Корова (сборник) - Наталья Горская

– А можно?..

– Да-да, – оживился Альберт Карабасович, заметив, что Людмила проявляет какой-то интерес к его предложению.

– Можно моих родителей послать по этой путёвке? Они же никогда нигде не были, никогда не отдыхали, как нормальные люди отдыхают…

– Не-е-ет! – простонал Альберт Карабасович разочарованно. – Ну, что ты всё задачишь-мрачишь! Нельзя же так в самом деле. У нас же не дом отдыха для престарелых, а серьёзный научный… как его… этот…

– Эксперимент-экскремент, – подсказала Людмила, изучив стиль языка Альберта Карабасовича. – Чем больше экскрементов нароете, тем удачней эксперимент, так?

– Я вижу, что ты усекаешь-тикаешь тему! Ну так что, по рукам?

– Мне… надо подумать, – она поняла, что упрямством, спорами и разумными доводами от этих неугомонных экспериментаторов не отделается.

Она почувствовала, что попала в какое-то чуждое ей измерение, словно бы в другую страну. Она никогда не бывала в других странах, поэтому судила о своих ощущениях по стихам известного поэта, который был вынужден уехать на чужбину. Вот и она земной свой путь прошла до середины, как угодила в этот шумный ад… Здесь смотрят не в глаза, а только в зад. И судят эти дамы, господины лишь по нему: мурлычат, голосят. Здесь выльют на тебя дерьма ушат, и обратиться не к кому с «иди на…». Обратиться-то можно, но не к кому, потому что они не поймут, их это только развеселит. Их как не посылай, а они всё равно не отвяжутся. Здесь всё делают хором: смеются, упрекают, хвалят. Однородная инородная масса. Здесь всё интимное, нежное, лиричное превращено в публичное, грубое, катастрофичное. Такая революция, когда всё поставлено с ног на голову, совершенно чужеродна любви. Она поняла, если влезет в эти помои сейчас, потом её будет мучить чувство рассогласованности с собой. Хотелось поскорее отсюда выбраться на свежий воздух.

– Подумать-то мне можно?

– Думай, душа-девица, думай! Как надумаешь – звякни-брякни в любое тайм-дей, – и Альберт Карабасович протянул свою визитку.

Тут же рухнули все запоры, раскрылись двери, и Людмила оказалась на улице. Казалось, что она пробыла в том аду целую вечность, а на деле – всего-то чуть больше часа. Она не сразу поняла, в какую сторону надо идти. И как она пойдёт? Что она скажет родным? Надо срочно вывести из строя телевизор, а то не дай бог… Хотя, родители его почти не смотрят: у мамы сразу повышается давление, а отец убеждён, что в задачи современного телевещания входит разрушение психического здоровья зрителей. А если кто из знакомых увидит это «ток-шоу»!.. Хотя, кто их сейчас смотрит? Все работают допоздна, а «на сон грядущий» идут только ужастики, боевики да криминальные новости. Домохозяйки смотрят ток-шоу, но у Людмилы не было знакомых домохозяек. Она не знала, как ей теперь быть, какое выражение лица одеть, чтобы не напугать отца и мать тем кошмаром, который пришлось пережить.

Лицо «одевать» не пришлось. Дверь в квартиру была распахнута, а родители самозабвенно боролись с потопом: заливали соседи сверху. Туда после двухлетнего блуждания вернулся старший сын и в драке с братом свернул смеситель на кухне. Хотели перекрыть краны в санузле, но они настолько проржавели, что был риск свернуть ещё и трубы. Послали гонца в жилконтору, где всегда занят телефон, чтобы отключили воду в доме, а Людмила бросилась помогать родителям спасать квартиру.

– Господи, ну что за люди, что за жизнь?! – причитала мама, собирая тряпкой воду в прихожей. – То поджигают, то заливают… Заливали бы, когда пожар был, а то как по расписанию: в один день то, в другой – это.

Отец сидел в каталке под зонтиком, а Людмила достала из кладовки плёнку для парника и покрыла ею мебель и книжные полки. Вскоре воду отключили, но пришлось выключить и электричество: был риск попадания воды в проводку. Семья Людмилы сидела при свечах и пила чай под звук капели. Романтично, что и говорить.

– Ты же не рассказала, как там на шоу-то? – вдруг вспомнил отец.

– Да никак. Я же говорила, это какое-то недоразумение, – ответила Людмила, выгодно спрятавшись в темноту. – Проторчала там, как дура, целый час, а потом выяснилось, что перепутали с моей однофамилицей.

– Сама передача-то хоть про что? – осведомилась мама. – Про зарплаты медикам?

– Нет. Про… про опасность знакомства на улице.

– Вот, всюду криминал! – возмутился отец. – Уже на улице опасно к кому-то подойти стало.

– Это давно известно, – заметила мама. – Только телевизионщики переливают из пустого в порожнее. Придумали бы тему поновей.

