Всем смертям назло - Вадим Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да. Это очень правильные мысли. Государственные мысли. Мне приятно, что вы, Андрей Вениаминович, выражаете их так чётко, таким хорошим, правильным русским языком. Не только потому, что Ваши мысли во многом созвучны моим собственным размышлениям. Кто научил вас, британского аристократа, русскому языку так хорошо?
— Сначала – сестра, ведь наша мать хотела, чтобы я знал русский язык. Потом – за дело взялся Яков Кириллович, и результат, Иосиф Виссарионович, вы видите. Благодаря ему я вырос в окружении людей, для которых русский – родной язык. Среди настоящих патриотов русского языка, русского духа. Если вы считаете, что результат заслуживает положительной оценки, я очень этому рад.
— Готовили вас к беседе с товарищем Сталиным, — Сталин, улыбаясь в усы, вскрыл новую пачку «Герцеговины».
— Безусловно, Иосиф Виссарионович. Я и сам готовился. К разговору с вами все готовятся, даже Яков Кириллович, хоть и кажется, что он ко всему и всегда готов. И это правильно.
Сталин улыбнулся, довольный, несколько раз чуть заметно кивнул. Неплохо, решил Гурьев. Неплохо. Настроение у товарища Сталина правильное – и это неплохо.
— Хорошо, — Сталин начал набивать трубку и обратился к Даше: – Если я закурю – я вам не помешаю, Дарья Михайловна?
— Нет, Иосиф Виссарионович. Пожалуйста, — и Даша улыбнулась – своей улыбкой, от которой у Сталина сверкнули глаза – даже у Сталина. — Только не очень много. Яков Кириллович считает, что вы много курите, а это не очень здорово для лёгких.
— Андрей Вениаминович не курит? — заинтересованно спросил Сталин. — Нет?
— Нет, — опять улыбнулась Даша.
— Вы ему не разрешаете? — улыбнулся Сталин в ответ.
— Я не могу ничего разрешить или запретить Андрею Вениаминовичу, — вздохнула Даша. — Я могу только советовать и расстраиваться, если Андрей Вениаминович не прислушается. А ведь хочется, чтобы прислушался – поэтому приходится поломать голову над аргументами. Это хорошо помогает – я ведь выросла в семье военного моряка, командира боевого корабля, без матери, приходилось искать и находить аргументы для моего отца. А это – непросто, особенно для девочки, Вы же сами воспитываете дочь, Иосиф Виссарионович, так что вам это, несомненно, знакомо. — Сталин опять кивнул, несколько раз, теперь – намного отчётливее. Даша посмотрела на Гурьева: – Мне кажется, Андрею Вениаминовичу вовсе не по душе, когда я расстраиваюсь, поэтому, даже если мой совет ему не очень нравится, он всё-таки старается хотя бы для виду к нему прислушаться. Бывает, женский взгляд интересен – например, тем, что отличается от мужского, — Даша, улыбаясь, посмотрела сначала на мужа, а потом – на Сталина. — И я стараюсь никогда ничего не повторять по два раза. Меня научили этому – вовремя и железно.
Так это или нет, подумал Гурьев, любуясь девушкой, мы, наверное, никогда не узнаем. Но форма, форма! Отвечать Сталин не стал, — просто кивнул, но с таким видом, что Гурьев понял – Даша попала в «десятку». И снова повернул голову к Андрею:
— Продолжайте, Андрей Вениаминович. Я вас очень внимательно слушаю. Мы говорили о крупных задачах, стоящих перед государством.
— Да, — наклонил голову Андрей. — И о задачах, и об эффективных механизмах их решения. Есть задачи такого масштаба, которые не в состоянии решить никто, кроме государства. Например, задача разработки и развития мощных вычислительных машин для математических расчётов. Никакая частная компания справиться с этим не в состоянии – это коммерчески невыгодно. Например, на кораблях, и уже на самолётах, таких, как мой, стоит мощный баллистический вычислитель. Пока он механический, и, хотя он всё равно считает лучше, чем человек, но баллистический вычислитель на транзисторах будет ещё более эффективен – во много раз. Уже сейчас ясно, что развитие индустрии транзисторов будет связано с важнейшим вопросом чистоты кремния для их производства. Никто не станет решать такую проблему, кроме государства. А ведь вычислительные машины могут облегчить не только вопросы вычисления траекторий полёта снарядов или бомб. Это ещё и важнейшие вопросы управления. Яков Кириллович рассказывал, что вы, Иосиф Виссарионович, в состоянии держать в памяти тысячи, если не десятки тысяч, имён и сведений, так или иначе связанных с этими именами. Но ведь такими способностями обладают единицы, и государство не может позволить себе зависеть от гениальности вождя. И снова – это лишь одна из многих возможностей применения таких машин.
— А где же ещё их можно, по-вашему, применять?
— В производстве – всего, чего угодно. Не сегодня, сегодня ещё нет важного элемента – способа сопряжения. Но такой способ непременно найдётся – в каждой из отраслей экономики. Ведь огромные заводы очень непросто перестраивать на выпуск новых видов продукции. С помощью машин это можно будет делать быстрее и с меньшими затратами. И есть ещё один очень важный аргумент в пользу машин, — Андрей сделал паузу и посмотрел в глаза Сталину. Спокойно осмотрел, без страха, без трепета. Ему нечего было бояться, но – всё-таки.
