Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь? - Валида Будакиду
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лёша всё чаще и чаще стал заговаривать о переезде в Грецию.
– Покатили, Адель, – говорил он. – Нам здесь нечего ловить. Видишь, многие уже начали готовить документы. Если Греция вас принимает, почему бы не попробовать что-то поменять в своей жизни? Давай официально зарегистрируемся, переедем в грецию, поступим там в университет, будем учиться и работать.
– И кем я там буду работать? – спрашивала Адель.
– А кем ты работаешь здесь?
– Так здесь хоть знакомые есть, родственники… язык знаю…
– Я просто тебе удивляюсь: люди платят такие бабки, чтоб стать евреями, немцами или ещё кем. Ты совершенно официально записана в паспорте «гречанка», фамилия у тебя греческая, а ты ждёшь не понятно чего!
– Так к кому я туда поеду?! На вокзале спать? Кто меня приглашает?
– К кому другие едут?! Попроси этого своего знакомого, которого ты в Большом Городе видела, ну, который ОВИР ждал, пусть он тебе визу пришлёт! Приглашение или как там это называется? Пойди, поговори! Он к тебе вроде неплохо относится.
– Так он с больницы рассчитался! Он там уже не работает!
– Домой сходи!
В принципе, в том, что говорил Лёша, ничего смертельного не было. Сходить можно, естественно, к кому угодно. Там точно не побьют и не поругают. К кому угодно, только не к Владимиру Ивановичу! Эх! Лёша! Если б ты знал… Ты бы не посылал меня с такой настойчивостью туда, где бы я вообще мечтала остаться на всю жизнь…
Она долго не могла себе представить, как можно без приглашения и предупреждения заявиться к чужим людям и что-то просить. Ужасно было и то, что Аделаида мозгами старалась принять: ничего не произошло, ничего не изменилось. Он ничего не знает и при последней встрече ни о чём не догадался. Владимир Иванович как был для неё недосягаемым, с другой, далёкой планеты, так им и остался. Один только маленький, малюсенький, микроскопический участок Аделаидиного мозга не желал мириться и верить в то, что Аделаида его больше никогда не увидит. Конечно, она с Владимиром Ивановичем попрощалась, всё чин-чинарём, пожелала «счастливого путешествия, успехов в труде и в личной жизни, кавказского здоровья и человеческого счастья», села в городской автобус и поехала домой. «Всё, – спокойно говорила она себе, – всё закончилось, не начавшись. И слава Богу! Чего тебе, собственно, от него нужно?! Ты сперва хоть для себя сформулируй свои странные желанья. Хочешь, чтоб он бросил семью и ушёл к тебе? Это не то, что смешно, это… это полнейший идиотизм. Даже думать или мечтать об этом просто стыдно перед собой». «Но, – тут же влезал тот самый маленький участок мозга на пару с внутренним голосом, – но тебе этого, собственно, и не нужно… Ты не сможешь с ним жить. Он намного старше тебя, у него свои привычки, к которым годами притиралась его жена; взрослые дети; друзья такие же седые, как он; есть родственники. Они всей семьёй ходят к ним в гости, гости приходят к нему. А кто ты?! Ты кто такая?! Убогая полузнакомая санитарка из хирургического отделения Городской поликлиники? Посмотри сперва на себя в зеркало, дорогая! Ты начала забываться! Ничего не изменилось – на тебе всё такие же толстые очки, и такое же толстое всё остальное. Если Лёша пока с тобой, это вовсе не говорит о том, что ты страсть как похорошела. Если быть откровенной, тебя всё ещё не покинуло ощущение, что Лёше от тебя что-то надо, ведь так? Давай реально смотреть на вещи!»
Адель знала, что именно ей нужно! И это было так страшно осознавать… Страшно, потому что тогда уж совсем непонятно, что она делает с Лёшей, зачем он ей, или она ему? Лёша, конечно, нравился Адель, он бы ей нравился, если бы даже выглядел в сто раз хуже, она без него скучала, но то, что она чувствовала по отношению к доктору-прозектору из городского морга, было совершенно другое! Она, к своему стыду и ужасу, окончательно и совершенно ясно поняла, что без него весь огромный свет ей не мил. Мир теряет краски, из звуков выпадают ноты. Чтобы просто, просто быть живой, ей необходимо слышать его голос. Закрывать глаза и видеть седой шаловливый чубчик, так не вяжущийся со всей аристократичной и строгой внешностью. Смотреть на острый скальпель в тонких, длинных пальцах Микеланджело, и затаивать дыхание каждый раз, когда он виртуозно погружает его в человеческое тело. Тогда сердце становится огромным, тесным и совсем не помещается в груди. Можно ещё ненадолго закрыть глаза и…
При воспоминании о том, что именно может произойти, если глаза действительно закрыть, Адель бросает в жар. Капельки пота увлажняют верхнюю губу. «Смогу ли я его ещё раз увидеть, после того, что произошло? Смогу ли общаться нормально, не синея и не заикаясь? – этот вопрос мучил её постоянно. – Только где теперь тебе с ним общаться, дорогая? Он скоро уезжает!»
