Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Вы совсем меня пугаете, — прошептала она.

— Зачем вам пугаться? — сказал пронзительный голос брата Робера.

— Этот господин уверяет, что он хочет уехать отсюда, — отвечала Габриэль.

Эсперанс дрожал.

— С какой стати? — спокойно спросил женевьевец. — Месье Эсперанс еще не выздоровел, ему еще нужны наши попечения.

— Вот видите! — вскричала Габриэль. — Вы остаетесь! Мы остаемся!

— Вы воротитесь сегодня в Буживаль, — сказал женевьевец. — Граф д’Эстре уведомил об этом нашего преподобного приора. Дороги свободны, и вы не имеете никакой причины оставаться здесь.

Габриэль побледнела в свою очередь.

— Отец мой ничего не говорил мне об этом, — пролепетала она, — но король думает, что я останусь здесь, и если воротится месье де Лианкур…

— Месье де Лианкур не воротится, — перебил женевьевец. — Что касается опасностей, которым мы могли бы подвергаться, кажется, их уже нет в Буживале.

Когда брат Робер сказал эти слова, взгляд его сверкнул, как светлый луч, заставивший покраснеть Эсперанса и Габриэль.

Они поклонились друг другу. Эсперанс пошел за женевьевцем и воротился в свою комнатку, а Габриэль вернулась в новое здание. Их два вздоха раздались как один единодушный вздох в ушах говорящего брата.

Глава 31

ТРИ ПАРТИИ

Друзья короля не ошиблись. Его отречение отняло у лигеров последний предлог. Парижский народ, зная, что король католик, не стесняясь, громко выражал мысль, что он предпочитает французского короля испанскому игу.

Этот город, голодный, истощенный, растратил в пять лет всю свою силу и весь свой дух. В Париже начали спрашивать себя, чем Майенн лучше Крильона, Филипп Второй Генриха Четвертого.

Но это было не по нутру испанцам, так же как и герцогине Монпансье. Итак, в Париже происходило большое волнение после громкого удара, нанесенного королем.

В одно утро Париж проснулся, окруженный испанскими, валлонскими и итальянскими войсками. К Бриссаку, который старательно держал ворота запертыми, скоро явился герцог Фериа, начальник испанских войск, со свитой слишком многочисленной, для того чтобы она могла быть успокоительна. Парижский губернатор за занавесями окна видел, как во двор его дома явился этот раздушенный и расфранченный отряд, в котором отличался наш старый знакомый, дон Хозе Кастиль, капитан у одних ворот Парижа.

При первом докладе его вестовых Бриссак приказал, чтобы приняли испанца. Мы знаем, что Бриссак возбудил недоверие, еще увеличившееся после его последнего приключения с Хозе Кастилем. Это утреннее посещение, цель которого он подозревал, нашло его, однако, вежливым и бесстрастным. Он весело встретил испанцев и ввел их в парадную залу, делая вид, будто не замечает смущения герцога Фериа и косых взглядов, которыми дон Хозе, оставшийся позади, разменивался с офицерами испанского штаба.

— Ну, что говорят? — вскричал Бриссак. — К нам идет подкрепление?

— И деньги, — отвечал герцог, приближаясь к Бриссаку.

— Милости просим и то и другое.

Однако ваши ворота заперты, — сказал герцог Фериа.

— Их отворят, — весело сказал Бриссак. — Нам надо только бояться, чтоб денежная-то посылка не поубавилась чересчур, если придется кормить всех тех, кто голоден.

— Король Филипп намерен употребить испанские дублоны не на то, чтобы кормить парижан, — отвечал герцог Фериа почти сухим тоном.

Но Бриссак решил не обижаться.

— Тем хуже, — возразил он, — пустые желудки дерутся дурно, а вы знаете, что король Наваррский приближается и скоро будет осаждать Париж.

— Наших подкреплений будет достаточно, чтобы сдержать осаждающих, — перебил герцог, — и даже чтоб придать мужества осажденным.

— Вы меня радуете этими добрыми словами, — сказал губернатор, — но сделайте одолжение, сообщите же мне, на что назначаются деньги, которые к нам едут?

— На два предмета: на жалованье нашим солдатам и на то, чтобы уничтожить последнюю совестливость некоторых членов парламента.

Бриссак сделал движение удивления, которое заставило испанца сказать:

— Что вы чувствуете, милостивый государь?

— Я чувствую очень сильное удивление. Вы имеете намерение подкупить парламент и таким образом показываете всем эти деньги. Стало быть, вы хотите, чтобы ваша сделка не удалась?

— Зачем ей не удастся?

— Потому что человек, которого подкупают, не любит, чтобы о продаже его чести и совести объявлялось на улице.

— А я думал совсем другое.

— А что такое?

— Я думал, что эти деньги послужат к тому, чтоб возмутить чернь против парламента, который сопротивляется.

— Я не совсем понимаю, — сказал герцог, смутившись от искусного маневра Бриссака.

— Я объяснюсь яснее, — прибавил с улыбающимся видом губернатор, уверенный, что он отгадал. — Парламент парижский исполнен чести, благородства, патриотизма, по своему образу мысли, милостивый государь, по своему. Он уверяет, будто настоящим французским королем должен быть француз. Утопия, милостивый государь. Из этого следует, что до сих пор он мешкал со всеми этими переговорами с Испанией, старающейся дать корону инфанте. Вы, верно, это заметили?

— Что же вы из этого заключаете?

— Я заключаю, что время проходит, что деньги вашего милостивого государя истрачены, потому что надо было прибегнуть к другим. Множество испанцев легло на полях французских битв, надо было призвать других. Между тем, вместо того чтоб подвигаться вперед, ваша цель отодвигается назад; неприятель, я говорю о короле, делает каждый день успехи; он остался победителем довольно блистательно во многих битвах. Его отречение — поступок довольно ловкий, он подходит, он подходит мало-помалу. Что же делать?

— Как, что делать? — вскричал герцог Фериа, как барсук, шея которого попала в капкан.

— Извините, вы нехорошо поняли мою мысль. Выражение ускользнуло от вас. По-французски «что делать» значит: что будете делать вы?

— Это может говорить политик, роялист, а я, испанец, не могу этого говорить. Я знаю, что я сделаю.

Бриссак закусил губы и почесал себе нос; это была единственная уступка, сделанная его желанию выбросить этого фанфарона за окно.

— Если вы знаете, что сделаете, любезный герцог, — сказал он, — то я этого не знаю и думал, что вы сделали мне честь посетить меня, для того чтобы мне сказать.

— Я приехал вас спросить, зачем заперты парижские ворота.

— Ведь они заперты всегда, вы это знаете лучше всех, потому что поставили там испанцев.

— Ваши французы отказываются отворять их.