Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы - Иоганн Гете

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ

Шли они оба, шагали степью привольной все дальшеГримбарт и Рейнеке, шли, ко двору короля направляясь.Рейнеке вдруг говорит: «Будь там что будет, но сердцеЧует мое, что отлично все на сей раз обойдется.Милый племянник! С тех пор как душу свою перед вамиИсповедью облегчил я, впадал я опять в прегрешенья.Слушайте все: о большом и о малом, о старом и новом.

Знайте: из шкуры медведя добыть я себе ухитрилсяОчень изрядный кусок. Заставил я волка с волчихойМне их сапожки отдать. Так местью себя я потешил.Все это ложью добыто! Я распалить постаралсяГнев короля и вдобавок ужасно его одурачил:Сказку ему рассказал — и насочинял в ней сокровищ!Мало мне было того, — я убил и несчастного Лямпе,Это убийство взвалив на невинного Бэллина. СтрашноРассвирепел государь — и по счету баран расплатился.Кролика тоже хватил очень здорово я за ушами,—Чуть он не кончился там. Каково же мне было досадно,Что убежал он! Еще я покаяться должен: и воронВ жалобе прав. Я женушку ворона, фрау Шарфенебе,Скушал! Уже исповедавшись вам, совершил я все это.Но об одном я тогда позабыл — и хочу вам открытьсяВ плутне одной, о которой узнать вы должны непременно,Ибо носить мне на совести это не так уж приятно.Волку подстроил я пакость: мы с ним в тот раз направлялисьИз Гильфердингена в Кокис. Видим — пасется кобылаИ жеребеночек с нею. Оба черны, как вороны.А жеребенку — месяца три иль от силы четыре.Изегрим очень был голоден и говорит мне, страдая:«Справьтесь-ка, не согласится ль кобыла продать жеребенка?Сколько возьмет за него?» Подошел я и выкинул штучку:«Фрау кобыла, — я ей говорю, — жеребеночек этот,Видимо, собственный ваш, — интересно узнать — не продажный?»«Что ж, — отвечает она, — уступлю за хорошую цену,—Точную сумму прочесть вы можете сами, любезный,—Тут, под копытом под задним она обозначена ясно».Дело я сразу смекнул — и ей отвечаю: «Признаться,В чтении, как и в письме, я меньше успел, чем хотел бы.Не для себя приглядел я ребеночка вашего, — друг мойИзегрим хочет условия выяснить. Я лишь посредник».

«Пусть, — отвечает кобыла, — придет он и выяснит лично».Я удалился, а волк меня все дожидался поодаль.«Если хотите покушать, — сказал я, — валяйте, кобылаВам жеребенка продаст. У нее под копытом под заднимЗначится стоимость. Цену она показать предлагала,Но, к моему огорченью, терять мне приходится многоИз-за того, что читать и писать не учился. Что делать?Дядюшка, сами отправьтесь, авось разберетесь получше…»

Волк отвечает: «Чтоб я не прочел! Это было бы странно!Знаю немецкий, латынь, итальянский и даже французский:В школе эрфуртской когда-то учился я очень усердноУ мудрецов и ученых. Я перед магистрами праваСтавил вопросы и сам разрешал их. Я был удостоенСтепени лиценциата! В любом разберусь документеТак же, как в собственном имени. Мордою в грязь не ударю.Вы меня здесь дожидайтесь, — прочту — мы увидим, чем пахнет…»

Вот он пошел и у дамы спросил: «Что стоит ребенок?Но без запроса!» Она отвечает: «Извольте, почтенный,Цену сами прочесть у меня под задним копытом».«Так покажите же!» — волк говорит, а кобыла: «Смотрите!»Ножку она из травы подняла, а подкова на ножкеНовая, на шесть шипов. Кобыла и на волос дажеНе промахнулась — лягнула в самую голову. НаземьВолк, оглушенный, упал, как убитый, а лошадь махнулаПрочь во весь дух. Изувеченный волк провалялся немало,Час, вероятно, прошел, пока он чуть-чуть шевельнулся —И по-собачьи завыл. Подхожу, говорю ему: «Дядя,Где же кобылка? Сынок ее вкусен был? Сами наелись,А про меня и забыли? Стыдитесь! Ведь я же посредник!После обеда вы сладко вздремнули. Так что же гласилаНадпись у ней под копытом? Ведь вы столь великий ученый!»

