Жизнь Муравьева - Николай Задонский

Сопровождаемый приближенными правительницы, Муравьев вошел в дом и у дверей залы увидел свою Катеньку, располневшую и с мелкими морщинками под глазами, но столь же красивую и важную. Поцеловав ей руку, Муравьев сказал:

– Вам в молодости, если не забыли, предвещали венец!

И они невольно улыбнулись при мысли о комедии, которую приходилось им сейчас разыгрывать. А за правительницей стояла Нина Грибоедова с большим букетом алых роз, и Муравьеву невыразимо приятно было глядеть на ее нежное, смугловатое, кроткое и чуть взволнованное лицо.

После общих приветствий, оставив Нину и всех встречавших в зале, правительница провела Николая Николаевича в небольшую гостиную. И там, без свидетелей, вновь превратилась в прежнюю Катеньку. Она с детских лет почитала Николая Николаевича как старшего брата и преданного друга и, поцеловав руку, призналась:

– Я, как узнала, что вас назначают сюда наместником, сразу приободрилась. И так рада вашему приезду. Трудно, милый Николай Николаевич…

Выслушав откровенный ее рассказ о беспорядках и неурядицах в княжестве и волнениях среди мингрельцев, Муравьев сказал:

– Похоже по всему, что Мингрелией управлять не легче, чем любым немецким княжеством. Но в чем корень зла? Не обижайтесь, Катенька, а искать его следует в собственном поведении вашем…

Щеки правительницы зарделись:

– В чем же вы находите вину мою?

Муравьев подслащать горькую пилюлю не стал:

– Вы слишком потворствуете князьям и слишком строги в обхождении с простыми людьми, тем самым первых отучая от повиновения, а вторых ожесточая. Я видел, в каком бесправии и нищете живут мингрельцы. Разве можно вам ожидать от них чего-то доброго? А пренебрегать народом нельзя. Время тревожное. Неприятельские передовые отряды в границах ваших.

– Так что же, по вашему мнению, я должна сделать?

– Заставить князей повиноваться вам, а народ уважать вас за твердость и справедливость.

– Не представляю, каким образом можно этого достигнуть.

– Надо, во-первых, изменить отношения с подданными, приказать помещикам прекратить мучительство крепостных, а во-вторых, следует немедленно объявить Мингрелию в опасности от турецкого нашествия, призвать весь народ к сопротивлению и выразить свою непоколебимую верность России.

На лице правительницы отразилось легкое смущение, и это от проницательных глаз Муравьева не укрылось и встревожило его. Неужели она подпала под влияние неприятельских воззваний? Он сдвинул брови, голос его сразу посуровел:

– Мне известно, что союзники, льстя себя напрасной надеждой отторгнуть от нас край сей, пытаются соблазнить к измене всякими посулами мингрельское дворянство, а посему вам и надлежит занять твердую позицию, не допускающую никаких кривотолков.

– Князья могут и не внять моим обращениям и увещаниям, – тихо промолвила правительница, – я все-таки женщина…

– Важно, что вас поддержит народ, ненавидящий насильников-оттоманов, ну а что касается именитых ваших… я затем и приехал, чтобы помочь вам вразумить их. Прикажите, пусть завтра здесь соберутся, надеюсь, мы договоримся.

И мингрельское дворянство, встретившись на следующий день с Муравьевым, выслушав спокойную, убедительную, твердую речь его, поняло, что новый проконсул Кавказа сумеет охранить вверенный ему край от любых посягательств союзников. Всяким колебаниям был положен конец. Обращение правительницы с призывом к сопротивлению захватчикам и предложение наместника о создании мингрельских конных дружин и партизанских отрядов было единодушно поддержано.

Большую надежду возлагал Муравьев на помощь Нины Грибоедовой. И не ошибся. С горячим сочувствием отнеслась она ко всем его мероприятиям, направленным к организации народного сопротивления турецким войскам. И когда, оставшись с ней наедине, он попросил, чтоб она старалась умерять порывы сестры в отношениях с подданными и поддерживала твердость ее духа и патриотическую настроенность, Нина Александровна с обычной милой улыбкой просто и решительно обещала:

– Все мои слабые силы отныне я отдаю на великое дело защиты родного своего края! Не сомневайтесь в вашей Ниночке, добрый Николай Николаевич![66]

… Нина Грибоедова принимала живое участие в защите своей родины. Она была постоянным добрым советчиком сестры, вместе с нею посещала мингрельских воинов на бивуаках и в лагерях, заботилась о лучшем медицинском обслуживании госпиталей. И при этом, конечно, не забывала обычных своих ходатайств о всех тех, кто нуждался в ее помощи. 17 октября 1855 года она пишет Муравьеву:

