И мы были… и мы любили… - Валерий Роньшин

И мы были… и мы любили…

Валерий Роньшин

© Валерий Роньшин, 2017

ISBN 978-5-4483-8441-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По пути в Шамбалу

(пролог)

Петербург – прекрасный город… для прогулок. Но жить здесь нельзя. Здесь можно только умереть. Умирать сюда приезжают со всех концов света.

Но это так, к слову.

Я же приехал в Питер не жить и не умирать. Мне всего лишь хотелось посмотреть на памятник собаке Павлова.

Было лето. Шёл дождь.

Я решил позвонить своей бывшей жене. Теперь она была замужем за питерским миллиардером. Я позвонил.

Ответил миллиардер.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Кати нет, – сказал он.

– Я слушаю, – сказала Катя.

– Поехали автостопом до Шамбалы, – предложил я.

– Записывай, – сказала она. – У моего мужа Гарика куча нефтяных вышек по всей Сибири, а у меня куча ювелирных салонов по всей России. А завтра я улетаю на Каймановы острова. И на фига мне, спрашивается, твой автостоп до Шамбалы?

– Ты обуржуазилась, – сказал я.

– Да, я обуржуазилась, – с удовольствием подтвердила Катя. – А ты не злись. Я ведь, в сущности, тебе ни к чему. Тебе вообще женщина не нужна. Тебе надо существо, похожее на женщину.

– Ладно, девчонки, – снова возник в трубке миллиардер, – хватит трепаться.

Связь оборвалась. Я пошёл искать собаку Павлова.

По дороге я зашёл в кафе. Сел за столик, заказал кофе. Напротив меня сидела маленькая девочка. Она ела мороженое. Вскоре к нам подсел старик. И тоже заказал мороженое.

– Один мой знакомый, – принялся рассказывать старик, – страдал очень редкими заболеваниями. Из-за одной болезни ему нельзя было есть много – умрёшь, а из-за другой – мало, тоже умрёшь. Сейчас он на Смоленском кладбище.

– А у меня была жена, – вспомнил я Катю.

– Тоже на Смоленском? – сочувственно покачал головой старик.

– Пока ещё нет, – сказал я.

Девочка резко взмахнула рукой. Старик от неожиданности вздрогнул.

– Муху поймала! – радостно сообщила она, гордо показав сжатый кулачок.

– А ты её проглоти, – в шутку предложил я. – Куплю тебе ещё мороженого.

Девочка тут же кинула муху в рот и проглотила. Муха, надо полагать, даже ахнуть не успела.

Пришлось заказать девочке мороженое.

– Нет, вы только представьте себе, – с возмущением сказала официантка, принеся мой кофе, – подходит ко мне вчера на Невском какой-то тип и говорит: давай потрахаемся. Я чуть не упала от такого предложения.

– Вы споткнулись? – поинтересовалась девочка.

– Как же после этого жить? – продолжала официантка, обращаясь почему-то исключительно ко мне. – Жить-то как?!

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Я знаю, – сказала девочка. – Живите, как слоны в Индии. Только палкой о рельс ударят, они бросают брёвна и бегут обедать.

– А я во время войны был боевым генералом, – приосанившись, объявил старик.

– Генералом? – повторил я.

– Да! Боевым!

– Всю жизнь мечтал познакомиться с боевым генералом.

– Считайте, что ваша мечта осуществилась.

– Это ж с какого года вы будете? – заинтересовалась официантка, присаживаясь на свободный стул.

– Да я и сам уж не помню. Вроде бы с девятисотого.

– У меня прапрабабушка была с девятисотого, – сказал я.

– Вот ви́дите, – сказал старик, – я мог бы быть вашей прапрабабушкой.

Официантка вновь посмотрела на меня.

– А у вас жена есть? – с обезоруживающей прямотой спросила она.

– Да, есть, – кивнул я.

– Красивая?

– Скорее уродливая, чем красивая.

– А вы её любите?

– Люблю. Правда, как-то раз завтракали – и вдруг такой порыв: ткнуть ей в глаз вилкой. Верите ли, еле себя сдержал.

– Вот что я вам скажу, – по-взрослому серьёзно произнесла девочка. – Не любите вы свою жену тою любовью.

– Какою? – не понял я.

– Ну… тою.

– А где она работает? – продолжала выспрашивать официантка.

– В порту, – ответил я. – Грузчиком.

Официантка засмеялась. У неё громко щёлкнула челюсть.

– Простите, – смутилась она. – Вам, наверное, это противно.

– Что? – спросил я.

Она взъерошила мои волосы.

– И почему мужчины лысеют, – меланхолично вздохнула. – А вот якуты не лысеют. Был у меня приятель якут. На мотоцикле разбился. Насмерть. А недавно перехожу с «Сенной» на «Спасскую» – а он навстречу. Я чуть не рехнулась. А он мимо прошёл, даже не поздоровался.

