Слёзы Шороша - Братья Бри

– Часы заводит особый человек? – спросил Дэниел.

– Мог бы догадаться, кто этот особый человек.

– Да я догадался.

– Каждую ночь в самый безлюдный час, около четырёх ночи, Фэрирэф берёт с собой лестницу и Родора и отправляется на площадь.

– Тяжело таскать туда и обратно лестницу, – заметил Дэниел.

– Думаю, для него нет большего счастья, чем эти ночные встречи со своим детищем, – с обидой в лице сказала Лэоэли. – А лестницу носить вовсе не тяжело: это очень лёгкая раскладная лестница. Её смастерили для Фэрирэфа лесовики… как и часы… Однажды Фэрирэф разбудил меня и попросил пойти с ним. И я сама несла лестницу и сама заводила часы. Фэрирэф дал мне ключ и уговорил меня подняться наверх. Я делала то, что он говорил, вовсе не трудные вещи: открыла дверцу с той стороны столба и поворачивала колесо завода вправо до тех пор, пока оно поддавалось… Когда я спустилась, Фэрирэф сказал, что, если с ним случится несчастье, я должна буду заводить часы… Но я не буду: не хочу зависеть от воли Фэрирэфа… Ну что, насмотрелся? Голова не кружится?

– Кружится, – Дэниел ответил так, как будто этот вопрос спрашивал его о том, о чём он хотел сказать, но не знал как.

Лэоэли пристально посмотрела на него…

– Врёшь.

– Не вру. Так никогда ещё не кружилась.

– Тогда смотри не упади.

– Не упаду… Я только взлетел… и меня несёт в неведомую высь.

– Раньше так высоко не взлетал?

– Никогда.

Сердце Лэоэли вдруг откликнулось на какой-то непонятный зов, сбилось с ровного ритма и побежало так быстро, и шаги его были так оглушительны, что она испугалась… и, спасаясь от них, сказала то, чего сама от себя не ожидала:

– Солнце не пускало?

Дэниел повернул голову к Лэоэли и как-то странно посмотрел на неё.

– Где… солнце? – спросил он. – Где твоё солнце?

Лэоэли, только теперь услышав собственные слова, всполошилась, закрыла рот рукой и побежала прочь… Дэниел – за ней. Он быстро догнал её и поймал за руку – она остановилась и, задыхаясь больше от волнения, чем от бега, прошептала:

– Ты никому не скажешь об этом!

Дэниел, торопясь, будто от этого что-то зависело, достал из кошеля Слезу и показал Лэоэли (так он хотел помочь ей оправдаться перед самой собой за опрометчивое слово).

– А ты об этом, – сказал он.

Лэоэли взяла Слезу.

– Ты не шутил, – тихо сказала она. – Теперь я знаю – ты не шутил.

– Не шутил.

– Красивая. Возьми. Давай не будем больше говорить об этом.

Дэниел убрал Слезу.

– Я только подумал…

– Что?

– Я подумал, что я мог бы сказать об этом Мэту.

– Ладно, Мэту можешь сказать… Проводи меня.

Некоторое время Дэниел и Лэоэли шли молча. Потом Лэоэли стала рассказывать.

– Девять лет назад… – Лэоэли задумалась, потом продолжила: – Это был счастливый день. Я запомнила его на всю жизнь. Я не знала тогда, что больше таких дней у меня не будет… Я, отец и мама (тогда я ещё не водила дружбу с колдуньей-зеленоглазкой) отдыхали на озере, на озере Верент. Ты ещё не ходил на озеро?

– Нет.

– Хочешь, после праздника вместе пойдём?

– Да, – ответил Дэниел: он не мог огорчить её правдой.

– Мы катались на лодке, купались, играли… Я была счастлива. Когда мы вернулись, мама сразу пошла в дом. А мы с отцом присели на ступеньках крыльца: мне хотелось продлить этот день, продлить чувства, которые он вызвал во мне, и не хотелось закрываться от него дверью. (Когда закрываешь дверь, часть тебя остаётся по ту сторону). Мы сидели на крыльце, как вдруг из сада донеслись голоса: один – Фэрирэфа, а другой… я не узнала. Но отец не ушёл сразу: что-то удержало его, что-то в их разговоре, Фэрирэфа и того другого. Отец насторожился и приставил палец к губам, и я сидела тихо. Я не понимала, о чём они говорят, но невольно что-то запомнила… Напряжение разговора нарастало. Фэрирэф почему-то закричал. Его возмущение было громче его голоса, это слышалось. Несколько раз он произнёс слово «Пасетфлен». Тот другой не кричал – он смеялся. В голосе же его было больше силы, чем в надрывном крике деда. Тот другой сказал, что он уверен в том, что пленник вернётся, и тогда все могут узнать правду… Поначалу я не придала никакого значения ни этим словам, ни всему подслушанному мной и отцом разговору… хотя какая-то тревога зародилась во мне. Вечер же, проведённый с бабушкой, её расспросы об озере и моя болтовня прогнали её. Я уснула быстро, но вскоре пробудилась из-за страшного сна. Я вышла в коридор, чтобы позвать маму, и услышала голоса: в гостиной ссорились отец с Фэрирэфом… Я думаю, что смерть отца и матери как-то связана с теми двумя разговорами, в саду и в гостиной. Вот почему я не люблю Фэрирэфа… Дэн?.. А ты ведь знал, что мои родители погибли?

