Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

Я был ошарашен. Лицо зарделось от удовольствия.

— Конечно, ты молод, — говорил Джаред Рослин, — в некотором смысле, просто мальчишка, но шахтеры, с которыми я говорил, отзываются о тебе, как о мужчине, способном на мужские поступки и способном рассуждать как мужчина, когда речь идет о шахте. И еще у тебя есть одно неоспоримое преимущество: ты был воспитан как джентльмен. Ты знаешь, как разговаривать с правительственными мужами, и они скорее послушают тебя, чем рабочего из Корнуолла. Ну вот. Поедешь в Лондон ради нас? — Я начал заикаться, и он добавил: — Лучше сначала хорошенько все обдумай. Не хочу, чтобы меня потом обвинили в том, что я тебя заставил. Сегодня вечером я буду в рабочем клубе в Зиллане, приходи туда после восьми и дашь мне ответ, если захочешь.

— Вам не нужно ждать до восьми. — Я был так возбужден, что едва мог говорить. — Мне не нужно ничего обдумывать. Я думал об этой шахте больше двенадцати лет. Я поеду в Лондон и открою шахту. Клянусь, я найду олово и буду разрабатывать залежи, даже если это будет последним делом в моей жизни.

Глава 2

Военное дело было его коньком, ради него он пожертвовал всем остальным.

Его врагам не было смысла прятаться от него в замках, потому что Ричард мог нащупать слабину даже в самых, казалось бы, сильнейших из противников и использовать ее с невероятным искусством.

Мне нужны были деньги — немного, только на проезд до Лондона, питание и гостиницу. А еще я обнаружил, что мои лучшие костюмы, которые я убрал в гардероб более трех лет назад по возвращении на ферму, мне больше не подходят. Я потолстел; тяжелая работа сделала меня более мускулистым, и пиджаки теперь натягивались на плечах и отказывались застегиваться. У моей матери были сбережения, но я не хотел ни о чем ее просить, а идти на поклон к отцу меня ничто на свете не заставило бы. В конце концов пришлось обратиться к Джареду. Он был очень удивлен, услышав, что у меня нет денег — наверное, думал, что у любого, кто говорит, как я, их полно.

— Послушайте, — мягко сказал я, — я такой же рабочий, как и вы. Ферма дает доход, которого хватает лишь на то, чтобы жить без роскоши. Теперь мне не приходится просить у матери денег из содержания, которое ей на меня дает отец, но в банке у меня всего семь фунтов, поэтому, если вы мне не поможете, мне придется занять у кого-нибудь еще, а обращаться к ростовщикам, честно говоря, не хочется. И не надо предлагать мне обратиться к матери. Она и так долго меня содержала, и я не хочу, чтобы содержала еще.

Он не стал спрашивать, почему я предпочитал не обращаться к отцу. Он, как и все, знал, что мы с отцом в ссоре. Вместо этого он с неохотой сказал:

— У меня у самого мало денег, но мне бы не хотелось, чтобы ты влезал в долги к ростовщикам. Я поговорю с братом Джоссом. Он женат на богатой женщине, и у него всего один ребенок. Он одолжит мне денег.

Таким образом, я получил деньги, сшил костюм и после Рождества поехал в Лондон для встречи с нашим членом парламента. Тот пообещал рассмотреть вопрос. Я сказал, что просто рассмотреть — мало. Это привело его в раздражение, но когда я напомнил ему о власти моего отца в Дачи и о том, сколько голосов находятся у него под контролем, он пообещал поговорить с министром. Я поболтался в Лондоне еще несколько дней, то и дело возвращаясь в мыслях к Корнуоллу и гадая, как там обходятся без меня на ферме; Лондон мне никогда не нравился, а во время войны этот город нагонял на меня еще большую депрессию, чем в мирное время. Мирное время, казалось, теперь отдалено тысячей световых лет. «Даю немцам ровно полгода!» — объявил Маркус, уезжая из Корнуолла, чтобы записаться в армию, но он, как и очень многие другие, оказался безнадежным оптимистом.

Война затягивалась. Все активные действия произошли в первые четыре месяца, а теперь дело зашло в тупик, или, по крайней мере, так казалось, потому что информации было мало, а слухов много, и сложно было понять, что происходит на самом деле. Общее мнение было таково, что Британский экспедиционный корпус под командованием сэра Джона Френча совершил в августе успешную операцию, высадившись во Франции; он дошел до Монса как раз вовремя, чтобы предотвратить выполнение плана Шлифена[11], и не дал немцам войти в Париж; он выдавил врага за Эссен и вскоре у Ипра остановил продвижение немцев к Ла-Маншу. Теперь же, в декабре, обе стороны остановились, чтобы пополнить запасы, и трудно было сказать, что случится дальше. Силы были равны, и на немедленную безусловную победу ни у одной из сторон не было ни малейшей надежды.

В Лондоне я еще яснее ощутил войну. Находясь в Корнуолле, легко было считать, что конфликт происходит только во Франции, но в Лондоне я почувствовал, что война протянула свои серые, влажные пальцы через Ла-Манш и вцепилась ими в город, который еще так недавно был самой блестящей, богатой и яркой столицей Европы. Мужчины в военной форме, бесконечные разговоры о войне, отчаянная германофобия, новые правила и ограничения, падение качества продуктов и обслуживания — война пронизывала все. Стояла серая, мрачная зима в сером, мрачном городе. Мне была противна каждая лишняя минута, которую эти некомпетентные политики заставляли меня в нем проводить.

