Гибель царей - Конн Иггульден

Оба судорожно сглотнули, стараясь разглядеть фигуру, возникшую из темноты.

— Не смотрите на меня! — отрывисто велел голос.

Они отвернулись, словно их ударили, и уставились в захламленный закоулок. Когда темная фигура приблизилась к ним на расстояние вытянутой руки, посланцев Катона окатила волна тошнотворного запаха.

— Наш господин велел упомянуть имя Антонида тому, кто подойдет, — сказал один из слуг, стараясь дышать через рот.

— Его продали в рабство далеко на север. Кто теперь ваш господин? — требовательно спросил голос.

Один из посланных внезапно вспомнил, что такой запах шел от тела его покойного отца. Согнувшись в поясе, он изверг в слизь, покрывавшую камни, то, что ел в последний раз.

Второй прерывающимся голосом ответил:

— Нам велено не называть имен. Мой господин желает продолжить сотрудничество с тобой, но его имя звучать не должно.

Сладкий запах гниения снова окутал их.

— Я догадываюсь, глупцы, но знаю, как играть в такие игры. Ладно, очень хорошо. Чего ваш господин хочет от меня? Выкладывайте, пока у меня не лопнуло терпение.

— Он… наш господин сказал, чтобы ты забыл об услуге, которую заказывал Антонид, потому что он теперь продан в рабство. У него для тебя есть новые имена, и за этих людей заплатят цену, какую назначишь. Он хочет продолжить сотрудничество.

Раздалось легкое ворчание, в котором звучало сожаление.

— Скажи ему, пусть назовет имена, и я приму решение. Я не обязан служить ни одному человеку. Что касается смерти, оплаченной Антонидом, то слишком поздно отзывать людей, которых я послал. Жертва уже мертва, хотя сама еще не знает об этом. Теперь возвращайся к своему господину и уводи этого слабака с собой.

Фигура исчезла, и слуга Катона глубоко вздохнул, предпочитая вонь нечистот сладкому запаху тления, словно впитавшемуся в его одежду и кожу за время разговора. Этот запах преследовал посланцев, пока они пробирались назад, к светлым широким улицам и миру, который кричал и смеялся, словно не зная о залитых гноем закоулках, существующих рядом с ним.

ГЛАВА 37

На горизонте высилась гряда гор с белоснежными вершинами. Где-то между пиками находились три прохода, по которым Спартак надеялся уйти от ярости Рима. Глядя на ледяные вершины, он чувствовал нарастающую тоску по дому. Он не видел Фракии с детства, но помнил, как карабкался по крутым откосам гор, правда не таких высоких, как эти. Спартак всегда любил возвышенности, где кожа постоянно ощущает силу ветра. Это позволяет человеку чувствовать себя живым.

— Они близко, — громко произнес он. — Мы можем дойти до них за неделю или две и никогда больше не видеть римских орлов.

— До тех пор, пока в следующем году они не придут и не перероют всю Галлию, разыскивая нас, насколько я их знаю, — заметил Крикс.

В отличие от гладиатора, за которым он шел, этот человек всегда высказывался напрямую. Крикс пользовался репутацией человека практичного, чуждого мечтаний и несбыточных планов, мешающих трезво оценивать реальную жизнь. Он казался невысоким и коренастым рядом со Спартаком, который еще сохранял гибкость и быстроту движений; они угадывались в вожде рабов, даже когда он спокойно стоял. Крикс подобной грацией не обладал. Рожденный в руднике, он был столь же силен, сколь безобразен, однако являлся единственным гладиатором, способным бороться со Спартаком на равных.

— Они не смогут найти нас, Крикс. Галлы говорят, что страна за горами населена неисчислимыми воинственными племенами. Легионам придется вести войну целые десятилетия, но у Рима нет на это сил. Сулла умер, римляне не располагают другим достойным вождем. Если мы перейдем Альпы, то будем свободны.

— Остаешься мечтателем, Спартак? — спросил Крикс, явно начинавший сердиться. — Думал ты о том, какую свободу получишь? Свободу работать, не разгибая спины, как мы не работали и рабами, и собирать жалкий урожай, постоянно ожидая нападения местных племен? Будь уверен, они нас встретят не лучше, чем римляне. Такая свобода сломает хребет, я знаю. Отпустим женщин и детей, вот и все. Оставь сотню мужчин, чтобы провели их по проходам, и давай закончим то, что начали.

Спартак взглянул на своего заместителя. В Криксе жила жажда крови, и победа в Мутине только распалила ее. После всех страданий, причиненных римлянами Криксу, эту одержимость можно было понять, но Спартак знал, что дело не только в этом.

— Хочешь пожить их сладкой жизнью, Крикс? — спросил он.