– Лучше не надо, – махнул рукой отец.

– И то верно.

Спать на сырых диванах было невозможно, поэтому Люда заснула в кресле, завернувшись в толстый свитер. Ей приснился страшный сон. Сначала всё было прекрасно: она гуляла по улицам города с шейхом или кто он там на самом деле. Короче говоря, с этим артистом-статистом, который выдавал себя за шейха. Но во сне он был не шейхом, а обычным парнем без каких-либо прибамбасов богача. И ей так легко с ним, так просто! Они идут, взявшись за руки, смеются и садятся на скамейку в каком-то сквере. Но только он собрался её поцеловать, только у неё волнительно забилось сердце, как в глаза ударил яркий свет софитов, из-за кустов вынырнула целая орава экспериментаторов с телевидения во главе с Альбертом Карабасовичем в кресле на подъёмной стреле.

– Так-с, уси-пуси, снято! – орёт он в рупор на всю округу. – Ещё дублик.

Выскочила какая-то девушка и щёлкнула дощечкой с палочкой:

– Шов маст го’он, дубль два!

– Я ж говорил, что все вы, бабы, шлюхи, – презрительно шепчет мужчина, который её обнимает, и она видит, что это пациент их больницы Витёк. – Вопрос времени и техники.

Она в ужасе вырывается и бежит, сломя голову, а он кричит вслед: «Люська-сволочь, когда ты мне капельницу поставишь».

Именно этим криком встретила её на следующий день работа. Людмила вышла на работу после болезни, а этот не просыхающий по жизни Витёк всё «болел» и поносил врачей, что его так плохо лечат. Во время обеда, когда появилась возможность отдохнуть, пока больные принимают пищу, Людмила вышла за пределы больницы, чтобы купить чаю и бульонных кубиков на их бригаду. Вдруг над самым ухом она услышала такое знакомое, что даже вздрогнула:

– Ай м зэ шейкх оф Эрэби, ёр харт билонгс ту ми…

– Ой! – только и смогла вымолвить Людмила.

– Ай! – передразнил её знакомый незнакомец.

Это был тот самый человек, который столько дней разыгрывал перед ней роль сына какого-то аравийского шейха, выпускника Московского университета, Оксфорда, Станфорда, Гарварда и всех прочих вместе взятых заведений, приехавшего сюда для улаживания каких-то дел в каком-то департаменте какого-то филиала его семейного банка. Без грима он выглядел значительно моложе. Исчезли смуглость, чёрные брови, волосы стали просто тёмно-русыми, а чёрные глаза оказались зелёными.

– А-а, это Вы, Ваше Высочество или… как там тебя?

– Мне с тобой поговорить надо, – сказал он на совершенно чистом русском языке.

– А мне не о чем с тобой говорить, салага! – и она собралась пройти мимо, но он преградил ей путь.

– Чего ты хамишь? Какой я тебе салага?

– Ах, да я же забыла! Ты же у нас этот… как его… Абдулл ибн Саллах? Ты Саллах? Аль Рашид? Али всё-таки Карим?

– Меня вообще-то Русланом зовут.

– Это тебе новую роль поручили, артист до мозга костей?

– Нет. Это моё настоящее имя.

– А мне зачем его знать, Руслан ибн Саллах аль Карим?

– Послушай, Люся, я же ничего такого лично тебе не сделал.

– А я тебе тоже ничего такого не сделала, артист… Ох, хорош артист! Тебе бы в Голливуде играть, а то и на Мосфильме.

– Пока для меня это недоступные дали. Всё зависит от того, согласишься ли ты мне помочь.

– Я-то здесь причём? Хорошенькие дела…

– Да послушай ты! Для меня это очень важно.

– Что важно?

– Чтобы ты согласилась участвовать в продолжении шоу.

– Ни! За! Что!

– Да подожди ты! Ты сама-то хоть понимаешь, какие бабки нам «светят»? Ты хоть знаешь, что спонсоры на наш дуэт глаз положили? Понимаешь, что это значит? Это такие деньги, каких ты здесь и за три жизни не заработаешь…

– Довольно-таки странно слышать такие меркантильные фразы от аравийского шейха.

– Никакой я ни шейх! Это роль такая была, понимаешь? Роль.

– А сейчас у тебя какая роль?

– Пока никакой. Но если ты согласишься поехать в Европу, я получу роль твоего этого…

– «Как это будет по-русски», да? – передразнила она его якобы арабский акцент. – Ты мне скажи, зачем тебе, молодому парню заниматься такой… хренью? Если у тебя есть способности, есть же какие-то другие способы реализовать их…

– Да что знаешь-то? Ты, медсестра! Чтобы я тридцать лет ждал роль «кушать подано»? Ты этого хочешь?

– Вообще-то, я ничего не хочу.

– А я хочу! Это тебе ничего не надо, а мне надо очень многое. Это ты на своей жизни крест поставила, а я не собираюсь.