«АПОЛЛОН-13» - Джеффри Клюгер

Всего в командном модуле было 5.6 миллиона таких систем, а в ЛЭМе – на несколько миллионов больше. Когда в любой из них возникала неполадка, задачей Дона Арабиана было разобраться, в чем причина. При любой аварии выходила из строя какая-либо часть оборудования, и, если задачей людей в Центре управления было обнаружить эту неисправную часть, то Арабиан должен был понять причину поломки. Когда Фред Хэйз доложил об ударе в посадочной ступени, и на экране параметров ЛЭМа в Расчетном отделе экспедиций заколебалась стрелка второй батареи, Арабиан приступил к работе. Через несколько минут зазвонил телефон.

– Расчетный отдел, – отозвался Арабиан.

– Дон? Это Джим МакДивитт.

Конечно, Арабиан ожидал услышать МакДивитта. Командир на «Джемини-4» и «Аполлоне-9», а сейчас руководитель программы «Аполлон», наблюдал за «Аполлоном-13» с терминала последнего ряда Центра управления. Если что-то случалось с «Одиссеем» или «Водолеем», МакДивитт был первым, кто требовал ответов от Арабиана.

– Я вижу, что у тебя там проблемы, – сказал Арабиан.

– Ты следишь за второй батареей? – спросил МакДивитт.

– Слежу.

– И что ты думаешь?

– Я думаю, у нас проблема.

На другом конце линии возникла беспокоящая тишина.

– Джим, – почти со смехом сказал Арабиан, – ты еще не обедал?

– М-м-м, нет.

– Так почему бы тебе не подняться и не присоединиться ко мне. Я закажу пиццу, и мы во всем разберемся.

Безразличие Арабиана было, скорее, не высокомерием, а самоуверенностью. Он был уверен, что, сколько бы его не поджимало время, он изучит проблему «Водолея» и найдет ее причину. Каждая из четырех батарей ЛЭМа состояла из набора серебряно-цинковых пластин, погруженных в раствор электролита. Пластины и электролит вместе вырабатывали электричество, но они также производили такие побочные продукты, как водород и кислород. Обычно оба ненужных газа выделялись в таких малых количествах, что их едва ли можно было обнаружить. Но иногда батарея вырабатывала излишнее количество газов, которые скапливались в полости под крышкой. Арабиан всегда отпускал шутки по поводу этой полости. Когда комбинация водорода и кислорода начинает скапливаться в небольшом пространстве, начинает расти давление, и тогда достаточно искры, чтобы устроить маленький взрыв. Конечно, внутри батареи – самое место для искры, и, когда Хэйз доложил о звуке удара и хлопьях, Арабиан решил, что эта маленькая бомба, которая могла взорваться в любом из ранее летавших ЛЭМов, наконец, сработала.

Однако этот диагноз был не так плох. После консультаций с уполномоченным представителем компании «Игл-Пичер», подрядчиком-производителем этих батарей, Арабиан заключил, что повреждение, нанесенное ЛЭМу, легко исправить. Очевидно, взрыв был слабым – это подтверждалось тем, что вторая батарея продолжала функционировать. Более важно, что разрушение батареи, в известной степени, могла компенсировать остальная часть электрической системы. Энергосистема ЛЭМа была спроектирована таким образом, что, когда одна из четырех батарей космического корабля перестанет справляться с нагрузкой, ее работу частично возьмут на себя остальные три. После того как Арабиан и уполномоченный специалист изучили данные, они обнаружили, что батареи номер один, три и четыре увеличили свою мощность, позволяя стабилизироваться второй батарее. Арабиан понимал, что для следующих полетов систему необходимо изменить. ЛЭМ больше не должен летать с маленькими гранатами, встроенными в его корпус. Хотя до сих пор батареи «Аполлона-13» выглядели устойчиво.

Вместе с человеком из «Игл-Пичер» и инженером-электриком «МЭРа» Арабиан направился в конференц-зал здания 45. Через пару минут там появился и Джим МакДивитт в сопровождении двух представителей «Грумман», производителя ЛЭМа. Вскоре прибыла заказанная пицца Арабиана.

– Парни, – сказал начальник «МЭРа», отрывая кусок пиццы и толкая коробку к МакДивитту, – мы проанализировали данные, и есть хорошая новость: это не большая проблема, – он повернулся к инженеру из «Игл-Пичер», – Вы согласны?

