Я. Философия и психология свободы - Сергей Юрченко

Каков должен быть глобальный показатель цивилизации? По моему мнению, цивилизацию вообще определяет ее отношение к смерти, поскольку все ценности самосознания формируются из этого отношения. В конечном итоге интеллектуальное и нравственное зло для самосознания заключено именно в смерти, а все прочие пороки бытия: болезни, потери, одиночество, войны, преступность и все смертные грехи – это лишь тени, которые накладывает небытие на жизнь. Примем это за аксиому:

Зло во Вселенной есть то, что так или иначе похоже для разума на смерть.

Иногда человек даже свою потребность во сне считает злом, ибо сон лишает его части жизни, которая остается для него безусловной и главной ценностью. Современная земная цивилизация живет в дарвинизме, т.е. в зоопсихологии, ибо отношение человечества к смерти таково же, как и у животных. Из сказанного следует:

Л е м м а. Если цивилизация хочет измениться, ей необходимо изменить свое отношение к смерти, в котором она существует, выстраивая свои глобальные ценности.

А это прямо подводит нас к вопросу о суициде и эвтаназии. Величайшими самоубийцами были Гаутама, Лао-Цзы, Гераклит, Сократ, Иисус. Все они фактически закончили свою жизнь по собственной воле. Гаутама – в нирване, Лао-Цзы – бесследно исчезнув в пустыне, Гераклит – уморив себе голодом, Сократ – надсмеявшись над афинским судом, а Иисус – оскорбив Синедрион, так что его обвинили в богохульстве.

Высшая цель индуизма и буддизма – изжить череду карм в сансаре и слиться с Брахманом. Гимнософист Калан добровольно взошел на костер на глазах завоевателя Александра Македонского. Пифагореец Эмпедокл бросился в кратет вулкана. Гедонист Гегесий из Кирены, прозванный «ходатаем смерти», так упоительно рассказывал о прелестях небытия, что египетский царь Птолемей запретил ему публично выступать со своими речами и приказал сжечь его книгу. Одна древняя легенда повествует о том, как девушки из высшего общества Милета сговорились на одной пирушке покончить с собой. Городские власти пригрозили им, что выставят их голые трупы на всеобщее обругание, если они осуществят свой замысел. Кажется, это не остановило милетских дев. Лукиан написал памфлет на самосожжение некоего Перегрина, которого ранние секты христиан почитали за святого. В эти же времена многие гностические школы считали мир творением дьявола, а смерть – освобождением от его власти. Их последователи – средневековые катары и альбигойцы призывали пришествие Параклета и конец света. Но христианство, ставшее официальной религией Римской империи, после волны самоубийств первых христиан-мучеников, стремящихся таким образом как можно быстрее предстать перед лицом Всевышнего, довольно скоро наложило запрет на добровольный уход из жизни. Самоубийцам отказывалось в христианском погребении, они карались позорным захоронением на перекрестках дорог, вне кладбища, а в правовом плане — семья самоубийцы лишалась законного наследства. Люди же, совершившие неудачную попытку суицида, подвергались заключению и каторжным работам как за убийство.

Монтень в своих «Опытах» упоминает один из средневековых городов-республик Италии, где существовал общественный склад цикуты. Всякий гражданин, пожелавший покончить с жизнью, мог рассчитывать на дозу яда и погребение за счет муниципалитета. Гессе считал, что номинально самоубийцами можно назвать всех тех людей, которые воспринимают свою жизнь как беззащитное, ущербное состояние, убежищем от которого оказывается стабильная, надежная смерть (пораженческий суицид). Фромм полагал, что самоуничтожение – это средство избавления от невыносимого чувства бессилия, поскольку оно нацелено на устранение всех объектов, с которыми индивиду приходится себя сравнивать. Убивая себя, убиваешь мир (агрессивный суицид). Камю утверждал, что «есть по-настоящему лишь одна философская проблема, и это – самоубийство». Известная евангельская фраза «Истина освободит вас» легко переосмысляется в «Смерть освободит вас». И кто посмеет сказать, что это – ложь? Смерть решает все экзистенциальные проблемы человека (философский суицид).

