Фигня (сборник) - Александр Житинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером, при свече, в своей комнатке наверху, Алексей писал письмо любезной своей Акулине, поспешно и не глядя тыкая гусиное перо в чернильницу. Он очень волновался, иногда вскакивал с места, делал шаг-другой по тесной комнатке – и вновь бросался к столу. Слезы текли по его щекам. Вот он отбросил перо, уронил голову на руки и… заснул мгновенно, как это часто случается с молодыми людьми от сильных душевных переживаний.
И приснился ему чудесный сон!..
Он увидел себя посреди золотого хлебного поля, по которому он двигался, широко и сильно взмахивая косой. На нем была широкая полотняная рубаха, на ногах – лапти и порты из мешковины. По тропинке к нему бежала Акулина с узелком в руках. Она подала ему крынку, он с жадностью припал к ней и стал пить холодное молоко, заливая подбородок и грудь. Потом утерся рукавом, обнял Акулину и крепко поцеловал ее в губы…
Алексей очнулся за столом.
Свеча сгорела. В окна сочился рассвет. Вспыхивали зарницы, пошумливал отдаленный гром. Надвигалась гроза.
Алексей поспешно перечел письмо, вложил его в конверт – и бросился вон…
Гроза расходилась не на шутку. Молнии прорезывали небо там и сям, скрипели под ветром деревья, смерчи взметывали столбами обветшалые листья.
Алексей углублялся в чашу дерев, движением стараясь заглушить смятение души. Он шел не разбирая дороги. Сучья поминутно задевали и царапали его, ноги вязли в раскисшей глине, он скользил и едва не падал – но ничего не замечал. Наконец достигнул он знакомой полянки, со всех сторон окруженной лесом. Вот и поваленное дерево, и бочажок. Алексей остановился, тяжело опустился на холодный дерн и долго сидел неподвижно, взирая на замутившуюся поверхность озерца, на беспокойное кружение по воде нескольких поблеклых листьев, на замершую жизнь в бездонной, темной глубине.
Зашумели по вершинам первые капли дождя, пали на воду.
Алексей поднялся, достал письмо, вложил его в заветную расщелину и побрел прочь под косыми струями дождя…
Яркое утреннее солнце освещало подмоченный листок. Лиза с волнением читала письмо Алексея, еле разбирая расплывшиеся слова.
«Милая Акулина, душа моя!» – слышался ей ласковый голос любимого. – «Настал час решить нам свою судьбу. Сегодня батюшка, грозя проклятием и разорением, повелел мне жениться на барышне вашей Лизавете. А я люблю только тебя, ангел мой, потому готов принять всякое будущее. Пойдешь ли ты со мною, душа моя?..»
Алексей, нетерпеливо погоняя коня, во весь опор сказал по дороге из Тугилова в Прилучино. И вместе с ним летели слова его письма к Акулине:
«…Я предлагаю тебе руку и сердце навеки, никого мне больше не надо. А жить мы будем своими трудами, и Бог нам в помощь! Желанная Акулина! Ответь мне „да“, никого не бойся, ни отца, ни людей, и ты сделаешь счастье всей моей жизни!
Навеки твой Алексей Берестов.»
– Дома ли Григорий Иванович? – спросил Алексей, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского дома.
– Никак нет, – отвечал слуга. – Григорий Иванович с утра изволил выехать.
– Вот досада… – пробурчал Алексей. В это время из дома донеслись звуки фортепиано. Алексей прислушался.
– А барышня, как я понимаю, дома? Это ведь Лизавета Григорьевна музицирует?
– Оне-с, – с гордостью ответил слуга.
Алексей спрыгнул с коня, отдал поводья в руки лакею и взбежал на крыльцо. Перед тем, как войти в дом, мелко перекрестился. И вдруг замер: сквозь музыку расслышались знакомые слова Константина Николаевича Батюшкова, посланные Берестовым Акулине еще в пору обучения ее грамоте.
Я помню голос милых слов,Я помню очи голубые,Я помню локоны златыеНебрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненнойЯ помню весь наряд простой,И образ милой, незабвеннойПовсюду странствует со мной…
Алексей вошел… и остолбенел!
Лиза… нет, Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед фортепиано спиною к дверм и пела романс, сочиненный, очевидно, ею самой на полюбившиеся слова. Листок со стихами лежал перед нею на пюпитре. Она была так занята игрой и пением, что не слыхала, как вошел Алексей.
Вот она закончила, обернулась, и – ах! – вскрикнула, вскочила и хотела убежать. Алексей бросился к ней, обнял, стараясь удержать.
– Акулина! Милая Акулина! Радость моя!..
Лиза старалась от него освободиться.
– Mais laissez-moi donc, monsieur! Mais etes-vous fou, – повторяла она, отворачиваясь.