«Ах, — он вздохнул, — вы еще издеваетесь? Как же сегодняНе повезло мне! Поистине, камень — и тот пожалел бы!О длинноногая кляча! Скорей бы тебе к живодеру!Ведь оказалось копыто подкованным! Вот что за надпись!Шесть на подкове шипов — шесть ран в голове моей бедной!»

Еле он выжил, несчастный!.. Теперь, дорогой мой племянник,Я вам признался во всем. Простите грехи мои, Гримбарт!Что там решат при дворе — неизвестно, однако я совестьИсповедью облегчил — и грешную душу очистил.«Как мне, скажите, исправиться, как мне достичь благодати?..»

Гримбарт ответил: «Новых грехов угнетает вас бремя!Да, мертвецам не воскреснуть, хоть было бы лучше, конечно,Если бы жили они. Но, дядюшка, в предусмотреньеСтрашного часа и близости вам угрожающей смерти,Я, как служитель господень, грехи отпускаю вам, ибоНедруги ваши сильны и исход наихудший возможен.Прежде всего, вероятно, вам голову зайца припомнят.Дерзостью было большой, согласитесь, дразнить государя,—Вам повредит это больше, чем вы легкомысленно мните…»

«Вот уж нисколько! — ответил пройдоха. — Сказать вам по правде,В жизни пробиться вперед — искусство особое. РазвеСвятость, как в монастыре, соблюдешь тут? Вы знаете сами:Медом начнешь торговать, придется облизывать пальцы.Лямпе меня искушал, — он повсюду прыгал, носился,Все мельтешил пред глазами, жирный такой, аппетитный…И пренебрег я гуманностью. Много добра не желал яБэллину также. Они страстотерпцы, а я себе грешник.Кстати, каждый из них был достаточно груб, неотесан,Глуп и туп. И чтоб я разводил церемонии с ними?Это уже не по мне! Ведь сам я с отчаянным риском,Спасшись от петли, хотел хоть к чему-нибудь их приспособить,—Дело не шло. И хотя я согласен, что каждый обязанБлижнего чтить и любить, но таких ни любить не умею,Ни уважать. А мертвец, говорили вы, мертв, — и давайтеПоговорим о другом… Наступило тяжелое время.Что это в мире творится? Хотя мы и пикнуть не смеем,Видим, однако же, многое да про себя и смекаем.

Грабить умеет король не хуже других, как известно:Что не захватит он сам, оставит медведю иль волку.Он-де имеет права! И ведь никого не найдется,Кто бы сказал ему правду! Настолько глубоко прониклоЗло! Духовник, капеллан… но молчат и они! Почему же?Тоже не промахи: глядь — и завел себе лишнюю ряску.Сунься-ка с жалобой! Ах, с одинаковой пользою можешьВоздух ловить! Убьешь только время напрасно. Искал быПрибыльней дело. Что было, то сплыло! И то, что однаждыОтнято сильными мира, к тебе не вернется. А жалобТоже не любят: они под конец докучать начинают.Лев — государь наш. И все, что себе оторвать он намерен,Рвет он по-львиному. Нас он считает обычно своими,—Ну и, конечно, все наше тоже своим он считает.

