Дети Империи - Олег Измеров

— А вы ведь не любите зубрить?

— Нет. Но что делать, раз приходится?

— Вам легче запоминать то, что поняли, увидели логический смысл. Поэтому и показалось странным, — Наташа широко улыбнулась. — А погода мне нравится, немножко напоминает Россию. Вы, наверное, о ней уже тоскуете?

— Еще нет, некогда было. Я же только третий день здесь. Кстати, как приехал. Сразу похолодало.

— Испортится. Завтра обещают моросящий дождь со снегом…

— Вас это расстраивает?

— Да. Мне понравилось с вами гулять. Какое-то другое чувство, естественность. Как будто много лет назад, в Париже, когда еще они не пришли. С вами я возвращаюсь в прошлое. А дом — это снова рейх, который никогда не будет старой Германией.

— Наташа, а вы тоскуете по России?

— Я родилась во Франции, моя Россия — это мои покойные родители… она жила в них, и, наверное, передалась мне по наследству. А вы должны тосковать по России.

— Почему вы так думаете?

— У вас стихи такие. Которые вы мне перед обедом читали.

— Но они же не о России.

— В них Россия. А значит, и в вас.

— Большое спасибо, Наташа. Никогда не ожидал, что мое скромное любительское бумагомарание способно кого-то так впечатлить… Слушайте, я, наверное, расстроил ими вас?

— Нет. Мне вдруг стало почему-то светло и хорошо. Словно я очень долго решала какую-то задачу и не могла, а потом вдруг сам собой ответ пришел в голову, и я обрадовалась.

— А мне стало светло, когда вы вчера играли Шопена. Знаете, у нас на концертах почему-то чаще исполняют вальс ми-минор, а вы выбрали ми-мажор, ля-минор, и… как это, забыл…

— Фа-минор. Они более созерцательные, как стихи Тютчева, написанные в Германии. А вальс ми-минор позволяет показать виртуозность игры, наверное, поэтому его и выбирают для концертов.

Дорожка, обсаженная липами, потихоньку привела их к тому самому "чайному домику", на который Виктор обратил внимание в первый день. Домик был действительно похож на охотничий, причем в старом сельском стиле: квадратный сруб из половинок пропитанных от гниения бревен, размером примерно метра четыре на четыре, венчала высокая шатровая соломенная крыша, сквозь которую пробивалась толстая, квадратная, сужающаяся кверху кирпичная труба. Ставни на окнах были закрыты. Они подошли поближе: перед домиком располагалась небольшая площадка с деревянной перголой для вьющихся растений, чтобы летом можно было ставить там раскладной стол и стулья. Солома на крыше оказалась синтетической, парковых электрических фонарей или какой-то электропроводки к дому не наблюдалось, зато на площадке стоял столб с уличной масляной лампой. Похоже, что хозяева хотели сымитировать здесь что-то вроде уголка, которого не коснулась печать цивилизации.

— Прямо Царское Село в миниатюре, — пошутил Виктор. — Дворец, в парке пруд — вот жалко только, что лебедей нет — и охотничий павильон.

— Павильон Монбижу, где висели полотна Гроота. Вы там были?

— В Царском Селе? Да, только очень давно. А в самом павильоне не был, он в это время был закрыт.

— Наверное, после революции там было все в запустении?

— Нет. Когда мне довелось посетить эти благословенные места, где аллеи хранят шорох пушкинских шагов, там уже было все в порядке, — ответил Виктор и про себя подумал: "И даже не после революции, а после немцев".

— А я никогда не была, — с грустью призналась Наташа. — Бродила по залам Лувра и Галереи Старых Мастеров, по развалинам Колизея и Акрополя, а там не довелось. Только мечтала увидеть…

Волшебные места, где я живу душой,

Леса, где я любил, где чувство развивалось,

Где с первой юностью младенчество сливалось,

И где, взлелеянный природой и мечтой,

Я знал поэзию, веселость и покой…

Только этот домик не похож на Монбижу. Но это не страшно. Мы можем это себе вообразить.

— Мне сказали, что они его не закрывают. Зайдем, посмотрим, что там?

Виктор повернул кольцо из потемневшей меди и открыл дверь.

Обстановка внутри тоже оказалась весьма аскетичной и служила тому, чтобы отрешиться от благ техногенного мира. В доме была всего одна комната, в центре которой стоял квадратный стол из толстых досок, обработанный морилкой и окруженный жесткими деревянными стульями, такими же простыми и грубоватыми. Прямо напротив дверей, к массивному кирпичному дымоходу была пристроена низенькая чугунная печь-камин. В комнате еще была пара кресел, мойка в углу, несколько разных полок шкафчиков с посудой и разными причандалами, назначение части которых было Виктору неясным, а также аккуратная поленница дров и лучины для розжига. Над столом висела масляная лампа с абажуром. Каких-то охотничьих атрибутов в этом скудном интерьере не наблюдалось. Не видно было и никаких следов того, чтобы это помещение служило кому-нибудь для жилья или работы — не было ни кровати или чего-то, чем бы можно было воспользоваться за ее неимением, ни инструмента, ни каких-либо материалов; вместе с тем помещение было ухожено, чисто и пыль протиралась не так давно.