— А почему бы и нет? — вскинулся тот. — Мы перевернули улей, теперь надо забрать мед. Мы оба помним гражданскую войну. Тот, кто владеет Римом, владеет всей страной. Если захватим город, остальные покорятся. Сулла это знал!

— Он был римский полководец, а не раб.

— Не имеет значения! Когда возьмешь город, изменишь законы, как сочтешь нужным. Когда ты силен, нет других законов, кроме угодных тебе. Говорю тебе, если упустишь такой шанс, то перечеркнешь все, чего мы добились. Через десять лет в свитках запишут, что гарнизон Мутины поднял мятеж, а мы были истинными римлянами! Если захватим Рим, то перекроим историю, заставим проглотить гордость и принять новый порядок. Просто скажи слово, Спартак. Я знаю, что это возможно осуществить.

— А их дворцы и поместья? — поинтересовался вождь восставших рабов, прищурившись.

— Все будет нашим! Почему бы нет? Что хорошего в галльских деревушках, зарастающих кустарником?

— Ты думал о том, Крикс, что во дворцах и поместьях нужны рабы? Кто будет убирать хлеб и давить виноград?

Изуродованным пальцем Крикс погрозил человеку, которого любил больше всего на свете:

— Я знаю, о чем ты думаешь, но мы не станем поступать, как эти проклятые ублюдки. У нас все будет не так.

Спартак молча смотрел на него, и Крикс сердито продолжил:

— Хорошо, если ты требуешь ответа, то пусть на моих полях работают сенаторы, и я даже стану платить мерзавцам!

Вождь гладиаторов рассмеялся:

— Кто же из нас мечтатель, Крикс? Посмотри, как далеко мы ушли. Мы достигли места, где можно забыть обо всем, что с нами было, и начать новую жизнь. Нет: вернуться к нормальной жизни, какой она и должна быть. В конце концов, враги могут явиться за нами, но, как я уже говорил, Галлия достаточно велика, чтобы в ней затерялась не одна армия. Мы пойдем на север, пока не достигнем земель, где Рим — всего лишь слово, может быть никому и не знакомое. Если сейчас повернуть на юг, даже без женщин и детей, то мы рискуем потерять все, что обрели. И ради чего? Ради того, чтобы ты сидел в мраморных палатах и плевал на стариков?

— И ты позволишь им выгнать тебя отсюда? — с горечью спросил Крикс.

Спартак сжал его плечо могучей ладонью.

— А ты предпочитаешь ждать, пока они придут и убьют тебя? — мягко произнес он.

При этих словах Крикс опустил голову.

— Ты не понимаешь, ты, сын фракийской шлюхи! — произнес он, грустно улыбнувшись. — Теперь это и моя земля. Здесь я военачальник в твоем войске, молот рабов, раздробивший легион в его собственном лагере и еще два — в Мутине. В Галлии я буду дикарем в плохо выделанной шкуре. И ты тоже. Надо быть безумцем, чтобы отвернуться от всего этого богатства и власти и провести остаток жизни, дрожа и надеясь, что нас никогда не найдут… Послушай, теперь с нами Антонид. Он знает их слабые места. Не будь я уверен, что мы способны победить, то повернулся бы к ним задницей и исчез еще до появления первого легионера: но мы можем одержать победу. Антонид говорит, что их войска разбросаны по провинциям — они в Греции, Африке, везде. В стране недостаточно легионов, чтобы сломить нас. О боги, ты же видишь, что север совершенно открыт! Антонид уверяет, что в поле мы можем выставить трех человек против каждого легионера. Лучшего шанса у тебя не будет никогда в жизни. Те войска, которыми они располагают, мы разобьем, а потом Рим и все его богатства станут нашими. Все станет нашим!..

Он протянул ладонь и прошептал слова, которые они повторяли на протяжении всего восстания, с самого первого дня, когда поверили в возможность сломать порядок, существовавший веками.

— Все или ничего, Спартак? — произнес Крикс.

Гладиатор посмотрел на протянутую ладонь, этот символ товарищества, скрепленного клятвой. Затем уловил взглядом орла Мутины, прислоненного к стенке его шатра. После секундного размышления Спартак, решившись, глубоко вздохнул:

— Ну что ж, все или ничего. Уводим женщин и детей. Перед тем, как сообщим людям о нашем решении, я хочу видеть Антонида. Ты думаешь, за нами пойдут?

— Нет, Спартак, они пойдут за тобой — куда угодно.

Вождь гладиаторов кивнул.

— Тогда мы повернем на юг и ударим им в сердце.

— И вырвем его из груди ублюдков!..

Помпей велел Лепиду возглавить походную колонну, чтобы его легион задавал темп движения всему войску. Далее шли солдаты Перворожденного, во главе которых ехали Красс и Помпей. Приказ был совершенно ясен, и первые сто миль прошли со скоростью, которой требовал Помпей, не потеряв ни одного легионера.