Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

Пока она рассказывала, Ольга успокоилась и уже воспринимала рассказ Амы, как просто очередную сказку или легенду.

— И ты уже настолько плоха, что можешь только рассказывать сказки? — насмешливо сказала она, забыв свой ужас от ее предсказаний и произнесенной ею фразы один к одному с фразой самой Ольги, сочтя это лишь случайным совпадением. — Показала бы что-нибудь!

Ама принесла большую толстую свечу, установила ее в подсвечнике, сделанном из оленьего рога, и зажгла.

Ольга с интересом следила за всеми приготовлениями Амы, считая, что та будет совершать что-то вроде гадания.

Но Ама зачерпнула двумя руками пламя огня свечи и этим горящим огнем умылась, причем Ольга явственно увидела, как ее лицо соприкасается с огнем.

— Если хочешь, я могу пройтись и по костру, — заявила Ама опешившей Ольге.

Но Ольга вспомнила о виденной как-то киноленте о ходящих по углям и ответила:

— В кино я уже видела, как ходят по раскаленным углям. Значит, это можно.

Ама пододвинула ей горящую свечу.

— Попробуй! — коротко сказала она.

— Нашла дуру! — хохотнула Ольга несколько нервно. — Ты мне лучше покажи такое, чего я ни в каком кино не смогу увидеть.

Пожелание ее не было лишено смысла, и Ама задумалась.

— Хорошо! — наконец произнесла она через несколько минут. — Я призову своих духов-лохетов, чтобы ты убедилась в моей силе.

Она закрыла все ставни в комнате и села на большой оленьей шкуре, лежащей, как успела заметить Ольга, возле большого дивана.

Ольге стало немного жутковато от ее приготовлений, но она хорохорилась, успокаивая себя тем, что ничего нет на свете такого, что нельзя объяснить словами, а следовательно, все материально.

Ама забормотала, призывая своих духов, и сразу же в разных углах комнаты и даже вне дома, за закрытыми ставнями, послышались разные голоса, заворчали медведи, зашипели змеи, словно белки заскакали. Кто-то сильно скреб по сухой коже, при этом барабаня в такт. И все это в сочетании с заунывными бормотаниями Амы навевало такой страх и ужас, что у Ольги мурашки побежали, мороз пошел по коже, и она задрожала.

Не выдержав испытания, не зная, что может произойти дальше, она завопила:

— Хватит! Открой ставни! Мне страшно!

Бормотание Амы сразу же стихло, и через секунду открылся первый ставень. Дневной свет успокоил Ольгу, и она, все еще дрожа от страха, широко раскрыв глаза, наблюдала, как Ама неторопливо открывает ставень за ставнем, хотя закрывала она их мгновенно.

Но Ама сразу же объяснила свою медлительность:

— Свет должен приходить постепенно. Это тебя успокоит.

Она оказалась права. Как только Ама открыла последний ставень, сдерживающий поступление света в комнату, Ольга сразу же успокоилась и даже попыталась улыбнуться.

— Ты, наверное, бешеные „бабки“ зарабатываешь?. — нервно хихикнула Ольга.

Ама подошла к Ольге почти вплотную и, проведя ладонью вокруг ее лица, мгновенно считала нужную ей информацию.

— Когда мой отец, великий шаман, умирал, — сказала она почти торжественно, — он сказал мне перед смертью: „Будет звать тебя бедный человек, не требуй от него много за труды свои и бери, что дадут. Ты всегда должна заботиться о бедных, помогать им и умаливать богов о заступничестве от злых духов и их власти. Если позовет тебя богатый человек, поезжай к нему, но не требуй от него больших сумм, сами дадут. Если позовут вместе богатый и бедный, то иди сперва к бедному, а потом к богатому“.

И Ольга ей сразу поверила, только пожала плечами да пробормотала не в осуждении, а так, скорее по привычке:

— „От трудов праведных не наживешь палат каменных!“

— А это не мои палаты, — усмехнулась наивности убийцы Ама, — и не Виктора Алдисовича. Государственные. Государство дало, государство возьмет.

Ольга перекрестилась и тихо прошептала:

— Спаси меня, Господь!

Но Ама, как ни тихо шептала Ольга, все же услышала и сказала:

— Не спас и не уберег! Скольких человек ты убила?

— Двоих! — нехотя призналась Ольга.

— А они жить хотели! — строго и укоризненно проговорила Ама. — Одного ты лишила жизни, потому что хотела быть с другим. Другого ты убила из-за своей обиды. Нет такой обиды на свете, чтобы из-за нее лишать человека жизни. Только когда жизнь другого человека в опасности, только тогда ты можешь убить убийцу. Убить, чтобы спасти, а не убить, чтобы отомстить!

— Господь наказал меня! — нехотя призналась Ольга. — А ты крещеная? — неожиданно спросила она.

— Мне нельзя креститься, — ответила Ама, — нельзя в церковь ходить! Если я окрещусь, то дьявол задавит меня ночью!

Ольга вновь испуганно перекрестилась и помимо своей воли и желания предложила Аме:

— Хочешь, я расскажу тебе все?

— Очисти душу от скверны и гноя! — согласилась выслушать Ама.