– Не большая проблема, – сказал инженер.

– Ну, так батареи будут работать? – спросил МакДивитт.

– Должны, – ответил Арабиан.

– А мы сможем их нагрузить на требуемую мощность?

– Должны, – сказал Арабиан, – Мы вытащим несколько ампер, так что, как нам кажется, мы в любом случае останемся в пределах ошибки.

– Значит, это был не взрыв? – спросил представитель «Грумман».

– О, это был взрыв, – сказал Арабиан.

– Но ведь на самом деле… ничего не взорвалось, – поправил представитель «Груммана».

– Безусловно, взорвалось, – сказал Арабиан, пережевывая пиццу, – Взорвалась батарея.

– Но можем ли мы тогда использовать этот термин? Я думаю, что батарея еще работает. Народ сильно взволновали ваши слова о взрыве.

– А какой термин вы предлагаете?

Представитель «Грумман» ничего не сказал.

– Послушайте, – сказал после паузы Арабиан, – Вы знаете, что нет проблем, и я знаю, что нет проблем. Но если батарея взрывается, то я так и говорю. И если взрывается бак, то я тоже так и говорю. И если экипаж взорвется, я тоже так скажу. Парни, ведь это всего лишь системы, и, если вы не будете честны с собой о том, что случилось, вы никогда не сможете исправить ситуацию.

Арабиан закончил есть кусок пиццы, выудил из коробки другой и бегло глянул на свои наручные часы. Семь или восемь миллионов других систем «Аполлона-13» требовали его ежедневного внимания, и несколько лишних минут – это все, что он мог позволить себе на рабочий обед.

Джим Лоувелл был удивлен, сколько событий произошло с его ЛЭМом, пока он спал. Еще в десять утра в среду он проплыл через туннель в «Одиссей», чтобы поспать, а в три дня уже собирался вернуться назад. Четыре с половиной часа сна – это его самый продолжительный отдых после инцидента, а за сорок восемь часов до посадки сон – не лучшее время.

Как и всегда в этом полете, Лоувелл проснулся раньше, чем с Земли прозвучала команда подъема. Поднявшись из своего кресла замерзшего командного модуля, он осмотрелся затуманенным взглядом и через нижний приборный отсек проплыл к туннелю. Однако, перед тем как спуститься в ЛЭМ, он остановился и задумался. Его уже и раньше посещала мысль нарушить одни из непреложных правил любого полета, а сейчас он, почти импульсивно, решил сделать это. Расстегнув две или три пуговицы полетного комбинезона, он добрался до своего теплого нижнего белья, ощупал биометрические датчики, прилепленные к его груди перед субботним стартом, и с болью начал их отрывать.

Было много причин, как считал Лоувелл, почему надо снять электроды. Во-первых, из-за них чесалось тело. Клей, которым их приклеивали, предположительно был гипоаллергенным, но через четыре дня полета даже самый мягкий клей вызвал раздражение кожи, а этот клей – тем более. И, что более важно, отключение датчиков сэкономит энергию. Биометрическая система, которая передавала на Землю медицинские параметры астронавтов, запитывалась от тех же четырех батарей, что снабжали энергией остальное оборудование ЛЭМа. Хотя электроды вряд ли много съедали, но и на них все еще приходилась своя доля ампер. И, наконец, была проблема тайны личной жизни. Как и любой пилот-испытатель, Лоувелл всегда гордился своей способностью не выдавать эмоции в голосе, летел ли он в отключенной кабине «Банши» над Японским морем или в отключенном ЛЭМе над обратной стороной Луны. В то время как внешние телодвижения можно подчинить своей воле, с подсознательными рефлексами ничего не поделаешь. Никому не удастся контролировать учащенное дыхание и пульс – даже самому спокойному летчику в случае аварийной ситуации. Лоувелл не знал, как увеличился его сердечный ритм после взрыва, прервавшего их экспедицию ночью в понедельник, но его мучила мысль, что об этом знает каждый, начиная с полетного медика, оператора ДИНАМИКИ и заканчивая дежурными журналистами. И если в следующие два дня произойдет еще одна авария, то он совсем не испытывал желания, чтобы о его сердцебиении узнал весь мир. Сорвав электроды и скомкав, он запихал их в пакет и толкнул себя в направлении ЛЭМа.