«Так чего я хочу?! – в миллионный раз спрашивала она сама себя. И сама себе, до боли сдавливая виски и зажмурив глаза, миллионный раз отвечала: – Одного дня! Только одного дня! Но без любимого Лёши, без его жены и детей, без мыслей, без времени, без обязанностей, без никого! Без никого вообще! Выпасть из настоящего, очнуться в параллельном мире. Только я и он… Один раз… один день… Разве это так много? А ещё бывают любимые женщины. Женой может быть кто угодно, а любимая женщина одна».
Потом Адель долго поливала зардевшееся лицо холодной водой, тёрла лоб, разгоняя мысли. Они уходили и вновь возвращались. Единственное, что помогало безотказно – зеркало. Маленький честный друг. Безжалостное, разгонявшее все иллюзии и ставившее всё на свои места. Обычное, простое, но так похожее на кривое, зеркало.
Лёша убеждает меня, что здесь жить стало совсем невозможно, что вскоре всё станет ещё хуже. Возможно, он прав. При пустых магазинах и без еды жить можно. Даже интересно. «Доставать» там всяко разное «из-под полы» и тому подобное, но при диком произволе, который с недавних пор царит не только в Городе, но, судя по телевидению, во всей республике – жить нереально! Если раньше существовала стройная система: группировка – вожак – организация, то теперь появилась куча залётных, не признающих ни авторитетов, ни дисциплины, ни иерархии в целом. Кто-то теперь мог у Мужика свистнуть с балкона мокрые джинсы, и их бы теперь не нашли! Может, действительно, нам уехать в Грецию? Лёша, конечно, быстро сообразил, что мне могут сделать приглашение. Кого просить? Кто покидает страну в ближайшее время? Владимир Иванович! Нет, конечно, многие уезжают, но я никого не знаю. Мама и папа ухитрились сделать так, что вся греческая диаспора сама по себе, а я ни пришей, ни пристегни. Вот теперь же, когда все засобирались, может, действительно надо последовать их примеру? Лёша сказал, что и в университет будем поступать там. Действительно, сколько. можно работать санитаркой и делать вид, что ты всё ещё «абитуриентка»?! До Москвы или Ленинграда меня не отпустят, а в институты краевых центров я уже пыталась попасть! Так, может, правда сходить к Владимиру Ивановичу и попросить приглашение? И вообще он мне сам первый тогда предложил. Просто я значения этому разговору не придала. В конце концов, можно приглашение иметь и никуда не ехать! Некоторые теперь получают приглашение, делают заграничные паспорта и просто меняют рубли на доллары и прячут их в подушку, потому что рубль с каждым днём обесценивается. Плюс ко всему: я хочу увидеть его в последний разочек перед отъездом! А вдруг он правда уедет?! – говорила она сама себе, и опять краснела, потела, потому что на самом деле грезила наяву, как он выйдет её провожать и… и по-настоящему долго-долго поцелует. Потом пусть едет! Пусть уезжает в свою грецию! Теперь я тоже хочу в Грецию! Нет… Я не в Грецию хочу, я хочу быть там, где ты! Мы, скорее всего, никогда больше и не увидимся, но я буду жить, засыпая и просыпаясь с надеждой. Я буду знать, что ты где-то рядом, что мы можем случайно встретиться на набережной около Белой башни, или на улице Святого Дмитрия… Там есть такие! Я сама видела эти названия в путеводителе на русском языке для туристов. Ты не пройдёшь мимо, хотя бы потому, что два раза меня спас, ты – единственный на всём свете, который понимает больше, когда рядом молчат! Ты пригласишь меня на кофе и мы с тобой сядем за один столик в маленькой уютной кафешке. Мы будем смеяться разным глупостям, и я размотаю с шеи и отдам тебе, наконец, твой белый, пахнущий сигаретами шарф!
«Я могу его увидеть ещё раз! – Адель внезапно поняла, что всё, что она делала до этой секунды, все усилия, которые она прикладывала, боясь признаться даже самой себе в этой дикой правде, глупы и не нужны! Случилось то, что не должно было случиться. Это называется – втюрилась по самую маковку! Стыдоба, но никуда от этого не деться! – Завтра я пойду к нему, – наконец решила она, – и попрошу, очень попрошу, чтоб он мне и Лёше выслал приглашение. Я – гречанка, и раз уж приподняли железный занавес, может, выпустят из страны, тем более, на учёбу?»
Вопрос, что скажут по этому поводу мама и папа, у Адель почему-то даже не вставал. Ей не было интересно, что они скажут, хотя Сёма с Лифтом перестали отвлекать их внимание от Адельки. Они уже давно жили на съёмной квартире.
