Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда зайчиха подохла, Николай снял с нее шкуру, а тушку закопал, для чего разрыл снег и долго ковырял мерзлую землю.
- А то собаки разроют и сожрут, если ее просто под снег, - сказал он Ганке.
- Конечно, - откликнулась она, чувствуя, что между нею и Николаем возникает какое-то полное доверие и согласие.
- Собаки... Сейчас люди голодают, - произнесла Лидка, тоже наблюдавшая за этой операцией. - А это дичь была... настоящее мясо.
- Сама ты дичь, - буркнул Инютин. И опять Ганка была согласна с ним.
Бесполезного теперь кроля Николай понес деду Харитону. Но по дороге случилось несчастье - кроль сбежал. Среди улицы застрял в снегу заводской грузовик, несколько мужиков и баб толкали его сзади. Колька положил мешок с кролем на обочину улицы и принялся помогать. Когда машина уехала, Инютин подошел к мешку, но кроля в нем не было. Мешок был по-прежнему крепко завязан, но сбоку зияла дырка.
- Прогрыз, паразит проклятый, - с грустью сообщил он вечером Ганке.
- Ой, как же теперь ты?! - встрепенулась она. - Кроль-то чужой...
- Не знаю. Дед Харитон теперь меня костылем изобьет, это верно.
- Да ты что?!
- Это пустяки, Гань... - Он впервые назвал ее так. И сердце ее точно оборвалось куда-то и упало. - Как-нибудь улажу. Дед Харитон добрый. А вот кроля, дуралея такого, жалко. Собаки ж его могут задавить. А то люди поймают, зарежут - да в печь...
Дня через три Николай, веселый и возбужденный, сообщил, что с дедом Харитоном все улажено - он отнес старику заячью шкурку и пообещал "пужануть волчишек".
- Каких... волчишек? - В голосе ее прозвучала тревога, откровенный испуг. Она знала, что в эту зиму оголодавшие волки, случалось, забредали ночами из Громотушкиных кустов на окраинные улицы Шантары. Собаки, подняв сперва остервенелый лай, трусливо забивались в разные щели, но одуревшие от голода звери хватали нерасторопных, свирепо рвали на куски. Утром только забрызганный кровью снег да клочья собачьей шерсти указывали место ночной трагедии.
Дед Харитон, сгорбленный и совершенно безволосый от старости, жил как раз на самой окраине, его трусливого пса еще в начале зимы задрали волки, и, как Ганка знала из рассказов того же Николая, каждую почти ночь звери толклись возле домишка деда Харитона, царапали лапами обитую жестью дверь в сарайчик, где стояли клетки с кроликами, разведением которых и славился дед, пытались даже прогрызть бревенчатые стены. Может, все это было не так зловеще, как рисовал Колька, но факт оставался фактом, волки в село захаживали, и потому Ганка, зная уже характер Николая, разволновалась не на шутку.
- Каких еще волчишек? - повторила она, недовольно сдвинув брови. - Не смей, понятно?!
- Ну да... У старикана череп почернел от страха. Помочь надо.
- Да как... как ты поможешь?
- А вот... ружье. Наверное, пищаль называется.
И Николай Инютин выволок из-за печки диковинной длины, насквозь проржавевший ствол без приклада, с погнутым курком, без спускового крючка.
- Вот, в керосине отмочу, почищу. Курковое ружье было, старинное, заряжалось со ствола. За керосин мать голову снимет, если узнает. Ты не говори, ладно? Как бы эти кобылы только не увидели...
Она поняла, кого величает Николай словом "кобылы", но все же спросила:
- Какие это... кобылы?
- Да Лидка с Майкой. Сразу матери доложат... Курок я выпрямлю. Крючок спусковой выточу. Приклад сделаю из березового полена. Пороху мне один человек обещал за стакан самосаду. А самосад у деда Харитона выпрошу, нечего ему много курить-то, и так весь табаком провонял. Ну, пулю я из свинца скатаю - вон у меня свинцовая решетка из автомобильного аккумулятора. А? И ка-ак жахну...
- Коля... не надо, - попросила жалобно Ганка. - Оно ж не будет стрелять. Сильно старое.
- А поглядишь! - с обычной самоуверенностью пообещал Колька. - Зайца я поймал? Зайчиху-то, которая сдохла? Майка с Лидкой не верили, а я поймал. И волка пристрелю из засады. Шкуру тебе принесу... подарю.
- Не надо мне никакой шкуры... Только брось все это.
- Вот еще! - непокорно сказал Инютин и торопливо сунул старинный ружейный ствол обратно за печку, потому что скрипнула дверь в сенцах.
Таков он был, Колька, - непонятный, несерьезный какой-то, но не тупой и глупый, как считали дочери учительницы. И Ганку тянуло к нему все сильнее.