– И всё-таки, – убеждённо сказал старик, до этого слегка задремавший, – хороших людей на земле больше, чем плохих.

– А у моей мамы глаза разного цвета, – заявила девочка. – Но я её за это не осуждаю. Она же дура.

– Как это? – изумилась официантка.

– Да так. Не знает, что такое: «зимой и летом – одним цветом».

– Я тоже не знаю, – сказал я.

– Значит, и вы дурак, – сделала вывод девочка.

– А ведь вы не женаты, – прищурилась официантка.

– Не женат, – признался я.

– Ну так женитесь на мне. У меня двое прелестных ребятишек.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Зря отказываетесь, – сказала официантка. – Истинный мудрец не брезгует ничем.

Я промолчал.

– Женитесь тогда на моей маме, – сказала девочка. – Конечно, у неё некрасивые ноги, но зато прекрасная душа.

– Мне не нужна женщина, – объяснил я маленькой девочке. – Мне надо существо, похожее на женщину.

– Да уж, – покачал головой старик. – Вот что значит среда создаёт человека.

– А почему не пятница? – спросила девочка и, вытаращив глаза, вдруг выкрикнула: – Тара мана дута!

– Чего-чего? – опешила официантка.

– Фута бута мута! – продолжала выкрикивать девочка.

Старик тяжко вздохнул.

– Старость приходит внезапно, – сказал он. – В один прекрасный день просыпаешься и понимаешь, что ты уже старик.

Девочка, скорчив кислую рожицу, снова принялась за мороженое.

А у меня вдруг возникло ясное ощущение, что всё это уже было: и кафе, и старик-генерал, и маленькая девочка, и официантка. И сейчас официантка спросит: «Чем вы занимаетесь в жизни?» А девочка скажет: «О чём?»

– Чем вы занимаетесь в жизни? – спросила официантка.

– Рассказики пишу, – ответил я.

– Хорошие?

– Разные.

– О чём? (это уже сказала девочка)

– О том, что при всей трагичности жизни каждый наш день – это же праздник.

Старик снова вздохнул. Тяжелее прежнего.

– Знаю, что придётся скоро умирать, – глухо произнёс он. – А умирать не хочется.

– Ой! – всполошилась девочка, выскакивая из-за стола. – Мне пора! Пора! Я уезжаю в Зурбаган!.. Подержи́те медузу, – деловито протянула она мне пустые руки.

Я взял у неё «медузу» и держал, пока девочка одевала курточку. Затем она забрала её обратно.

– Всё! – всплеснула руками. – Медуза улетела. Как птичка.

– Надолго в Зурбаган? – спросил я.

– Ну-у… – прикинула девочка, – по земным меркам нет. Что же касается небесных… В общем, обо мне можете не беспокоиться. – И она пошла к выходу,

– Тара мана дута! – крикнул я ей вслед.

– Фута бута мута! – с восторгом завопила в ответ девочка. И, открыв стеклянную дверь, исчезла. Растворилась под дождем.

А рядом со мной осталась сидеть официантка. Звали её Вероника. Было ей уже тридцать три года. И перед ней стоял стакан, отнюдь не с апельсиновым соком.

– Знаете, – говорила она, – есть такая сказочка. Жила-была противная склизкая зелёная жаба. И вот однажды её спросили: почему ты такая противная, зелёная и склизкая?.. А жаба ответила: это я просто болею; на самом деле я беленькая и пушистенькая… Вот и я, когда тут (она показала на сердце) становится тяжело, смотрюсь в зеркало и говорю себе: на самом деле я беленькая и пушистенькая…

Старик-генерал мирно посапывал, прижав к щеке ладошку, как ребёнок.

Официантка встала и направилась к стойке. Не оборачиваясь, она прищёлкнула пальцами и подпрыгнула.

– Оп-ля!

В этот момент появилась молодая женщина с разноцветными глазами.

– Вы случайно не видели здесь маленькую девочку? – спросила она.

– Маленькая девочка уехала в Зурбаган, – ответил я.

– А вчера она улетала в Мильдендо, – сказала молодая женщина и села на стул, с которого только что встала официантка.

– Вы не подскажете, где находится собака Павлова? – в свою очередь спросил я.

– Знать, близка судьба твоя, – усмехнулась женщина, – ведь собака эта – я… Вернее, – поправилась она, – я была ею в прошлой жизни. И звали меня тогда – Рекс! – Она закурила. – Вы мне, конечно, не верите.

– Да нет, – сказал я. – Верю.

– Что же касается памятника – то вон он, – показала она дымящейся сигаретой в окно.

Я посмотрел. И действительно, на высоком постаменте стоял бронзовый пёс.

Дождь перестал. Мы вышли на улицу. И, задрав головы, смотрели на собаку Павлова. По небу плыли облакá.