Пещера мечты. Пещера судьбы - Владимир Мальцев

Посмотрим на предложенную идею чуть поближе. Первое соображение. Распад одного атома радона дает одну альфа-частицу, пробег которой в воздухе не превышает двух сантиметров, а способность выбить в воздух молекулу гипса сохраняется на первых миллиметрах, и то лишь при соответствующем попадании, вероятность чего менее одного процента. Учитывая эту вероятность, а также значение числа Авогадро, получаем, что для того, чтобы выбить в воздух один грамм гипса, нужно порядка 1000000000000000000000000 распадов в непосредственной (миллиметры) близости от стены. Имея в виду, что для многих из описанных агрегатов (например, гипсовый снег) скорость роста чуть ли не грамм на квадратный метр в год, получаем, что в пещере должен быть такой радиоактивный фон, что человек помрет в ту же секунду. Как в эпицентре атомного взрыва. Второе соображение. При каждом распаде радона образуется, причем именно в аэрозоле, атом свинца, полония или висмута. Словом, тяжелых металлов. Учитывая вероятности и соотношения атомных весов, на один грамм перенесенного по воздуху гипса придется около трехсот грамм образовавшейся в воздухе смеси этих металлов. То есть — описываемые агрегаты должны получаться не гипсовыми, а свинцовыми с совсем малюсенькой примесью гипса. Пожалуй, достаточно.

В начале главы я уже отмечал, что спелеоминералогия занимается практически только минеральными агрегатами, но не самими минералами, разнообразие которых в пещерах весьма невелико. В общем случае это верно, но в отношении уникальных пещер, и, в частности, пещер системы Кап-Кутан — не совсем. В этих пещерах встречается большое количество минералов, представляющих серьезный интерес, причем не только для минералогии пещер, но и для минералогии в целом.

Не буду описывать всю чуть ли не полусотню найденных в Кап-Кутане минералов, сделавших эту систему второй в мире по минеральному разнообразию, и остановлюсь только на самых интересных и показательных.

Первая интересная находка было сделана только в 1985 году, опоздав почти на десять лет. Пещера Промежуточная сыграла со всеми нами шутку такого свойства, что до сих пор смешно и немного стыдно.

Немного выше я уже распространялся про существовавшую в недавнем прошлом моду валить на гидротермальные процессы все то, что сейчас валят на аэрозоли, и кое-что еще. Кораллиты и геликтиты Промежуточной были настолько необычны, что вызвали достаточно естественную для того времени реакцию многих исследователей срочно объявить ее гидротермальной пещерой. Долго и доблестно боролись мы на всяких конференциях и в научной периодике с этой ерундой. Пока не обнаружили, что гидротермальная активность в пещере все-таки была. Правда — существенно раньше, чем образовались все те натеки, о которых шел спор. Они-то абсолютно нормальные, и к термальному процессу никакого отношения не имеют.

Причем следы гидротермальной активности и образовавшиеся в то время натеки в Промежуточной видны настолько явственно, что, пожалуй, это чуть ли не самая показательная из гидротермально обработанных пещер мира. И мимо этих следов можно пройти, не заметив их, только в двух случаях: когда человек слеп и когда он вообще никуда не смотрит, даже под ноги.

Как это ни прискорбно, но именно второй вариант и имел место быть. Красивые залы пещеры со всякими сногсшибательными натеками — это одно. В них хочется ходить, смотреть и изучать. Галереи, по которым к ним нужно идти — совсем другое. Красот в них нет, жарко, душно. Хочется побыстрее дойти до красивых мест. Никому просто и в голову не приходило присмотреться к пустым каменным стенам или пошарить на полу. Как позднее обнаружилось, в экспедиции 1981 года, когда мы брали с собой Степанова и я ему сам показывал Промежуточную, мы с ним именно ходили ногами (в прямом смысле) по роскошным крупным кристаллам флюорита — минерала для пещер чрезвычайно редкого и, как тогда считалось, во всех случаях имеющего гидротермальное происхождение. Чрезвычайно приметного ярко-фиолетового цвета. А такие цвета в пещерах практически никогда не встречаются.

И — для того, чтобы мы все это заметили, потребовалось, чтобы меня в этот флюорит сунули носом. Для полноты картины — не иначе, как Степа Оревков, спелеолог спортивного-топосъемочного толка, принципиально не интересующийся никакой геологией. Просто когда его с напарником занесло на топосъемке в очередной тупик и напарник затеял там отрисовку пройденного, Степа с нечего делать заинтересовался, почему бы это все камешки под ногами такие прозрачные и фиолетовые. А заинтересовавшись — взял образец, привез в Москву и спросил меня. После чего и началось нормальное исследование «пустых» галерей, и находки посыпались как из рога изобилия.

Что там флюорит! Его, в конце концов, было достаточно мало, а вот то, что никто не замечал, что стены почти всех больших «пустых» галерей инкрустированы реликтовыми кристаллами заведомо гидротермального кальцита размерами до нескольких метров, да еще покрытыми металлически блестящими «зеркалами» из рудных минералов — позорище чрезвычайное. В обнатеченных галереях понятно — там все эти штуки спрятаны под современными натеками, но здесь они в такой степени на виду, что яснее просто не бывает. Словом, единственным оправданием подобной ненаблюдательности может быть разве что соображение классика физиологии Павлова, что пока в голове нет идеи — факты не видны.

Все составляющие спелеологии построены на парадоксах. Пещера опять побила нас нашим же оружием, заставив изучать следы гидротермальной активности и хитро запрятав именно среди них следы гораздо более интересных процессов так, что потребовалось еще почти семь лет, чтобы стало более или менее понятно хотя бы с чем мы имеем дело.

Несмотря на множество любопытных находок, хорошей интерпретации они долго не поддавались. Еще в 1985 году мы нашли первый странный минерал. При проползании по шкурничку между залом Варан и залом Водопадный волей-неволей приходилось задевать локтем гипсовые натеки типа крупных почек на стенке. И натеки от этого рушились. Гипсовой была только верхняя корочка, а внутри гипс был замещен чем-то другим. Вероятно, мы бы этого в жизни не заметили, не будь на полу шкурничка озера. А падающие в воду кусочки не тонули. Причем не просто плавали, а по типу пенопласта. И на ощупь были похожи на пенопласт! Что для минералов, то бишь камней, совсем даже не характерно.

Мы до сих пор не довели до ума исследование этого минерала, заведомо являющегося новым — мы любители, и получив ту сумму информации, которая наш интерес удовлетворила, продолжать дальше не стали, просто передав образец музею ВИМСа. А полученная информация была очень и очень интересной. Мы имели очень плотную и очень пористую путаницу из тончайших волокон даже не одного минерала, а двух, причем — силикатов состава, категорически исключающего их образование при температурах, допустимых даже для гидротермальных пещер. То есть — полная чушь получается! Забавно, но мы практически сразу выдвинули правильную гипотезу о том, что здесь без каких-нибудь бактерий не обошлось. Но смотрели, конечно, совсем не туда.