«Вы так много заняты, что мне не следовало бы в настоящее время беспокоить Вас моим письмом, но дело идет о бедной девочке, мать которой не раз убедительно просила моего о ней ходатайства; а как я уверена во всегдашней Вашей готовности делать добро, то и взялась исполнить просьбу матери, надеясь притом и на Ваше снисхождение к Вашей Ниночке{19}. Это девица лет девяти, дочь полковника Добринского{20}. Он состоит на службе сорок лет и содержит одним жалованием большое семейство. Одна из его дочерей воспитывается в Тифлисском институте, за которую он платит сам, а чтоб платить за другую, не имеет более никаких средств. Зная, что Вы имеете право назначать четырех воспитанниц, я прибегаю к Вам с покорнейшей просьбою назначить в счет этих воспитанниц девицу Добринскую.

С чувством высокого к Вам уважения остаюсь покорная и готовая к услугам Вашим Нина Грибоедова».

Подобных писем и записок она писала Николаю Муравьеву много. И нечего говорить о том, что просьбы ее не оставались тщетными. Муравьев относился к своей Ниночке, как звал ее с детских лет, с чувством неизменной любви и уважения и отказывать ей ни в чем не мог.

Дружеская переписка их продолжалась и после выезда Муравьева с Кавказа. 13 июня 1857 года Нина пишет ему из Тифлиса:

«Вы вполне вправе полагать, что мне никогда не приходило и на мысль сердиться на то, что Вы задержали ответ на письмо мое. Я была уверена, что только особенные занятия могли лишить меня этого удовольствия. Тем приятнее было мне теперь получить письмо Ваше, которое доказывает, что Вы всегда были и остаетесь благосклонным к нашему семейству, которое, достойнейший Николай Николаевич, питает к Вам искреннее уважение.

За присланные мне прелестные вещицы примите мою искреннюю благодарность; они будут всегда стоять на моем туалете и останутся драгоценной памятью Вашей особы. Сестра Катенька уже давно уехала в Мингрелию, куда и я собираюсь скоро ехать…»

Но в Мингрелию к сестре на этот раз она не поехала. В Тифлисе появилась холера. Нина осталась здесь, чтобы ухаживать за кем-то из заболевших родственников.

? спустя некоторое время Екатерина Александровна Дадиани писала Муравьеву:

«Дорогой и многоутешающей сестры моей Нины уже нет. Я лишилась моего ангела. 29 июня в Тифлисе холера у меня похитила ее и тем лишила единственного моего друга».

Муравьев получил это неожиданное печальное сообщение в Риме, где находился с семьей с конца 1857 года, после того как вышел в отставку. Прочитав, он не сдержал слёз: ушел из жизни прекрасной души человек, любимый и близкий!

Муравьев скорбел долго, искренне. И в дневнике сделал такую запись:

«Я не знал в жизни женщины более кроткой, добродетельной и самоотверженной, чем Нина Грибоедова…»

7

В середине мая 1855 года, ночью, Муравьев приехал в Гумры. Пограничное селение это, где он не раз бывал прежде, превратилось в укрепленный городок и было переименовано в Александрополь. Там встретил его командовавший войсками действующего корпуса, стягивавшимися сюда, старый сослуживец и задушевный друг генерал-лейтенант Василий Осипович Бебутов. Между ними секретов не было. И они до самого рассвета просидели над военными картами, планами и диспозициями.

Предстояло вторгнуться в пределы азиатской Турции, овладеть Ардаганом и Карсом и развивать наступление на Эрзерум, в глубь Анатолии. Двадцать семь лет назад Муравьев брал уже Карс и Эрзерум, путь туда был ему хорошо известен.

Военные действия, таким образом, должны были развернуться в турецких границах против анатолийской армии и на Кавказе против начавших высаживаться близ Сухуми экспедиционных турецких войск. Муравьев принимал главное начальство над действующим корпусом. Бебутову поручалось управление Кавказским краем, организация народного сопротивления и защита Грузии, Мингрелии и Гурии.

– Лучше тебя, любезный друг Василий, местных условий никто не знает, – сказал Муравьев, – и я отныне за край тот спокоен. У народа доверием ты пользуешься, а это главное, и для партизанской войны Мингрелия и Гурия словно созданы. Регулярных войск у нас мало, я более всего рассчитываю на войну народную…

– Меня, признаюсь, несколько беспокоит, – отозвался Бебутов, – полученное на днях известие, будто англичане направили своего агента Лонгворта к Шамилю с целью руководить его действиями против нас. Как бы этот агент не ввел в искушение имама!