— Продолжайте, Андрей Вениаминович, продолжайте, — кивнул Сталин.
— Машину гораздо легче выключить рубильником, чем человека, — улыбнулся Андрей. — Выключить – и разобраться, почему она не работает так, как мы от неё ожидаем. Перенастроить, починить, — и включить снова. Именно поэтому мы стараемся заменить машинами людей на производстве. В вопросах управления тоже много автоматических, рутинных операций, где машины будут более, чем кстати. Человек незаменим там, где нужно сделать рискованный, неожиданный шаг, обойти, перепрыгнуть. Машина, оперирующая логикой «да – нет», на это не способна.
— Что же – отправим на свалку товарища Сталина? — улыбаясь, Сталин немного отстранился, выпустил дым изо рта – произвольно или нет, но сделал он это, чуть отвернувшись, в противоположном от Даши направлении.
— Зачем же так, Иосиф Виссарионович, — спокойно возразил Андрей. — На свалку можно отправить машину, а человек – не машина. Не только к счастью – иногда к сожалению. Даже солдату непросто погасить жизнь, пусть и зная, что это – жизнь врага. Ведь это – жизнь. Кроме того, до времени, когда машина сможет заменить человека на посту даже самого небольшого руководителя – пройдёт ещё очень и очень немало времени. Но готовиться нужно заранее, Иосиф Виссарионович. И себя готовить к такому развитию событий, и страну, и производство. Иначе нас опередят, обойдут, обставят – хуже нет, чем ждать и догонять.
Сталину явно понравилось это «нас»:
— Вы полагаете, делается для этого недостаточно?
— Делается много, Иосиф Виссарионович, но не всё возможное. А надо – всё. Поэтому товарищу Сталину рано думать даже о пенсии, не говоря о чём-то ещё, — Андрей улыбнулся. — Без людей всё равно ничего не получится, потому что работа машины основана на информации, заложенной человеком, и в рамках задач, определённых человеком. Для людей, разумеется. Потому что и государство существует для людей и ради людей. И если человек подаст ложную информацию на входе в машинный алгоритм, на выходе мы тоже получим полную чепуху. Поэтому нельзя ни в коем случае допускать искажения информации на входе в механизм принятия решений – попросту говоря, нельзя врать. Враньё есть государственное преступление, в какой бы области оно не происходило. Попытка скрыть ошибку, произвести нужное впечатление – намного хуже, чем сама ошибка, потому что враньё, путаница имеют свойство разрастаться до бесконечности мгновенно. Некомпетентность – это тоже следствие вранья, самому себе, например. Человек должен знать: нельзя врать. Никому, никогда. Если в моей машине высотомер станет показывать десять метров высоты вместо восьми – и этого достаточно, чтобы разбиться вдребезги. А с государством сложнее: у людей часто возникает ложное ощущение – да, можно немножко присочинить, чтобы понравиться руководителю, вождю, а там – как-нибудь. Я всегда в такие минуты вспоминаю Оскара Брукса – это генеральный управляющий банком моей сестры: трудно вообразить себе более колючего, чопорного, желчного типа. Но он бесценен – всегда говорит правду, даже если вам хочется убить его за это.
— То есть – аппарат всё-таки необходимо чистить, — улыбнулся Сталин.
— Конечно, Иосиф Виссарионович. Обязательно. Но и смазывать тоже. И потом: человек – всё-таки не машина. Поэтому человека можно и, я считаю, нужно предупредить – один раз, и при этом он должен очень хорошо знать и понимать: второго раза – не будет.
— Но всё-таки вы считаете – надо мягче.
— После войны, Иосиф Виссарионович. После войны. Сейчас – нельзя.
— Считаете, что война обязательно будет?
— Она уже идёт, Иосиф Виссарионович. Хотим мы или нет – уже ясно, что придётся воевать и придётся победить.
Они говорили уже очень долго – гораздо дольше, чем Гурьев предполагал, но беседа шла лучше, гораздо лучше, чем он мог надеяться в самых смелых своих мечтах. Он готов, подумал Гурьев. Он готов, мой мальчик, мой малыш. Не знаю, будет ли у меня когда-нибудь сын, но ученик – уже есть. Лучший из лучших. Гурьев смотрел на них – на светлые, чистые лица детей, на лицо Сталина, с какими-то вдруг обмякшими и разгладившимися чертами, смотрел на румянец, проступающий сквозь серо-жёлтую старческую бледность, и понимал, что угадал. Я опять угадал, подумал он. Сумел сделать невозможное. Не только угадать мечту великого Сталина – воплотить её. Вочеловечить. Очеловечить. Самую главную мечту – мечту бывшего грузина, ставшего русским беззаконным царём, о его, бывшего грузина, русских детях. Вот, они сидят сейчас в кабинете у Сталина – самого великого Сталина! — вдвоём, чудесные, ненаглядные русские дети, будущие, да что там – в общем, уже состоявшиеся хозяева земли русской, два необыкновенных, неописуемой красоты и чистоты алмаза, превращённые им, Гурьевым, в бриллианты. Не для Сталина, нет – даже если Сталин и думает так, сам Сталин. Пускай. Ну да, ну да. Я просто делал, что мог. Что должен. И вот – случилось. Случилось, чему суждено. А Сталин? Сталин. Его время кончается, истончается, утекает между пальцев. Наступает другое, уже наступило. Почти.