Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - Сборник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я этого ничего не делала, потому что никогда не летала в детстве на «Ан-2». На вертолете «Эх, нам бы дожить бы!» – да, на пассажирских лайнерах – много раз. А на кормильце ни разу. Пока, уже в институте, не отправилась в клуб МГУ прыгать с парашютом.
Много раз, когда мы жили в деревне, а папа работал где-то поблизости, он пролетал на своем весело урчащем самолете над домом и садом. Папа выглядывал из кабины, махал нам рукой. И ему махала и кричала вся деревня. Однажды мы рвали вишни, веселились, кричали, пищали и не слышали гула мотора подлетающего самолета. Когда мы его заметили, было уже поздно – и мама, и мы с сестрой попали под бомбежку. Авиация обрабатывала поля, и папа осыпал нас с самолета градом твердых розовеньких шариков удобрения.
«Ан-2» может сесть даже на поле, взлетная полоса нужна ему ровная, но не такая длинная, как для больших самолетов. Да, наш папа садился несколько раз на поле за деревней. Сейчас это поле уже непригодно – ни как пастбище, не то что в виде взлетной полосы для «Ан-2». Есть предел норме буераков на душу населения.
Да, еще в моем детстве на «Ан-2» можно было летать по всей стране – как на пригородном автобусе. Он мог садиться на крошечные аэродромчики – в Узбекистане и казахской степи, среди брянских лесов, в Мещовском ополье, даже в болотистых краях Смоленщины, где к взлетной полосе подступали вода и обманчивые кочки. А какие попадались пассажиры! Деревенское население с мешками и корзинками, вместе с ними катались поросята, козы и куры. Часто летали журналисты, которые совали советские свои носы в самые глухие уголки страны, агрономы, которым нужно было успеть побывать в разных концах своего огромного хозяйства. Час, самое большое два – и ты оказываешься в таком краю, куда и на собаках не доберешься, ни одна машина не пройдет.
На «Ан-2» производят аэрофотосъемку. В детстве я мечтала посмотреть, как ее делают! Если в раннее-раннее ясное и безоблачное утро взлететь в небо под лучами восходящего солнца, можно увидеть все неровности земли. Будут видны ямки, грядки и фундаменты древних строений, даже тех, которые разрушились и скрылись под землей много тысяч лет назад. А сколько нетронутых курганов видел с самолета папа – тех, которые стоят далеко от больших дорог и о существовании которых, наверное, не знают ученые! Мы потом к ним на машине ездили. Далеко не ко всем, конечно, но пять монголо-татарских курганов в ряд вдоль реки Серены, которые папа увидел с самолета и нанес на карту, нашли! Курганы давно перерыты, обольщаться не приходилось, но тем не менее.
А еще на «Ан-2» перевозят грузы. Вмещается в него очень много. Ведь как приятно – лететь в небе и везти целый самолет узбекских дынь! Или партию лекарства в отдаленный уголок страны.
«Ан-2» обрабатывают поля химикатами. Если бы этого не делали, то от бессовестных вредителей погибли бы урожаи хлопка в Средней Азии, виноградники в Крыму, кубанская пшеница и фруктовые сады. Мне это было четко понятно – тоже с детства. Кто-то и прививки не делает, а химия – друг. Командировка ради удобрения полей так и называлась – «папа на химии». Пару раз я так и сказала, чем шокировала каких-то взрослых. Мама потихоньку договорилась называть это нейтрально «папа в командировке». Все лето «химичил», как некоторые постзоновские труженики.
Зимой пассажирские рейсы. Осенью грузы.
Так что круглый год наш папа был в командировках. И никогда не приходил ко мне в школу на родительские собрания. До такой степени нанеприходился, что моей чудесной учительнице нельзя было доказать, что у меня есть папа. Еще бы: когда у меня спрашивали, кто твой папа, которого никто никогда не видел, я отвечала – он летчик… А так обычно отвечали те, кто не видел своего папу с рождения. Как-то к нам в класс пришла новенькая – дочка военного. Ее посадили со мной, и на перемене она спросила, кто у меня мама, кто папа. С мамой проблем не было, инженер и инженер, а про папу я традиционно ответила – летчик. В тот момент, когда девочка спросила, какое у папы звание, вошла эта самая моя классная руководительница, добрая учительница, и внимательно прислушалась. Я задумалась (ведь у летчиков гражданской авиации не бывает звания) и, от волнения задумавшись особенно долго, выпалила: «Командир звена!» Все окружающие пионеры, и учительница в том числе, засмеялись. Дочка военного про звено смеялась громче всех. А я под этот смех растерялась и не могла доказать, что эскадрилья гражданских самолетов разбита на звенья…
Да еще учительница подошла, погладила меня по голове и попросила не обижать девочку, у которой папы нет, но которая тоже не хочет отличаться от всех остальных…
Когда я рассказала родителям о том, как смеялась учительница над моим «враньем», они тоже сначала растерялись. А потом додумались: дали мне газету, где описывались трудовые подвиги моего папы в ГДР и была его фотография – папаня крупным планом на фоне своего самолета. Я очень похожа на папу, так что ни у кого сомнения по поводу нашего родства возникнуть не могло. «Отнеси в школу!» – с нажимом сказала мама. Хотя всегда для мамы школа была чем-то вроде храма справедливости и незыблемости предъявляемых там к ребенку требований.
