Красная площадь - Пьер Куртад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Симон слегка приоткрыл ставень, чтобы подышать терпким запахом повилики и облетевшей листвы, сложенной в кучи в садиках вдоль железнодорожной насыпи. Надо позвонить Лоранс. Миссия не слишком тягостная. Эта смерть в сущности не может очень уж ее расстроить. Она не раз говорила: «У тебя было безрадостное детство. Оно тебя давит. Ты не замечаешь, но мне со стороны виднее». Ее собственное детство было растерзано войной, она почти никогда о нем не вспоминала.
Симон осторожно закрыл окно. Мать прикрутила огонь в ночнике и покачала головой. Он догадался, что она подумала о восковых свечах. Он прикрыл ночник вышитой наволочкой с диванной подушки и на цыпочках вышел из комнаты. По дороге на ближайшую станцию, откуда он собирался позвонить Лоранс, Симон почувствовал неизбежную при таких обстоятельствах радость жизни. Но покойником в этом случае был не его отец, до конца своих дней мечтавший о том, что наступит время, когда все в мире изменится и люди станут творить чудеса. Покойником был Казо.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
1958
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
Симон решил, что сначала прогуляется один до Красной площади. Он любил, чтобы все было торжественно, чтобы потом было о чем вспомнить. И тогда он скажет:
— Знаете, когда через двадцать лет я вновь увидел Красную площадь…
Он спускается по лестнице гостиницы, увешанной картинами с изображениями русской природы и сцен из жизни в прошлом и настоящем. Мрамор, толстые ковры, бронзовые статуэтки, звуки духового оркестра, долетавшие с улицы, где репетируют первомайский парад, — все это создает обстановку торжественности. Симон находит в ней своеобразное очарование, как и в празднично убранной церкви богатых кварталов Парижа во время пышной свадебной церемонии. Добравшись до первого этажа, он опускается в монументальное кресло, смахивающее на обтянутый красным бархатом трон. На массивном полированном столе лежат рекламные объявления, приглашающие посетить Черноморское побережье. Он уже несколько часов в Москве, но она на каждом шагу напоминает ему о том, каким он был двадцать лет назад — молодым, стройным, с иссиня-черными волосами. «Неужели я был так молод? Неужели тот юноша — я?»
В зеркале воспоминаний появляется и Камилла, но ее образ расплывчат. Он видит ее такой, какой она была до их разрыва; она не стареет. Из этого же зеркала глядит на него и Саша Бернштейн, он сейчас приедет за ним в гостиницу и уведет к себе обедать. «Я его, вероятно, не узнаю. Ведь прошло четверть века. Помню только, что он был весь в веснушках».
Перед троном висит картина. В молочном небе, на фоне снега, льда, елей и тонких березок, летят треугольником большие птицы, не то журавли, не то дикие гуси. Радость жизни олицетворяют два бородатых веселых охотника. Они остановились, чтобы доставить удовольствие художнику. Чувствуется, что их опытное ухо хорошо распознает все звуки зимнего леса: перелет одинокой птицы, потрескивание льда под осторожными шагами лося. Мимо трона, направляясь в свой номер, проходит человек с тяжелым портфелем, очевидно приехавший в Москву решать какое-нибудь дело в министерстве. Он бросает взгляд на охотников. «Вот сейчас, — думает Симон, — он видит как раз то, что ему больше всего хотелось бы увидеть: лес, охоту, русский пейзаж». На других репродукциях изображены тракторы, поля, радиовышки — то, о чем говорят газеты. По мосту через Москву-реку идут пионеры, они возвращаются с демонстрации. Художник вырядил их в праздничные костюмы. Они несут, положив древко на плечо, красное знамя с золотой бахромой. В этой картине узна́ют себя сотни тысяч детей, которые завтра впервые пойдут на первомайскую демонстрацию, и потом, став уже взрослыми, взволнованно замедлят шаг, увидев репродукцию картины «Возвращение с демонстрации» в вестибюле вокзала или гостиницы, в заводском или колхозном клубе. У многих изменятся за это время вкусы, но это не имеет значения. Они все равно скажут:
— Мазня, конечно, но мне это напоминает день, когда я впервые шел с нашим пионерским знаменем на первомайскую демонстрацию. Незабываемый день! И погода была чудесная!
На аэродроме переводчица сказала:
— Такие дни в это время года — не редкость. Но случается, что и первого мая бывает холодно.
В этом году весна поспешила на встречу с праздником. В воздухе, процеженном зимними холодами, отчетливо различаются любые запахи. Едва оказавшись на улице, Симон сразу же почувствовал сильный и терпкий запах бензина. Он узнал его. Он бывает только здесь, его нельзя забыть, хотя очень скоро перестаешь его замечать. Симон закрывает глаза, он силится вспомнить дребезжащий автобус, который вез их с Камиллой через Красную площадь в гостиницу, расположенную по ту сторону Москвы-реки. Вспоминает молоденькую, очень плохо одетую переводчицу (так, во всяком случае, ему показалось тогда, но со временем, по мере того как дела в стране улучшались, он понял, что явно преувеличивал подмеченную тогда бедность). Но он, безусловно, не ошибается, он хорошо помнит, что видел в этом квартале скопище обшарпанных деревянных домиков вроде того, в котором жил Саша, и улицы, где пробивалась на мостовых трава. А в переулке копалась в песке курица…
И потому он сейчас с наслаждением прислушивается к беспрерывному шуму автомобилей. Ему нравится мрамор. Нравятся бронзовые двери, величественные, как вход в Лондонский банк. Он идет навстречу людскому потоку, чью загадку он не в силах разгадать. Большинство прохожих еще в темной зимней одежде, но даже в этой однообразной толпе чувствуется спокойствие, уверенность в движениях, удовлетворенность, чего не увидишь в больших городах Запада. Это идет рабочий люд, хлынувший на улицы после трудового дня, чувствуется, что толпа живет, что она сплочена и необъятна, эти люди — рабочие и крестьяне. Над толпой в серо-голубом