– Акулина, счастье мое, Акулина! – теряя голову, говорил Алексей, целуя ее руки и падая на колени.
Мисс Жаксон не знала, что и подумать.
В эту минуту дверь отворилась и вошел Григорий Иванович.
Все замерли, как были.
– Ага! – радостно сказал Муромский. – Да у вас, кажется, дело совсем уже слажено…
И в этот миг Лиза опустилась на колени рядом с Алексеем.
– Благословите, батюшка!.. Мы давно любим друг друга.
– Сейчас… сейчас, – заметался Григорий Иванович, бросаясь в боковые покои. – Образ несите! – донесся его крик.
Стоя на коленях, Лиза и Алексей держались за руки и не могли насмотреться друг на друга.
Мисс Жаксон, неожиданно обнаружив светлую и ясную улыбку, осенила влюбленных англиканским крестным знамением.
Григорий Иванович вернулся с образом Христа. Держа икону перед собой в воздетых высоко руках, он сказал, и губы у него задрожали:
– Господь с вами, детушки мои родимые… Будьте счастливы, любите друг друга! Ибо сказано: «Плодитесь и размножайтесь»…
Лизавета и Алексей склонили головы, Григорий Иванович торжественно перекрестил их иконой.
Молодые взглянули друг на друга, и Алексей потянулся губами к Лизе-Акулине, нареченной своей невесте.
1992
Песнь торжествующей любви
История для кино по мотивам одноименной повести И. С. Тургенева
Бледные летние сумерки спускались на Дворцовую площадь. Приближалась таинственная минута прихода белой ночи с ее особой прозрачностью и объемностью, когда каждая тень и каждый звук живут своей частной жизнью и полны смысла и значения.
В Петербурге гуляли. Гуляли в трактирах и питейных заведениях, в гостиницах и ресторанах, во дворцах, на Островах. Гуляли и в Зимнем, во внутреннем летнем саду, за прикрытыми коваными воротами. Зеваки из народа группками стояли поодаль, глядя на освещенный проем ворот, за которыми разыгрывалось волшебное действо.
Оттуда доносилось:
– Карету Великого князя Сергея Александровича!
Цокали копыта лошадей, карета подъезжала к дверям, и через несколько секунд выезжала из освещенного двора на площадь – блистающая, парящая, со счастливым бородатым лицом кучера, сидящего на верхотуре.
– Экипаж княгини Бекетовой!
И выезжал экипаж с лакированными дверцами, за которыми в пене кружев виднелось оживленное лицо молодой княгини и позументы офицера, сжимающего маленькую ладонь в своих руках.
– Авто фрейлины двора Его Императорского Величества Валерии!
Открытый автомобиль с шофером в огромных очках и черных перчатках с раструбами подкатил к дворцовым дверям. Из них вышла молодая стройная женщина в кожаных галифе, длинном пиджаке и кожаном шлеме. Шофер распахнул дверцу и помог ей сесть в авто. Женщина надела автомобильные защитные очки, и авто мягко тронулось.
Когда автомобиль проезжал мимо зевак, последние испуганно крестились.
Мягко покачиваясь на шинах, авто выехало на Мойку и повернуло к Конюшенной. Вода масляно перекатывалось под мостами, черные удилища рыболовов на фоне бледного неба застыли в ожидании клева, а в воздухе был разлит какой-то неясный звук, будто нечаянно задетая струна, затихая, тянет и тянет свою тревожную ноту.
Валерия сидела прямо и глядела перед собою. Так же строг и торжествен был ее шофер в кожаных крагах.
Спас-на-крови, Екатерининский, нищие с провалами вместо глаз, целующиеся парочки в сени Михайловского, пьяный матрос с бескозыркой в руке – все это проплывало мимо, будто во сне.
Недвижимо было лицо Валерии.
Где-то заиграла шарманка. Золотые морды грифонов, державших висячий Банковский мост, выплыли из сумрака и скрылись в нем. Юродивый увязался за автомобилем, громко бормоча:
– Антихристовы спицы! Истинно так! Царевну-лягушку везут! Истинно говорю!
И отстал.
Как вдруг все звуки разом оборвались. Валерия повернула лицо и встретилась взглядом – внезапно, будто с разбегу налетела на стенку – с лицом господина лет тридцати пяти, лицом смуглым, с усами и бородкой, с длинной шевелюрой и слегка раскосыми глазами.
Он стоял у ограды канала и смотрел на Валерию столь пронзительным взглядом, что она отшатнулась и, повернувшись к шоферу, воскликнула:
– Ну что же так медленно, Георгий! Быстрее! Быстрее!
Авто рванулось вперед и исчезло за поворотом.
Незнакомый господин проводил его глазами, по лицу его скользнула усмешка. Рядом с ним стоял низкорослый азиатский человек с длинными висячими усами и абсолютно непроницаемым взглядом.