Я понесла. Даже бодро так понесла. Никогда в школе я ничем особо не хвалилась, потому что все у меня и так было: кубик Рубика, венгерский, настоящий, появился у самой первой, джинсы в нескольких вариантах тоже, черный «дипломат» с бархатным нутром, так нужный девочке в шестом классе, кроссовки – сначала румынские, потом синий-синий-синий «Адидас». Всё было. Где попадалось, там папа покупал и тащил нам. Мне кажется, хорошо, что у меня это было так сразу, без трепетного ожидания и невозможности получить, без зависти к тем, у кого это есть. Я не имела пиетета перед дефицитом. «Ан-2», кормильцу, спасибо. И гражданской авиации. Не шучу.
И вот пришла я с газетой в школу хвалиться. Подошла к столу классной руководительницы перед ее уроком, хлопнула газету перед ней и заставила убедиться, что папа у меня существует.
Но немецкие буквы не произвели на нее впечатления. Она преподавала русский язык. Тогда я ткнула пальцем в подпись под фотографией, где вполне можно было прочитать: «Карашо! – сказал Вячеслав Нестерин». Старушке пришлось поверить.
С сестрой уже не повторили такой ошибки. При первой же возможности мы заставили папу нарядиться в парадную синюю форму, блистающую золотыми дубовыми листьями фуражку с кокардой, прийти к ней в класс и на тематическом классном часе «Профессии наших родителей» рассказать о том, как он работает. Это помогло. Папа у нас красивый, гагаринского типа.
Мы ждали его и ждали. У нас не было мобильного телефона, и даже городского домашнего телефона не было ни в одной из квартир. Но была транзисторная радиола. Если в определенное время настроить ее приемник на ультракороткую радиоволну, то иногда можно было услышать то, как он разговаривает со своим вторым пилотом, диспетчерами и другими экипажами. Это он нас научил.
Когда мы особенно скучали, мы втроем часами крутили приемник. Иногда мы и правда слышали папин голос – мама его узнавала первая. А чаще, сквозь шум звуковых волн, сигналов, музыки и помех нам слышались его позывные, казалось, он говорит, чтобы мы ждали его, не скучали. И повторяет это, повторяет. Мы ждали – и каждый раз дожидались.
Сусанна Альперина
Звездный мальчик
Сегодня мы, первоклашки, впервые пошли в театр. Он назывался ТЮЗ. Что это значит, никто из нас не знал. Мы думали, что это от дразнилки «тю-тю», когда приставляешь палец к голове и крутишь им: «Ты что, того, тю-тю?»
Этот театр находится рядом с лучшей горкой нашего города. Зимой можно кататься с нее на санках, на картонах или на попах. Никакие страшилки о детях, которые катались с горки, вылетели на дорогу и попали под машину, на нас не действуют. Взрослые любят все преувеличивать и пугать детей, кто этого не знает! А летом, когда уже тепло, с этой горки хорошо съезжать на велосипеде или даже просто быстро сбегать по ней, почти падая. Многим из нас хотелось на горку и сейчас, но нас дружным строем завели в театр. Учительница внимательно всех пересчитала и рассадила. Нам достались места далеко от сцены, но, в целом, рассмотреть, что происходит, можно.
Хорошо, когда вместо уроков – театр. Можно резвиться и шалить. Мальчишки развязывают девочкам банты, а мы показываем языки, хохочем и шумим. Когда раздается третий звонок и гаснет свет, учительница на нас шикает, чтобы мы успокоились.
Сначала я вообще не могла понять, что происходит на освещенном кусочке сцены. Вроде с неба упала Звезда, а потом появился он – Звездный мальчик. Высокий и очень красивый… Я бы сказала, что сразу же в него влюбилась, но я уже была влюблена. В Вову Горнова, который занимался фигурным катанием и дружил с Ирой Запарой, тоже фигуристкой. Они оба казались мне какими-то особенными, и я расстраивалась из-за того, что Вова не обращал на меня никакого внимания. Хотя немного примиряло меня с этим фактом то, что он вообще ни на кого, кроме Иры, внимания не обращал.