывок из рукописи, который только что вспоминала Люси. Хотел ли он тем самым утихомирить призраков и воспрепятствовать их возвращению?

— «Теперь своею волею я Стену заменю», — произнес он вслух. — «…Усомнится, кто я такой и кем я прежде был». Но где же наша добыча, Эф-У? Мисс Кинг, мы ведь с вами ищем такой предмет или дверь, к которым подошли бы ключи, верно? Вы думаете, в этой картине замаскировано отверстие?

Люси блуждала взглядом по фреске — ответа не находилось. Тщетно она пыталась сопоставить частности, которые они накануне обсуждали с Алексом, распознать отгадки, очевидные для Тампля. К несчастью для нее, тот не собирался выказывать ей свою осведомленность, иначе подсказал бы про панельную обшивку. Неужели Ги намекает на стекло, защищающее роспись?

— Быть не может, чтобы по ходу дела требовалось испортить такое… — В ее голосе прозвучало неподдельное сомнение. — Скорее всего, нам нужно «заменить стену», чтобы найти то, что здесь спрятано.

Про себя она подумала: «То, что Уилл оставил для Уилла», — и добавила:

— Здесь должен быть еще один фасад, возможно параллельный с розой или Адонисом — не зря же он символизирует Воскресение.

Тампль, словно святоша в религиозном экстазе, все тянул свои песнопения. Они осмотрели остальные, несомненно, сплошные стены зала. Вдруг Люси осенило: «все сгорело в пламени», «соединенные между собой фрагменты»! Она воодушевленно выпалила:

— В этой стене когда-то был камин! Вот тут, за этой красивой обшивкой. Здесь та самая щель, сквозь которую влюбленные могут тайком проникнуть в прошлое.

Уолтерс узнал цитату из старинной рукописи, но все равно не мог понять, почему Люси решила, будто в этой стене был камин. Впрочем, она внутренняя, вверху есть место для дымохода — предположение вполне правдоподобное.

— Вы что же, хотите отодрать все это? Комиссия по историческому наследию обольется холодным потом, но будем считать, что вы правы.

Спустя минут десять, в течение которых вся компания ощупывала стену, они наткнулись на трещину.

— Ги, на твоей цепочке для ключей найдется тот лезермановский нож? — спросил Уолтерс.

Тампль перестал бубнить молитву, очевидно навеянную текстами рукописей.

— Да, Эф-У… — ответил он слабым голосом.

В груди и конечностях Тампль ощущал непривычный холод. Ему пришло в голову, что подобное недомогание, должно быть, ощущают археологи, вскрывающие давно позабытый склеп, высвобождая тем самым неизвестный вирус. Этот зал уже вторично навевал на него клаустрофобию, а босс, невзирая ни на что, был снова близок к неуместной эйфории. Тампль был не в силах проникнуть вместе с ним в преддверие рая и тоскливо предвкушал, что вот-вот вернутся демоны, обдавая их мерзостными запахами дыма и эля, мочи и протухшей снеди.

— Неси. Надо расшатать планки вот здесь.

Уолтерс ткнул пальцем в обшивку. Тампль попытался расшатать и выбить хотя бы одну филенку, но безуспешно. Наконец Уолтерс с издевательской усмешкой вручил ему фонарик и сам взялся за резец. С маниакальным упорством он шарил по стене до тех пор, пока одна из панелей неожиданно не упала, взметнув облачко пыли. От громкого звука оба «вознесенца» напряженно замерли, и тут же им под ноги с грохотом обрушилась часть стены. Застигнутая врасплох Люси нервно вскрикнула, а Тампль в прострации уронил фонарик, разбив его о громоздившиеся на полу обломки.

— Мисс Кинг, позвольте ваш фонарик. Ги оставил нас во тьме кромешной, — с ледяным сарказмом вымолвил Уолтерс, стараясь разглядеть хоть что-то во мраке зала.

Люси направила луч в образовавшуюся нишу, где обнаружился покрытый письменами ларец. Эф-У тихо присвистнул:

— Вот оно что! Старый очаг когда-то заложили кирпичом, а рядом вместо него соорудили большой камин. Анджело, перенеси-ка этот сундук поближе к нам. Мы на пороге великого открытия! Томас Брайтман предупреждал нас, что первой чашей гнева Божьего явилось наследование Елизаветой престола в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году, а седьмая труба Откровения вострубила в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом, когда была разгромлена Армада.[139] Соответственно, наступившее в ту пору неизбывное благоденствие возобновится с помощью некогда утерянного, а теперь заново обретенного знания, которое завещали нам великие мужи эпохи правления Елизаветы. И всеобщее счастье не прервется отныне до конца времен. Кто знает, может, в этих ларцах и спрятана та самая седьмая чаша? Момент наступает в высшей степени апокалиптический!

Люси, наблюдая за Ги, все больше отступала назад: ее неприятно поразил выступивший на лице ее похитителя зловещий румянец. Теперь и его старшего компаньона била лихорадка. Оба они наводили на нее ужас, и Люси искренне надеялась, что испытание уже близится к концу. Она поняла, что их теперь совершенно бесполезно увещевать. Разыскивая материалы о Ди и Бруно, Люси, конечно, натыкалась на упоминание о пресловутых «семи чашах». Читала она и о Томасе Брайтмане — он подсчитывал трубы и чаши Откровения, начав с римлян и ранних христиан, и установил дату «призвания евреев стать христианской нацией». Годом исполнения пророчества должен был стать тысяча шестьсот тридцатый, но, когда предсказание не сбылось, все даты, числа и исторические события были подвергнуты пересмотру и передвинуты. Люси подумалось, что непредвзято мыслящий архивариус уже насчитал бы к этому моменту не менее семидесяти чаш — и один бог знает, сколько труб! — но она справедливо решила, что сейчас не время оспаривать мнение Уолтерса.

Анджело опасливо ступил в необъятный тюдоровский камин и, приподняв железный сундук с одного боку, втащил его на низкие козлы. Тампль сделал несколько нерешительных шагов вперед, но смешался и снова затянул что-то монотонное. Люси с изумлением услышала, что Ги время от времени вставляет в песнопение слова из «таблицы Юпитера», будто бы играющие роль оберега и призывающие ангелов: «Элохим, Элохи, Адонай, Цеваот…» Она пристальнее вгляделась в него и с ужасом заметила, что лицо Тампля в призрачном свете посерело, словно обсыпанное пеплом. Этот оттенок был ей знаком как нельзя лучше по собственному больничному опыту. Люси уже хотела обратить на это внимание Уолтерса, но поняла, что профессор всецело поглощен своей добычей, буквально ослеплен ею. Очевидно, он не воспринимал ничего вокруг, кроме сундука, и когда наконец обернулся к ней, то был не в силах скрыть переполнявшее его волнение.