Нечто подобное выразили Солженицын и другие писатели, описывая, как быстро ломается на допросах и в Гулаге человек, не готовый сегодня же умереть. Галилея Церковь принуждала отречься от истины, поскольку научные следствия этой истины ее не интересовали. С тех пор наука стала полезной, а власть – более изощренной. Если нацисты в Германии пытались как-то привлечь ученых на свою сторону, нуждаясь в результатах их труда, то коммунисты в России с ними не церемонились, оправляя с легкостью на смерть и в лагеря. И ученые мозги, декларирующие интеллектуальную свободу в изучении вечных законов мироздания, покорно становились интеллектуальными рабами власти ради проживания десятка дополнительных лет, пусть даже тюремных. Мировой опыт насилия подсказывает, что ум, который не готов расстаться с человеческим, немногого стоит. Я бы подытожил все эти высказывания так. Самоубийца есть всякий, кто ощущает избыточность своего бытия. Самоубийцы режут себе вены бритвой Оккама. Как сказано в цитате-эпиграфе этой статьи, таково наставление всех Упанишад.

Человек не становится лучше оттого, что он умер. Но он вызывает сочувствие у окружающих именно потому, что он умер и в этом состоянии стал по-младенчески беспомощен, а они все – живы и полны сил. Покойник даже похоронить себя не может, и процедура его торжественного захоронения становится милостью к павшему. Посмертные хлопоты вокруг совершенно беззаботного и равнодушного ко всем ритуалам мертвеца, если игнорировать присутствие в погребальных услугах естественной санитарии и неестественного тщеславия близких, – это наша милость к проигравшему, ибо подсознательно мы все ощущаем себя участниками грандиозной битвы со смертью, цель которой в том, чтобы проиграть это сражение как можно позже.

В сочувствии живых есть и доля их превосходства над мертвыми. Человек может сказать себе: «Он был таким богатым, но не смог купить себе пару лет», - или: «Он был такой умный, но обмануть смерть ему не удалось». Этот «он» мог быть знаменитым, могущественным, красивым, талантливым, удачливым, праведным, сексуальным, обладать любыми выдающимися качествами, но в конце концов он проиграл всем живым. Так рождается формула на любые человеческие времена: «все суета сует». Это также и утешает человека, которому нечем похвастать кроме того, что он все еще жив. Поэтому же лежащий на предсмертном ложе тоже сознает себя проигравшим. Легкомыслие тут не к лицу. Он либо замыкается в гордом одиночестве, догадываясь, что будут чувствовать его недруги, узнав о его смерти и глядя на его беспомощный труп, либо ищет примирения с ними, надеясь так усилить свои позиции в гробу. Умирающий не тянет за собою живых в царство мертвых, которое, возможно, и является раем, где он, наконец, избавится от человеческого. Живые тянут умирающего назад в этот мир, который, возможно, следует считать адом.

Смерть может быть заразительной только в смысле инфекционной эпидемии. Человек не хочет быть проигравшим. С этого и начинается вся его эзотерика и магия, основанные на спекуляциях о потустороннем, темном мире. Речь здесь не о том, насколько они физически, т.е. объективно оправданны, но о том, что эти спекуляции субъективно объяснятся именно тем, что самосознания не хочет признавать свой тотальный проигрыш. Что-то должно остаться от него. Так чувствует себя человек, который выходит из казино с пустыми карманами, поскольку оставил в нем все свои сбережения. Уже смирившись с проигрышем, он продолжает ощупывать свои карманы, ища там хоть какую-то завалявшуюся мелочь на проезд. Учения, которые постулируют иной мир, но при этом отказывают ему в человеческом, не приносят самосознанию удовлетворения, ибо самосознание не хочет расставаться с собою без остатка. Оно готово примириться даже с преисподней, если в ней остается что-то человеческое, пусть хоть это будут – человеческие муки. Ему легче принять смерть с дьяволом, демонами, голодными духами и всей нечистью, чем смерть, в которой нет даже дьявола, нет ни одного кванта его души, нет ничего… кроме бесчеловечного Бога, панпсихического Сознания, нуминозного Я.

Все религии так или иначе постулируют существование загробной жизни. Истинное ничто (Дао) – немыслимо. Мыслимое ничто – это уже нечто. Только поэтому мы вообще способны осмыслить небытие и приписать ему некую онтологию. А это позволяет даже самому скептичному в метафизическом смысле уму найти альтернативу этому миру - небытие, в котором, по крайней мере, нет ничего от человеческого существования. Т.о. мы всегда держим в уме два мира – наш, белый, и другой, темный. И что бы при этом не говорилось про этот темный мир, в восприятии любого живого существа, включая животных, только светлый мир остается истинным. Победить в этом мире – значит вытолкнуть противника в другой, темный мир и при этом самому остаться в свете. Уйти вместе с противником – это уже не победа, и уж тем более победителем не может считаться в человеческом понимании тот, кто сам ушел в небытие, оставив своим врагам этот мир под солнцем.