Что вам, племянник, сказать? Августейший король уважаетТех исключительно, кто с приношеньем приходят и пляшутПод королевскую дудку. Ах, это так очевидно!Ну, а что волк и медведь в совете опять заправляют,Многих испортит: воруют и грабят они — а в фаворе.Все это видят, молчат, — ведь каждый о том же мечтает.Четверо-пятеро там наберется вельмож, царедворцев,Что к государю всех ближе и взысканы больше всех прочих.Если такой горемыка, как Рейнеке, стянет курчонка,Все на него ополчатся, на розыски бросятся, схватят,Приговорят его гласно и единогласно все к смерти.Вешают мелких воришек, похитчикам крупным — раздолье:Правь как угодно страной, захватывай замки, поместья!Видите ль, друг мой, на все это глядя и соображая,Начал игру я вести точно так же и думаю часто:Это, как видно, законно, коль так большинство поступает.Правда, совесть иной раз проснется, напомнит о божьемГневе, о Страшном суде и наводит на мысль о кончине:Взыщется там за малейшую мелочь, добытую кривдой.Тут начинаю впадать я в раскаянье, но не надолго.Стоит ли быть безупречным? Время такое, что дажеСамые лучшие от пересудов толпы не спасутся.Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит —И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется,—Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.Только дурное у них на уме — в разговорах и в песнях.Хоть о своих господах и похвального тоже немалоЗнают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненныйБуйным желаньем, способен править судьбою вселенной.Ты бы жену и детей содержать научился в порядке,Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достояньяБудут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.Как же исправится мир, если каждый себе позволяетВсе, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?Так мы все глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:Сплетни, ложь, оговоры, предательство, и лжеприсяга,И воровство, и грабеж, и разбой, — лишь об этом и слышишь.Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.

Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца,Каждый беспечно ответит: «Ай, да уж если б настолькоТяжек и страшен был грех, как эти ученые вечноВсюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянамУподобляются, созданным для подражанья, посколькуМышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.

Правда, лицам духовным вести надлежит себя лучше,Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку,А ведь они же у нас на глазах творят что угодно,Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будтоПоражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.

Вот — по ту сторону Альп; у попов там особая мода:Каждый содержит любовницу. В наших провинциях такжеЭтим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,Трудятся много и детям дают положение в свете.Те забывают, откуда произошли они сами,Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,Как родовитая знать, и до гроба уверены будутВ том, что это их право. Раньше не очень-то чтилиВыскочек этих поповских, — теперь они бары:«Сударь», «сударыня». Да, деньги — великая сила!Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибралоПошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.Вот кто весь мир совращает! Хороший пример для общины:Видят, что поп не безгрешен — и каждый грешит без зазренья.Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?Кто из них добрым примером наставил бы церковь святую?Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!Так уж ведется в народе, — как тут исправиться миру?

Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,Пусть успокоится — он ничего изменить тут не может.Я, понимаете, думаю: если такой незаконныйБудет вести себя скромно и лишним тщеславьем не станетОн никого раздражать, то не будет в глаза он бросаться.Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденьеНам благородство дает, и рожденье не может позорить.Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугамВсе уважают, однако примеры берут с недостойных.Пастырь такой призывает к добру, а миряне смеются:«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»Он и о церкви не очень печется, других наставляя:«Чада мои, раскошельтесь на храм — и сподобитесь божьейМилости и отпущенья…» На этом он проповедь кончит,Сам или мелочь подаст, иль совсем ничего, и пускай тамХрам этот самый развалится! Так он себе продолжаетЖить — не тужить ни о чем, одеваться роскошно и кушатьСладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священникСлишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?Пастырь хороший всегда — ежедневно и даже всечасноГосподу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользуЦеркви святой. Он достойным примером умеет наставитьПаству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.

Я капюшонников тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым,Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра —Двое-трое еще. А тот, кто в обители лучшийМастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором.А остальные — в тени. Равенства даже и в блюдахНе соблюдается, ибо одни там обязаны в хорахПеть еженощно, читать, обходить погребенья, другие —По привилегии — праздны и все, что получше, — съедают.

Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,Пробсты, бегинки, монашки… о них говори — не доскажешь!В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».Право же, и семерых таких чудаков не найдется,Чтобы, согласно уставу их ордена, в святости жили.Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»

«Дядюшка, странно, — заметил барсук, — покаяние вашеТолько чужие грехи обличает, что вам не поможет.Думаю, хватит вам собственных? И почему это, дядя,Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!Каждый свое только бремя влачит, и каждому личноИ отвечать полагается, как — соответственно званью —Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:Юноша ль, старец, в миру иль за стеной монастырской.Вы же о разных материях распространялись настолько,Что в заблужденье чуть-чуть не ввели и меня. В совершенствеВникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствойК вам приходил исповедаться, ваше учение слушать,Мудрости вашей набраться, ибо, — что правда, то правда,—Мы в большинстве грубияны, невежды, нуждаемся в знаньях».

Так ко двору королевскому оба они приближались.«Ну-ка, смелее!» — воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это времяВ Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.«Дядюшка милый, мужайтесь!» — сказал он сочувственно лису,Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее времяСчастьем я, видно, покинут! Снова какие-то ворыТут на меня обвиненья возводят, особенно — воронС кроликом этим: тот без жены, мол, остался,Этот — без уха. А я-то при чем тут? Но если б я личноМог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!Хуже всего, на беду, что с меня отлучение папыТак и не снято покуда. Один настоятель соборныйВправе решить это дело. Король с ним считается очень.Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:В Элькмаре жил он в обители как схимонах, но оттудаВскоре сбежал — не вынес чрезмерной он строгости схимы:Долго поститься и столько читать он, мол, не в состоянье,В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещетОн на меня государю всегда и вредит мне, как может.В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положеньеБоязно их покидать! Ведь Изегрим, где б их ни встретил,Всячески будет им пакостить. И вообще разве малоЕсть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».

«Как это кстати! — воскликнул Мартын. — Я сейчас отправляюсьИменно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!Я как писец у епископа смыслю в делах: настоятельВ Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.Я-то добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и личноПостановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:Денежки их и труды — все пущено будет на ветер!Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делатьИли не делать там… Дядя мой в Риме живет, некий Симон,—Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а такжеНоскудаветер, Неуповайтус, — я в дружбе со всеми.Деньги послал я вперед, — это вес придает вам заране:Все они там говорить о судебных формальностях любят,А на уме только деньги. И как бы там ни было делоШатко и криво, оно выправляется доброю мздою.Выложил денежки — прав. А если их мало, то сразуДвери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,Дело я ваше беру на себя — и распутаю узел.Вы ко двору направляйтесь, — к жене моей, фрау Рюкенау,Там обратитесь, — благоволят к ней король-государь нашИ королева. Она обладает недюжинной сметкой,Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,Очень охотно готовых служить вам во всякое время.Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,Что я сделать могу. Если вас притеснят, — сообщите.Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети —Все отлученью подвергнутся! Я запрещу интердиктомПеть им в церквах и читать им все требы: венчанья, крестиныИ погребенья, и всё! Вы, дядюшка, не унывайте!

Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и малоКто с ним считается там, а фактически всем ВатиканомВертит теперь кардинал Ненасытус — мужчина в расцвете,Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу —И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман — ценительСтарых и новых монет. Друг его близкий — дворецкий,Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель — обоихПрав кандидат, подающий большие надежды. Он станетЧерез какой-нибудь год в юридических сферах светилом.Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий,—Что ни присудят они — отменить приговор не удастся.

Так в этом Риме творятся и плутни и козни, а папаДаже не знает об этом. Все дело в знакомствах и в связях.Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученьеС целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя!Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю.Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.Должен понять государь, что в совете его высочайшемСамые умные мы: обезьянья порода и лисья!Это, как бы там ни было, вам, несомненно, поможет!..»

«Очень утешен, — сказал ему Рейнеке. — Если бы сноваМне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.С Гримбартом только одним, без друзей, без родни, приближалсяРейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