Пыль Снов - Стивен Эриксон

— Воняет, — пожаловался Аблала Сани.

— Драконья чешуя иногда воняет, ведь на ней есть железы, особенно на шее и боках. Вот эта именно оттуда и взята. Дракон был первенцем Алькенда. Доспехи зовутся Дра Элк’элайнт — что на теломенском должно означать «убил дракона Дрэлка». Он воспользовался палицей, ее имя Рилк, что на теломенском значит «круши» или «лупи». Или что-то такое.

— Не нужна мне эта дрянь, — сказал Аблала. — Не знаю как пользоваться палицей.

Харлест изучал сломанный ноготь. — Не бойся — Рилк сама знает, как ей пользоваться. Давай, вытаскивай всё это наверх, одевай доспехи. Наклоняй спину.

Сначала Аблала взял палицу. Длинная рукоять сделана из прочной, слегка кривоватой кости или рога, за протекшие века отполирована до янтарного блеска. На конце небрежно вделанное бронзовое кольцо. Голова напоминает четыре слепленные вместе луковицы. Металл темно-синий, мерцающий.

— Металл, упавший с неба, — сказал Харлест. — Тверже железа. Ты без труда ее держишь, Аблаа, а вот я вряд ли поднял бы. Рилк довольна.

Аблала, кривясь, склонился снова.

Доспехи состояли из наплечников, грудной и спинной пластин. Толстый пояс удерживал наборную юбку; чешуи меньшего размера прикрывали бедра, на коленных пластинах торчали устрашающего вида шипы, сделанные из кончиков когтей. Согнутые чешуи защищали голени. Имелись тут и подобного же вида наручи, а также усеянные кусочками кости рукавицы.

Время оказалось посрамленным — чешуи остались прочными, кожа и кишечные жгуты привязей выглядели как новые. Доспехи весили, вероятно, не меньше взрослого человека.

Последним Аблала вытащил шлем. Сотни кусков кости — наверное, из челюстей и черепа дракона — были просверлены и собраны в подобие черепной коробки; искусно сделанный «хвост омара» прикрывал затылок. Шлем имел зловещий, наводящий ужас вид.

— Вылезай. Будем тебя одевать как подобает.

— Не хочу.

— Лучше останешься в яме?

— Да.

— Ну, так не пойдет. Дух настаивает.

— Я больше не люблю Старого Горба. Я рад, что убил его.

— Он тоже.

— Тогда я передумал. Не рад. Лучше бы он жил вечно.

— Тогда тут стоял и болтал бы он, а не ты. Тебе не выиграть, Аблала Сани. Дух желает, чтобы ты надел эту штуку и взял дубину. Шлем пока можешь оставить, его лучше в городе не одевать.

— И куда я пойду?

— В Пустоши.

— Даже название мне не нравится.

— У тебя очень важная задача, Аблала Сани. Подозреваю, она тебе может понравиться. Нет, точно понравится. Лезь сюда, я тебе все расскажу, пока одеваем доспехи.

— Расскажи сейчас.

— Нет. Это тайна, пока ты внизу.

— Ты мне расскажешь, если я вылезу?

— И наденешь доспехи. Да.

— Люблю, когда мне рассказывают тайны.

— Знаю, — сказал Харлест.

— Ладно.

— Чудно.

Харлест огляделся. Может, вправду следует пойти к Селаш. Когда ночь настанет. В прошлый раз он вышел днем, и толпа мелких сорванцов кидала в него камни. Куда катится мир? Ну, будь он в лучшей форме, побежал бы за ними, отрывая руки и ноги. Никогда больше не смеялись и не дразнились бы, верно?

Детям нужны уроки, да, нужны. Когда он был ребенком…

Брюс Беддикт отпустил офицеров, а потом и вестовых; подождал, пока они покинут шатер, и присел на раскладной стул. Склонился, уставился на руки. Они были холодными, как всегда со дня возвращения, словно воспоминания о ледяной воде и яростном давлении все еще преследовали его. Смотреть в лица жаждущих дела офицеров становится все труднее — в нем что-то растет, какое-то абстрактное горе, раздвигающее пропасть между ним и всеми людьми.

Он вглядывается в оживленные лица, но видит лишь тени смерти, лик призрака под лицом человека. Просто новый, извращенный взгляд на смертность? Здравый ум легче сохранять, когда имеешь дело со «здесь» и «сейчас», с физическим присутствием реальности, ее неотложными нуждами. Касание иного мира подточило его самоконтроль. Если сознание — лишь искра, обреченная погаснуть, упасть в забвение — к чему вся борьба? Он держит в себе бесчисленные имена давно умерших богов. Только он дает им жизнь — или то, что сходит за жизнь для давно забытых существ. Ради чего? Кажется, он завидует брату. Никто, кроме него, не радуется так сильно блаженной нелепости людских побуждений. Не это ли лучший ответ отчаянию?