Наташа тоже робко заглянула внутрь.

— Понятно. В рейхе были как-то в моде чайные домики в стиле простонародья. Чтобы не было ничего лишнего. Предлагаю спрятаться здесь, как в пещере, разжечь огонь и пить чай.

— Это не повредит вашей репутации?

— У меня возникло впечатление, что от меня здесь ждут, чтобы я ее немного подпортила. А у вас?

— Предлагаете не обманывать ожидания? Тогда поищу, где тут спички, чтобы не сидеть в темноте.

— У меня есть спички, — Наташа вытащила из сумочки плоский пакетик отрывных спичек, подошла к лампе и зажгла ее. Красноватый загадочный свет озарил внутренности дома.

— Вы курите?

— Очень и очень редко. Но для вида таскаю с собой хорошие легкие сигареты. А вы?

— Нет, никогда не курил.

— А что это мы сидим без музыки…

Наташа снова вытащила свой красный карманный "Грюндиг" и с деловитым видом обошла комнату и обвела мебель.

— Ничего нет.

Виктор подошел к печи и пошарил рукой под ней, потом постучал по стенкам.

— Вы полагаете, радиомикрофон выдержит нагрев?

"Вроде как бы ничего здесь, кроме окалины…"

— Не исключаю. Особенно, если лампы.

Он устроил у задней стенки очага шалашик из щепок и коры, затем нашел на полке еще один пакет отрывных спичек и старые газеты для растопки, открыл заслонку, и создав зажженной газетой тягу, развел огонь, постепенно подкладывая поленья и следя, чтобы весь дым утягивало в трубу. С треском горящего сухого дерева из комнаты улетучилась сумрачность и угрюмость; простота обстановки перестала создавать параллели с тюремной камерой и в какое-то мгновение Виктор понял, что здесь, в домике, в сущности, ничего больше не надо — это лишь отвлекало бы от спокойного созерцания пламени. Наташа осматривала шкафчики.

— Здесь есть свежая вода. Мы сейчас заварим чай. Здесь есть индонезийский. Пока не испортились отношения с СССР, в рейхе был краснодарский, но сейчас чай привозят из Японской Империи, в основном китайский, а у него немного другой вкус… Похоже, этот домик построили еще при хороших отношениях с Россией.

— Почему так?

— Я нашла здесь русский чайник для заварки. Из Гжели.

— Может, здесь жили русские?

— Дело не в тех, кто жил, а в чае. В русских чаях мало дубильной кислоты, и их можно заваривать, наливая мало кипятку. Жили здесь немцы, а если даже и русские, то дворянского сословия. Я нашла сливочник.

— Наташа, вы просто Шерлок Холмс.

— Шерлок Холмс не знал, как заваривают русский чай… Сливок или молока, к сожалению, нет, сладостей и закусок — тоже, только галеты, так что придется пить по-простонародному.

— Ничего не имею против.

…Тепло от чая и тепло камина, соединяясь, рождали чувство какого-то необыкновенной безмятежности и покоя. Виктору даже на миг показалось, что нет ни рейха, ни прыжков во времени; снова поздняя осень с заморозками, второй курс института, колхоз под Дубровкой, вагончик, буржуйка, пили чай, и они случайно встретились глазами… Как она похожа! То же лицо… удивительно, как он раньше не вспомнил об этом, то же лицо, та же хрупкая фигура и невысокий рост, даже голос… наваждение какое-то. Из их романа так ничего серьезного и не вышло, через несколько месяцев все растаяло, как октябрьская радуга в тумане, но теперь… неужели бывают такие совпадения? Или Наташа — это она? Или все сходство лишь иллюзии, домысел, и сознание, привычно поправляя информацию органов чувств, воскрешая давно забытые грезы, выдает их за реальность?

Дрова в камине догорели, и угли распространяли ровный и стойкий жар. Пройдет час или чуть больше, и видение растворится в этом угасающем морозном дне весны.

— Наверное, этот домик создан для того, чтобы видеть свои мечты, — размышлял вслух Виктор. — Они приходят сюда… нет, не так: они уходят сюда. Уходят от быта, от телевизоров, газет и приемников, от митингов и парадов, от заведенных не ими порядков, от планов и проблем, от сплетен и склок, звонков телефонов, шума машин под окном и пустых разговоров, от всяких разных мелочей и минутных желаний, которые почему-то не исполнились… И вот когда они остаются здесь одни без всего этого, к ним возвращается их настоящая мечта.