– Да.

– Семимес сказал?

– Да.

– Мы пришли, ты заметил?

– Да.

– Мне надо идти.

Дэниел промолчал.

– Думала, ты снова скажешь «да».

– Мне жаль, – сказал Дэниел.

– Чего тебе жаль, Дэн?

– Мне жаль расставаться с этим днём, как было жаль тебе расставаться с тем твоим днём.

– Приходи завтра украшать Новосветное Дерево. Я буду там… Что молчишь?.. Спасибо тебе, Дэн.

Дэниел вопросительно посмотрел на Лэоэли.

– За то, что разглядел её во мне. До завтра, – сказала она и, повернувшись, побежала к дому.

Дэниел пошёл по улице, не зная, куда ему идти дальше…

– Добрый человек! – ухватившись за нечаянную мысль, Дэниел окликнул дорлифянина, который, миновав его, успел отдалиться шагов на десять.

Тот оглянулся и остановился. Дэниел приблизился к нему.

– Добрый человек, – повторил он, – как мне найти дом Фэлэфи? Я нездешний, первый день в Дорлифе.

– Вижу, что нездешний – наш бы не спросил, как дом Фэлэфи найти, всякий знает этот дом. Хворь одолела, или по какой другой надобности?

– Да вот что-то целый день голова кружится, – и соврал, и не соврал Дэниел.

– Это-то, может, и не хворь – голова кружится. Однако Фэлэфи покажись – её руки точно скажут, хворь или не хворь. Ты иди, как шёл. Четвёртый дом по левую руку её будет. Дойдёшь сам-то?

– Спасибо, дойду.

– Ну, тогда здоровья тебе… и не горюй.

«Дэн-Грустный», – вспомнил Дэниел прозвище, которое дал ему Гройорг, и усмехнулся.

Возле дома Фэлэфи в свете окна возился с длинной деревянной… кажется, не лодкой… похоже, кормушкой… определённо кормушкой для ферлингов (рядом сновал серебристый ферлинг, то и дело останавливаясь, чтобы опробовать изделие клювом) человек немалых размеров. Пёс, лежавший поблизости, не поднимаясь, зарычал – это он предупредил незнакомца, что всё видит и слышит.

Припомнив, как зовут мужа Фэлэфи, Дэниел негромко сказал:

– Добрый вечер, Лутул.

Погружённый в работу, тот не услышал его. Дэниел подумал, что это даже к лучшему: в голове у него была лишь одна Лэоэли, и он не смог бы сегодня быть хорошим гостем этого доброго дома. Он ещё немного постоял возле куста шиповника, глядя на Лутула и его помощника…

Подойдя к дому Малама, Дэниел услышал голоса своих друзей и пошёл им навстречу.

– Привет, Дэн-Грустный! Давно не виделись! – прокричал, заметив его, Мэтью, выявляя весёлость духа… – Рагу из баранины было так хорошо, что я не стану говорить о нём ни слова, чтобы не дразнить тебя.

– Ты уже дразнишь Дэна, – проскрипел Семимес. – Добрый вечер, Дэн. Нам не хватало тебя за столиком для четверых, и незанятый стул всё время ждал тебя.

– Думаю, у Дэна есть, чем ответить Мэту, – заметил Нэтэн. – Я прав, приятель?

– Тогда я тоже не буду распространяться насчёт ватрушек в компании Лэоэли, дружище Мэт, – ответил Дэниел.

– В компании прелестной Лэоэли, – со смаком произнёс каждое слово Семимес и затем спросил Мэтью: – Что бы ты сам выбрал, Мэт: чудное рагу из баранины в компании хоглифского «Лёгкого» или бабушкины ватрушки в компании прелестной Лэоэли? Бабушкины, Дэн?

– Бабушкины, – подтвердил Дэниел.

– Лэоэли сама выбрала – мне досталось хоглифское «Лёгкое», – нарочито горестно сказал Мэтью.

– По-моему, Дэн крепко поддал тебе, Мэт-Жизнелюб, – подыграл друзьям Нэтэн.

– Ладно, мы в расчёте, – сказал, отмахнувшись рукой, Мэтью, и, несмотря на легковесность этого слова, как и других, витавших в воздухе между друзьями, сказав это, неожиданно для самого себя вспомнил Кристин, их вечер в «Левом Правом», где и тогда пустовало место Дэниела за столиком, и погрустнел.

– Что, Мэт? – заметив это, спросил Дэниел.

– Да всё нормально, Дэн. Ребят, пойдёмте в трактир Малама. Посидим, потолкуем, забудем обиды, – сказал, бодрясь, Мэтью и тут же, глянув на Семимеса, немного исправился: – В трактир Малама и Семимеса. Да, Семимес?