Пока я ждал ответа, до меня дошел слух, что в случае, если не наберется достаточно добровольцев, будет объявлен обязательный призыв, но это оказалось ложной тревогой. Патриотизм был так силен, что все бегом бежали записываться в добровольцы, ведь тогда никто и не подозревал, что война будет такой долгой, а потери такими серьезными. Я расслабился. Не то чтобы я был непатриотичен. Я сражался бы за каждую пядь Корнуолла, если бы завоеватели попытались пересечь Теймар, но не понимал, почему мне нужно бежать во Францию, чтобы сражаться с иностранцами, устраивающими заваруху из-за того, что какой-то дурак в Сараеве дал себя застрелить. У меня была своя война. У меня не было времени носиться по Франции, убивая немцев, когда я был нужен в Корнуолле, чтобы сражаться за свою шахту. И кроме того, почему бы французам не сражаться самим? Если бы у них достало больше стойкости, Британия не была бы втянута в войну, а я не попал бы в такое затруднительное положение.

Я уже начал думать, что придется написать домой, чтобы мне прислали еще денег, когда услышал, что какой-то высокопоставленный правительственный чиновник, который давал советы министру в вопросах, подобных моей затее с шахтой, готов дать мне аудиенцию, и вскоре, вместе с членом парламента, я отправился на встречу с ним в Уайтхолл.

Чиновник оказался брюзгливым аристократом с безвольным ртом и с глазами, уставшими от тревог и слишком большого количества работы.

Я пытался не показать, как нервничаю. Сделав над собой большое усилие, уверенным голосом я начал свою заранее подготовленную краткую речь.

— Да, да, — раздраженно прервал он меня. Его руки перебирали свидетельства шахтеров, лежащие перед ним, — но кому принадлежит шахта?

— Человеку по имени Касталлак.

— Касталлак? Историк?

— Да, сэр.

Он странно на меня посмотрел.

— Ведь ваше имя, кажется, тоже Касталлак?

— Да. Он мой отец.

— Отец! Великий Боже, что же вы сразу не сказали! — Он заговорщически улыбнулся мне, словно хотел сказать: «Так, значит, ты один из нас». — Я не улыбнулся в ответ, а просто вежливо ждал, когда он продолжит, поэтому он немного растерялся. Несколько секунд он думал, что сказать дальше. — Каково мнение вашего отца относительно этой шахты? — наконец безразлично поинтересовался он. — Он был акционером, прежде чем старая компания перестала существовать? Ведь, наверное, это была компания с капиталом, акциями и тому подобным?

— Да, сэр. — Я обрадовался, что разговор снова вошел в деловое русло. Атмосфера милой болтовни вряд ли помогла бы мне кратко изложить дело. — Пенмары, семья моей бабушки, которой принадлежала шахта, никогда не удовлетворялись ролью просто землевладельцев, ограничивающихся сбором платежей. Они были не только землевладельцами, но и искателями приключений, то есть биржевиками и акционерами, они возродили старую компанию и проследили за тем, чтобы она была зарегистрирована. Им принадлежало две трети акций, и даже когда шахта работала на полную мощь, они все равно оставались землевладельцами. Последние два года я пытался убедить отца и ряд известных искателей приключений реформировать компанию, но отец не хочет таким образом тратить деньги, а искатели приключений опасаются связываться со старыми шахтами, особенно после того, что случилось в восьмидесятых годах на шахте Ист-Уил-Роуз, хотя многие говорят, что Уил-Роуз закрыли как раз в тот момент, когда огромные залежи олова были уже близко… Но возвращаясь к Сеннен-Гарт, нет сомнений, что это все еще богатая шахта. Во-первых, в старых залежах еще осталось олово. Этого никто не отрицает. Во-вторых, под самой нижней разработкой тоже еще есть олово. Этого тоже никто всерьез не отрицает. В-третьих, самые богатые залежи можно обнаружить, если удлинить шахту дальше в море, так, как сделано на шахтах Левант и Боталлак. Вот в этих свидетельствах вы найдете мнение эксперта по горному делу, который поддерживает такую точку зрения. Вы можете спросить, почему же шахта, у которой такой большой потенциал, не работает? Это справедливый вопрос, сэр, и я дам вам на него ответ. Потому что нужны серьезные инвестиции, а инвесторы боятся корнуолльских оловянных шахт, потому что лондонские экономисты, которые ничего не знают о Корнуолле, уже давно распространяют слухи, что в корнуолльской оловянной промышленности начался период необратимого спада. Тут неправилен подход, а не факты. Если правительство поддержит Сеннен-Гарт, вы возродите не только мою шахту, но и всю корнуолльскую оловянную промышленность в целом. Вы дадите инвесторам уверенность, а взамен получите олово. Вы не прогадаете! Что до Сеннен-Гарт, операция будет очень проста. Все, что требуется сделать, — это купить новый мотор, осушить дно шахты…