Он переименовал все отправленные в поход части, кроме одного легиона Харридикта, оставленного по просьбам вошедших в него малазанских солдат. Отказавшись от привычных бригад и батальонов, создал пять легионов. Четыре состоят из двух тысяч солдат и вспомогательного персонала; пятый охраняет растянувшийся обоз, полевые госпитали, скот, возчиков и прочий люд. В него вошли пять сотен кавалерии с новыми стременами; всадники быстро учатся под руководством малазан.

У каждого из боевых легионов, включая легион Харридикта, есть теперь своя кухня, кузница, арсенал, осадные орудия, есть разведка и вестовые. На командиров и их помощников можно полагаться куда увереннее, чем раньше — Брюс желал компетентности и самоуверенности, по этим качествам он и отбирал офицеров. На каждом совещании выявляются отрицательные стороны таких качеств, происходят столкновения самолюбий. Однако он полагал, что на марше врожденная страсть к соперничеству будет перенесена на идущую рядом иноземную армию, что хорошо. Летерийцам нужно кое-что доказать себе, а может, и обрести в первый раз.

Малазане, коротко говоря, расколотили их во время вторжения. Слишком долго армия Летера сталкивалась с примитивным врагом — даже Тисте Эдур предпочитали варварские способы ведения войны. Несколько битв с легионами Болкандо — десять лет назад — оказались кровавыми и сомнительными в плане результативности. Однако полезный урок был проигнорирован.

Военная сила редко когда умеет размышлять. Консерватизм связан с традициями теснее, чем узел с веревкой. Брюс желал новой армии — изменчивой, быстро приспосабливающейся, бесстрашно бросающей вызов старым приемам. Но он понимал также и ценность традиций. Структура легиона — это, на самом деле, возвращение к истории Первой Империи.

Он сжал руки и смотрел, как кровь отливает от костяшек.

Это не будет простой, беззаботный поход.

Брюс взглянул на своих солдат и увидел смерть на лицах. Пророчество или чуждая память? Желал бы он знать…

Релико заметил, что трое фаларийцев из тяжелой пехоты — Оглянись, Мелоч и Спешка — стоят на коленях у фургона над грудой вещмешков шестого взвода. Подошел к ним. — Слушайте. — Три загорелых лица поднялись на звук его голоса (впрочем, лбы у них были такие низкие, что особенно задирать головы не пришлось). — Вот что. Панцирник Курнос — тот, у которого носа почти не осталось — знаете его? Он на Ханно женился, а она погибла.

Похожие как родственники фаларийцы переглянулись. Спешка пожала плечами, утерла пот со лба. — Этот, ага. Теперь за Острячкой таскается…

— Самая большая баба, какую я видел, — облизнулся Мелоч.

Оглянись кивнул: — Ее зеленые глаза…

— Нет, Огля, — возразил Мелоч. — У нее кое-что еще больше.

Спешка фыркнула: — Хочешь большой попы, погляди на меня. Хотя если подумать, не гляди. Слишком ты прыткий, а?

Релико скривился: — Я говорил насчет Курноса, помните? Я четко помню, у него в самом начале было одно ухо, а потом и его откусили.

— Да, — неспешно проговорила Спешка. — И что?

— Давно его видели? У него есть одно ухо. Как это? Еще раз выросло?

Солдаты молчали. Лица стали особенно тупыми. Еще миг — и они вернулись к укладыванию вещичек.

Выругавшись под нос, Релико застучал сапогами. В этой армии полно секретов, это точно. Курнос и треклятое его ухо. Непотребос Вздорр и единственная ступня. Тот взводный маг и ручные крысы. Больше Некуда — у него мозга нет вообще, а дерется как демон. Лейтенант Прыщ и его злой близнец, нынче мертвый. Лысый Добряк с коллекцией расчесок… Релико решил, возвращаясь во взвод, что все здесь, кроме разве что его самого и его сержанта, совершенно сумасшедшие.

Никто, стоящий вне армии, не поймет. Они видят только мундиры и оружие, шлемы и забрала, строевой шаг. А пойми они истину… что же, напугались бы еще больше. Разбежавшись с воплями.

— Жвешь решки, Рылко?

— Заткнись, Неп. Где Бадан?

— Не здеся, жирн’й пзырь!

— Сам вижу. Так куда он ушел? Вот что я хочу знать.

Похожее на сморщенную сливу лицо мага скривилась с непонятной гримасе. — Проч’ ушл, ха!

— Досада? Видела сержанта?

Взводный капрал сидела, прислонившись к колесу фургона. В тонких губа зажата самокрутка с изрядной порцией ржавого листа — дым идет отовсюду, даже из ушей (кажется).

— Не вишь, у ей зубьи склились! — каркнул Неп Борозда.

Релико невольно хихикнул. — Верно подмечено, Неп. Досада, тебе чистый воздух не нравится?