Ольга собралась с мыслями и стала рассказывать Аме свою историю:

— Ты — красивая женщина и должна знать, что такое — любовь! Я пока не встретила своего второго, не знала, что это такое. В семнадцать лет вышла замуж за своего соседа, потому что он был богатый, а я — бедная. Хотелось иметь и машину, и дачу, и хорошую трехкомнатную квартиру. Все это я получила, но главного не было — любви. Вернее, любви было море разливанное, но только с одной стороны, с его, он меня обожал и готов был выполнить любую мою прихоть, а не только желание. Не старый он был, всего-навсего на пять лет старше, нормальный возраст, и семья его была в силе и со связями. Но квелый он был какой-то, слабый. Не больной, а именно слабый и торопливый. Не мог подождать, не мог довести начатое до конца, лишь бы самому получить удовлетворение, быстро-быстро. А мне было вдвойне тяжело: спать с нелюбимым, да еще и самой торопиться, чтобы что-то почувствовать. Естественно, это у меня не получалось. Росли обиды, росла неудовлетворенность. Я, конечно, не знала, как это выразить словами, лишь чувствовала это. Но раздражение постепенно перерастало в ненависть, а не в равнодушие, о котором мне все время твердила мать — „стерпится — слюбится“. Не стерпелось и не слюбилось. Год тянулся за годом, а все оставалось по-старому: он меня любил все больше и больше, а я его ненавидела все больше и больше. Но терпела, пока не появился второй. Представь себе красавца капитана, высокого, здорового, сильного. Я, как его увидела, сразу оказалась в его постели и бегала к нему по первому его свисту. Это он любил петь свою песню, аккомпанируя себе на гитаре, талантливый был, мерзавец: „Ты свистни — тебя не заставлю я ждать, ты свистни — тебя не заставлю я ждать. Пусть будут браниться отец мой и мать, ты свистни — тебя не заставлю я ждать!“ Сколько уже времени прошло, а я всю ее помню наизусть. Очень хотела я от него ребенка, но, видно, не судьба была. Единственная надежда была — забеременеть, родить и успокоиться. Мой муж был не способен сделать этого, а может, у меня какой изъян, от второго я тоже не смогла забеременеть, правда, и этот мог быть не без изъяна. С третьим проверить мне уже не удалось.

Ольга прервалась, Ама заметила, что она сделала привычное движение рукой в карман, за сигаретами, но их, очевидно, не было, потому что рука вернулась на свое прежнее место.

— Я принесу тебе сигареты! — предложила Ама.

Она прошла в другую комнату, очевидно, в кабинет Дарзиньша, и вскоре принесла сигареты „Друг“, заодно прихватив спички и пепельницу.

— Кури! — разрешила она.

Ольга жадно вцепилась, другого слова трудно подобрать, в сигареты, выбрав одну, торопливо размяла ее и, прихватив за фильтр губами, торопливо чиркнула спичкой. Спичка сломалась, она схватила вторую, но и вторая, чиркнув, погасла, не успев зажечься.

Ама взяла из ее рук коробок со спичками, зажгла спичку и дала ей прикурить, после чего приготовилась слушать.

Ольга несколько раз жадно затянулась, чтобы, как говорится, дым до кишок достал, и продолжила свой грустный рассказ:

— „Сколько веревочке ни виться, а концу быть!“ Меня, честно скажу, устраивало мое положение, когда один кормил, а другой ублажал. И не скажи мне второй, что он был бы рад, если бы я была свободна, тогда он смог бы на мне жениться, то ничего и не было бы. Я очень ловко обманывала мужа, так ловко, что он и не замечал ничего. Впрочем, даже если и замечал, то тоже умело это скрывал. Не следил за мной, не ревновал, не контролировал. Чего еще надо бедной распутной бабенке? Но эта фраза моего любимого так запала мне в душу, что ни о чем другом я уже не могла и думать. Дело в том, что все материальные блага находились в руках моего официального муженька, а не в руках его матери. Отец, умирая, оставил все ему, а мать не посмела опротестовывать завещание через суд, стыдно было, оставила все как есть. Тем более, что сын ее не обижал, и она пользовалась всеми благами наравне с ним и со мной. А в случае его смерти мы обе становились наследницами. Я это себе сразу же хорошо уяснила. Не помню, говорила ли я своему капитану об этом, скорее всего не говорила, не до того нам было, мы спешили любить друг друга до полного изнеможения. И никаких планов не строили, честно говоря. Потому меня и удивило его пожелание, я его расценила именно так, а как же по-другому, и восприняла надлежащим образом. „Значит, любит, — подумала я, — если хочет быть рядом со мной не два-три раза в неделю, а ежедневно“. И впервые поняла сама, что и я этого хочу до глубины души. Именно видеть его каждый день, каждую ночь, которые я по-прежнему вынуждена была проводить со своим любвеобильным мужем, у которого количество никак не переходило в качество. Но я уже научилась мастерски имитировать бурную страсть и не менее бурный финал, смеясь в душе над ним. Он был на седьмом небе от счастья, что такая красотка от него без ума. И он был прав, только с точностью до наоборот. Я была без ума от ненависти к нему, от такой жгучей ненависти, что, сама не знаю, как ему это не бросалось в глаза. Любовь слепа? Но не настолько же. И я стала его презирать. Представляешь? Я ему изменяла, и я же его презирала! И ничего не могла с этим поделать. А мысль об убийстве запустить под череп, что ежа запустить, колется и колется, покоя не дает. И я постепенно привыкла к мысли, что мужа надо убрать из жизни, но так, чтобы самой не „подставиться“ и наследства к тому же не лишиться. Любовь мужчины крепче, если у женщины что-то есть в загашнике, помимо тела. У одних это — образование и хорошая работа, у других — сила духа такова, что любого мужика уведет от любой жены, как теленка на веревочке. А я была малограмотной красоткой, муж меня не желал отпускать учиться, боялся, что среди многих молодых парней найдется один, который уведет его кралю. Мужик у меня был мастеровой, „золотые руки“, ремонтировал и красил машины так, что у него всегда была очередь желающих на полгода вперед, деньгу зашибал громадную, его отец этим делом тоже занимался, все свои связи, все свое умение передал сыну, чтобы тот пользовался до конца дней своих. Он и пользовался. И конец его был уже близок.