Этот ружейный ствол, неведомо где добытый им, чуть не принес несчастья. Выбирая время, когда дома никого не было, Николай недели две скреб и чистил его, строгал приклад, вытачивал из крупного гвоздя спусковой крючок, терпеливо прилаживал и соединял каким-то особым, как он объяснял Ганке, способом этот крючок с курком. И добился своего - крючок стал щелкать. Тогда он прикрутил березовый, хорошо обструганный приклад к стволу проволокой. Опять пощелкав курком, Николай вдруг нахмурил брови, вздохнул.
- Ружье было кремневое, а где кремень взять? И все запалочное устройство сгнило.
- Выбрось ты его!
- Еще чего! Самопалов знаешь сколько делал? Вот тут сейчас я щель напильником пропилю. Проволочную петельку в приклад забью.
- Зачем?
- Спичка сюда должна вставляться. Чирк - и готово! Успей только прицелиться.
Еще провозившись несколько дней, он пропилил-таки щелку сбоку ствола, опять прикрутил ствол к прикладу, в дерево напротив прорезанной щелки вбил проволочную петельку, осмотрел "пищаль" со всех сторон, задумчиво посвистел и неуверенно произнес:
- Испытать необходимо.
- Коль, не надо, - еще раз хныкнула Ганка, неоднократно уже говорившая, что стрелять из такого ружья опасно.
- Да ты что?! - недовольно воскликнул он. - Столько работы проделано! Бу-удет жахать! За милую душу. - И, заметив что-то в ее глазах, подступил к ней вплотную. - Ты чего? Фискалить на меня... задумала?
- Нет, что ты! - Она отступила на шаг. - Откуда ты взял? Только я говорю...
- Хватит говорить. Я ж не порохом. Нету пока пороха. Лысый дед не дал покуда самосаду. "Покажи, говорит, сперва свою пищаль..." Мы спичками зарядим. А?
- Не знаю, - мотнула головой Ганка. - А спички где взять?
- Да у меня есть... немного.
Спички, как и все прочее, были в большом дефиците, но Колька вытащил из кармана синий бумажный спичечный пакет, отсыпал из пакета полную горсть, сел за стол и начал соскабливать с хрупких палочек серные спичечные головки. Проделывал он это с таким выражением лица, что Ганка, необъяснимым чутьем чуя, что сейчас произойдет несчастье, все равно ничего больше сказать не могла.
Наскоблив спичечных головок приличную горку, он все, до последней крупинки, ссыпал в ружейный ствол, толстой проволокой забил бумажный пыж и встал.
- Ну, я пойду. В огород, что ли. А ты домой ступай. Мало ли чего...
- Нет уж. Теперь я не уйду.
- Ну, ладно, оставайся, - великодушно разрешил Инютин. - Близко только не подходи.
Они вышли во Двор, остановились у стенки сарая. Николай вставил в проволочное ушко для верности сразу две спички, достал из ополовиненного спичечного пакета зажигательную плашку.
- Отойди, говорю!
Ганка от окрика вздрогнула, отступила на два-три шага. Николай чиркнул плашкой по спичкам, приклад прижал к плечу, ствол задрал вверх, а голову в ожидании выстрела на всякий случай отвернул подальше от ружья...
Но выстрела не последовало. Спички с шипением загорелись и через одну-две секунды потухли. "Пищаль" молчала. Колька уже приподнял голову: что, мол, такое, почему осечка? Но в это время опять послышалось какое-то шипенье, из ружья сразу из двух мест - из прорези запала и из того места, куда ударял курок, - вырвались две тугие струи дыма, хлестанули прямо Кольке в лицо и сильно обожгли. Николай мгновенно бросил свою "пищаль" в снег и, закрывая лицо ладонями, согнулся, отскочил к Ганке.
- Коля? Коль! - успела крикнуть девушка, и в эту секунду ружье рвануло. Взрыв был негромкий, так, щелкнуло что-то, как из пугача, но снег вокруг "пищали" вспух бугром, сквозь это снежное облако, крутясь в воздухе, мелькнул ствол и исчез, а приклад отлетел к стене дома, ударился об него и упал к Ганкиным ногам.
- Я говорила, я говорила! - во весь голос закричала она.
Инютин зажимал лицо ладонями и из стороны в сторону мотал головой. Она склонилась над ним, затормошила за плечи:
- Что с тобой, Коль? Коля?!
- Гадство такое, а? Заряд не рассчитал. Много заряду дал...
Он отнял руки от щек. Вся правая половина лица была густо закопчена и обожжена.
- А глаз? Глаз, Коля?! - заплакала Ганка. - Правый-то глаз у тебя...
- А что? - Колька зажал ладонью левый глаз, правым поглядел на Ганку, на плетень, по которому прыгали воробьи, поморгал сожженными ресницами. - Глаз видит. Чего ему сделается?
- Пошли скорее, обмоешься! Ведь если домой кто придет...
В доме она помогла ему смыть копоть с лица. На обожженной щеке вздулся волдырь. Николай чуть постанывал, когда Ганка, суетясь, осторожно промокала тряпкой водяные капли вокруг опаленного места.
- Больно? Сильно больно? Я счас... - без конца повторяла она.
- Ерунда. Гань... - Он взял ее неожиданно за локоть. Взял сильно и цепко, потянул к себе.